Сложности отношений и солнца немножко

— Отвали, дурёха, — лениво отмахнулся Гинтоки, косясь на Кагуру настороженным взглядом. Новый выпуск «Джампа» неловко вывалился из рук. — Мешаешь! — Гин-чан, жесто-око! Сам телек включил, меня на три часа сбагрил, а теперь поболтать не хочешь, ару. Кагура обиженно надула щёки. Их жалкий крошечный вентилятор один на двоих лишь еле-еле колыхал рыжую чёлку, и поэтому она, злобно пыхтя от жары и негодования, раздражала Гинтоки ещё сильнее. — Ладно! Выкладывай! Не отвяжешься ведь, — обречённо вздохнул Саката, нехотя отбрасывая поднятый недавно журнал на стол и подпирая рукой щёку. — Чего тебе? И, даже если Кагура ещё ничего не успела сказать, Гинтоки видел почти наяву, как радостно скачет её маленькое сердце в каком-то ужасно детском, наивном нетерпении. Впрочем, она и есть ребёнок — что с неё взять. Вот, сейчас она спросит что-то вроде: «Эй, Гин-чан, а что такое прокладки?» — или, ещё того хуже: «Эй, Гин-чан, а куда их пихать?» — и Гинтоки, поперхнувшись несуществующим чаем для вида, вежливо отпустит её проветривать голову. Как эта дура может не знать, когда ей уже семнадцать? Хорошо, что спрашивает она только у Гинтоки в голове. С этой девчонкой лучше побыстрее разобраться, а то ведь если начнёшь размусоливать, она от тебя вовек не отстанет. Так решил Гинтоки Саката, общепризнанный босс небезызвестной Ёродзуи, ответить на очередной дурацкий вопрос от надоедливого монстра. Хотя, вообще-то, монстр об этом пока не знал — его внутренние органы едва не прыгали от взволнованного желания что-то сказать, так что пришлось даже присесть на диван рядом с Гинтоки, для пущей храбрости. — Эй, Гин-чан, а ты знал, что у меня теперь па-а-рень есть, ару? — восторженно выпалила Кагура, блестящими глазами глядя на самого же Гин-чана. Тот удивлённо похлопал серебряными ресницами. — Эй, Кагура, это.. — Он потерянно перевел взгляд в пустоту. — Я не выдержу. Только не говори мне, что это он.. Это же не он, да..? — А? Рыгай уже, босс, чего мямлишь? Ни шиша не пойму, — хохотнула Кагура, с силой, достойной самого легендарного Ято, шлёпая его по спине. Гинтоки воровато оглянулся. — Если это.. — шёпотом начал он, — если.. Если это садист, то.. Большие, полные детской непосредственности голубые глазёнки Кагуры в одно малюсенькое мгновение налились такой удушающей яростью, что Гинтоки невольно вжался в диванную спинку. Он поспешно замахал перед лицом Ято руками. — Не, Кагура, ты чего? Я ж так, преположил, — нервно хихикнул он, изо всех сил стараясь состроить саму невинность. — Я только рад, ага, хе-хе.. Кагура схватила со стола «Джамп» и разорвала его в клочья. С новой главой той жутко интересной манги можно было попрощаться. — Что сказал, ару? — взревела она, угрожающе нависая над Гинтоки и впечатывая того в кожаную обивку. — Я и... ОН? Я ненавижу его! Вчера он сказал, что я похожа на бревно! Слыхал? И после этого ты мне..! — она вздохнула. — А.. ладно, босс, ты очень тупой, ару. Но я тебя не виню, — внезапно успокоившись, щебетнула Кагура и широко ухмыльнулась. — А про парня-то я так и не сказала! Где-то в глубинах Ёродзуи царапнул когтями пол Садахару. Заорала этажом ниже старуха Отосэ, ругая Катарин за неубранные бокалы; пришёл с продуктами Шинпачи, по пути забежав перемахнуться парочкой словечек с Тамой-сан. Стояло за окном мягкое июльское солнце и беспощадно жарило людные улицы квартала Кабуки-чо. Откуда-то тянулся сладкий запах клубничного молока. — Ну, и? Парень-то кто? — не выдержал Гинтоки, снизу вверх глядя в лицо нависшей над ним девчонки. Она покрепче стиснула тонкими ручонками его плечи. — А пойдём, покажу! И она одним прыжком очутилась за его спиной, зазывая в сторону своей каморки. Крики старухи внизу стали громче.

***

В комнате, так жестоко лишённой даже того микроскопического вентилятора, было душно до невозможности. Это было до одури крепкое, горячее лето, и этому городу оно не подходило от слова совсем — ароматное, свежее, дурманящее, оно кружило голову не привыкшим к такому жителям серолицего Эдо. И, даже открыв нараспашку окна, спастись от жёлтого наводнения не представлялось возможным. Кагура нырнула в свой шкаф. — Знакомься, ару! — широко улыбнулась она, выдирая наружу что-то прямоугольное. Гинтоки скептическим взглядом просканировал красноволосого мальчишку. — И это твой парень? — с сомнением протянул он, сминая в пальцах белый фон мальчишки. — Он вообще откуда? — На помойке валялся, — доверительно сообщила Кагура и снова улыбнулась. Пожалуй, уж слишком довольно. — Представляешь, ни йены за него не отдала — всё своё, ару! — Чужое, дура! Чужое, а не твоё! Нафига ты его к нам притащила? Могла вместо этого собирателя пыли принести мне клубничного молока или, вон, заменить новый выпуск, который ты разодрала! Там была двадцать третья глава Разрушительного Такеды-куна! — обречённо простонал Гинтоки, пытаясь выцепить дакимакуру из рук ошарашенной Кагуры. Дакимакура сопротивлялась. — Монстр! — А ты совсем охренел, ару! Я своего Рин-чана ни за что в твои лапы не отдам. И «Джамп» не проси! — Рин-чана? Сдурела? И Гинтоки, предварительно подобравшись, принялся ожесточённо рвать на себя метровую подушку. Впрочем, Кагура своему слову следовала вполне решительно, в свою очередь повалив его на пол и не давая ухватиться за дакимакуру обеими руками. Пол Ёродзуи под ними угрожающе заскрипел. Но долго бороться не пришлось — покатавшись из одного угла комнаты в другой комком из двух смачно ругающихся тел, они быстро пришли к выводу, что силы их несправедливо почти равны. Многострадальный Рин-чан был разорван на две неодинаковые части, а Кагура умостилась у Гинтоки на груди, прижимая того к полу локтями обеих рук. Лежали вокруг мягким пухом лёгкие куски наполнителя. Непрерывно пекли рыжую макушку полуденные солнечные лучи. — Дура. — Кудрявый болван. — Болван это твой Бин-чан. Он мне и в подмётки не годится. — Рин-чан. И какие ещё подмётки, ару? —Кагура тяжело подняла голову и сложила руки у Гинтоки на ключицах. — Забудь. Нет у тебя никакого парня. И пылесборник тоже выброси. — Ладно, уговорил. А парня всё равно хочется... И она, пригорюнившись, снова устроила щёку у него на груди. С улицы доносились визгливые детские голоса, полные надоедливого восторга и кричащие что-то и об «оранжевом мяче, он в окна этих дибилов случайно попал», и о новой юкате, и о вкусных яблоках в карамели, и о... Казалось, слышно даже треск пылающего, словно пламя, солнца, медленно идущего на свой ежедневный покой. Лаял у порога Садахару; донёсся снизу высокий голос Таэ-тян и властный — Цукуё-сан. Даже непривычная летняя жара была словно такой, как нужно, в этот сверкающий чистый день — и Гинтоки любил его за это. И за то, как опять долбилась в стену извращенка, и за не меняющийся с годами Эдо, и за девчонку, завозившуюся где-то у него под подбородком. — Эй, Гин-чан... А может, ты и будешь моим парнем, ару? — медленно и печально произнесла Кагура, и голос её был едва слышен на фоне японского гама. — Сдурела? Я тебе в отцы гожусь, глупая. Кагура, ехидно улыбнувшись, снова подняла голову. — А это не проблема, ару! Ты, вон, одинокий старикашка, а я тебя, как добропорядочная леди, спасу от сорока кошек и переписки с каким-нибудь переодетым мужиком в будущем. Как идейка, а? — Это кто старикашка? И сама с трансвеститами переписывайся! — Балда ты, Гин-чан. Так бы и сказал сразу, что слабо. — Кагура отцепила от волос заколку, растрепав огненные пряди. — Слабо? Ты, малявка, не знаешь великого самурая Сакату Гинтоки, если смеешь говорить мне такие вещи, — оскорблённо заявил Гинтоки, перекатываясь со спины и оставляя Кагуру лежать под собой. — Ну так, и что решаем? — спросила она как бы скучающе. Саката секунду поразмыслил, прикинув все за и против, и протянул к лицу Кагуры раскрытую ладонь. — По рукам. И, пока пропадал где-то очкарик и выдавала всем оплеухи Отосэ, покрывая не заплативших за аренду членов Ёродзуи благим витиеватым матом, а Садахару жалобно скрёбся когтями о дверь, рыжая семнадцатилетняя девчонка сжимала в своей руке крепкую самурайскую руку. В комнате пахло солнцем.