Человек умирает тогда, когда умирает последнее воспоминание о нем.
Джоан Роулинг, "Гарри Поттер и Орден Феникса"
- Этот Гамильтон был слишком шумным, не находишь? Мэдисон заглядывает в лицо непривычно тихому другу. Тот лишь хмурится и легко кивает. Лгун несчастный. - Что ты скрываешь, Томас? Я твой лучший друг и, наверно, могу знать, почему знаменитость всего университета превратилась в колючку? Отрицательно мотает головой. Джеймс не хочет больше пытаться – запас его слов и терпения на сегодня исчерпан. Целый месяц он пытается его разговорить и каждый раз терпит поражение. Надоело. Хочет молчать – пусть молчит. Мэдисон ускоряет шаг и скрывается в пёстрой толпе студентов. Джефферсон отрывает взгляд от пола и растерянно оглядывается. Толпа кричит, смеётся, тараторит изо всех сил. Впустую. Что стоят их слова? В них никакого смысла. Не для Томаса. Он никогда не расскажет, как пестрый превратился в помехи на телевизоре. Поблекли деревья. Затих городской шум. Иногда ему казалось, что тишина сожрёт его живьём. Навалится неподъёмным грузом на плечи, зальёт весь пол, всю комнату – и Джефферсону останется лишь вслепую бродить по её закоулкам. Гамильтон был шумным. Томас сворачивает в пустую аудиторию и хлопает дверью изо всех сил. Недостаточно громко. Опирается на парту. Закрывает глаза и пытается дышать. Раз, два, три, четыре, пять… В его сознании Александр всё такой же яркий, живой. Он никогда не расскажет, как они с товарищами по футбольной команде загнали Гамильтона в угол раздевалки на физкультуре. Гном был напуган – очевидно по его бегающим глазам и трясущимся рукам -, но не сдавался. Огрызался, лаял, как озлобленная собачонка, сыпал ругательствами и пытался вырваться наружу. Тогда зажглась первая искра. «Да сколько же прыти в этом несносном гремлине?» - с невольным восхищением подумал Джефферсон и на правах капитана вытолкнул остальную команду за дверь, чтобы «разобраться с ублюдком тет-а-тет». Гамильтон замолк всего на секунду, непонимающе хлопнув глазами. А в следующий миг уже прыгнул на Томаса, вцепившись в пушистую шевелюру. «Отцепись, урод! Я всего лишь поговорить хотел!» - капитан команды не без труда отрывает руки от своих волос и приподнимает гнома над полом, встряхивая. В чужих пальцах остаётся целый клок тёмных кудрей. На его удивление, Гамильтон перестаёт вырываться и недоверчиво прищуривается, скрестив руки на груди. «Поставь меня,» - пытается звучать как генерал, отдающий приказ. Томаса пробивает на безудержный хохот. «Хватит ржать! Поставь меня, кому говорят!» - он бы топнул сердито ножкой, да не может дотянуться. Джефферсон разжимает руки и сгибается в новом приступе смеха. Гном краснеет до кончиков ушей – ещё немного, и точно закипит, как чайник. Наконец, Томас успокаивается и пытается более-менее внятно объяснить насупившемуся Гамильтону: «Бить тебя у меня охоты нет. Слишком уж ты… Мелкий. Пришибу ненароком, а? Ты, когда выйдешь, поохай, похватайся за бока, может, пронесёт.» Гамильтон внезапно успокаивается. «Испугался, так и скажи сразу. А ещё капитан, называется,» - высокомерно задирает голову и усмехается. Закончилось всё тем, что Джефферсон и правда надавал пару тумаков злобному гремлину, а тот оставил незабываемый шрам под левым глазом своей тетрадью на кольцах. До медкабинета они добирались уже в полной тишине, если не считать недовольного сопения Гамильтона. Томас задумчиво потёр шрамик под глазом, прогоняя видение. «Думать? Это что-то новое для тебя, дылда!» - эхом звучит голос в голове. Хотя бы здесь нет этой отвратительной тишины. Он никогда не расскажет, как однажды унизился до того, чтобы попросить у этого ботаника запись лекций с истории США. «Так… Что я пропустил?» - нервный смешок. Гамильтон поправляет очки и расплывается в гаденькой ухмылке. «На самом деле, очень много, мистер Джефферсон, судя по Вашей посещаемости. А что такое? Не к кому больше побежать за подачкой?» Признать, что у этой злюки лучшие оценки на всем курсе и самые понятные конспекты? Да ни за что! «Я тебя тогда не отдал на растерзание своим парням, услуга за услугу, Гамильтон!» Но поздно, коротышка уже нащупал точку давления на капитана команды. «Очень сомнительная услуга, Джефферсон. И без тебя справился бы. Шевели мозгами, хоть раз подумай за весь учебный год.» У Томас нет ни одного рычага. Чем платить за информацию? «Ты ещё скажи отсосать тебе! Что тебе нужно, гремлин несчастный?» Повисает неловкое молчание. Джефферсон смотрит на Александра и не может понять, с чего тот резко замолчал. Гном зависает всего на пару мгновений, а потом, покраснев до слёз, бросает в лицо изумлённому Томасу кипу исписанных листов и изо всех сил орёт: «Ничего мне от тебя не надо! Придурок!» И убегает. У него до сих пор под кроватью лежат конспекты, которые так и не вернул. Сколько раз он их уже пролистал? Они, должно быть, уже потёрлись и выцвели от частых перемещений и солнечных лучей. Каждый раз Томас видел в них что-то новое. Забавные рисунки на полях, обрывки мыслей, непонятные числа. На одной из страниц – волосатое киви, кричащее что-то вроде «Ненавижу коротышек!» Чуть ниже – отважный солдат с знакомым хвостиком, в очках, острым штыком протыкающий фрукт. И кривое сердечко, совсем маленькое, незаметное. Он никогда не расскажет, что однажды возле этой глупой зарисовки появилась пара круглых солёных пятен. Пары текут медленно, тянутся, как густой приторный сироп. На часах уже четыре дня. Томас почти засыпает под их мерное тиканье, но тут же мысленно даёт себе оплеуху и продолжает кропотливо записывать лекцию. Друзья удивлялись такой трудолюбивости и тяге к учёбе в первое время, а потом махнули рукой. Ну, решил взяться за голову, что ж такого? Он никогда не расскажет им, для кого эти страницы. «Он ведь такой, потом орать на меня будет, что я ему записи не оставил и он опять всё пропустил. А материал нагонять придётся,» - Джефферсон усмехается и переворачивает лист. Он никогда не расскажет, как оказался заперт с Гамильтоном в одной аудитории на целый вечер. Сначала они ссорились. Брызгали слюной, пытаясь доказать свою правоту в мнении о чем-то, что уже даже сам Томас не помнит. Коротышка заливался противными трелями, как щегол, ни на минуту не переставая говорить; размахивал руками, тыкал Джефферсона носом в свои записи. Через час они подустали. Присели на парту. Гамильтон, видимо, не имеющий функции «молчание», уже спокойно заговорил о своих планах на жизнь. Как издаст собственную газету правды, вернёт справедливость на улицы Нью-Йорка, станет богачом и будет известен на весь мир. Как завоюет человека, которого любит. На вопрос футболиста о том, что же это за интересная личность такая, раз сам Гамильтон в неё влюбился, гном отвернулся и пробурчал что-то о «тупых качках, сующих нос не в своё дело». «Да ты ведь сам начал это всё рассказывать! Хотя, плевать. Невелика важность,» - Томас тоже отвернулся. «А тебе можно доверять?» - глупый вопрос врагу. Конечно же нет. «Я…» - Гамильтон не успевает договорить, прерванный щелчком дверного замка. Они срываются с места и кидаются к выходу, толкаясь плечами – будто и не было последнего разговора. Они снова среди людей, которые никогда не поймут, почему капитан футбольной команды говорит с каким-то заучкой. Звонок надрывно трещит, оповещая о конце лекции. Студенты двигают стулья, обсуждают что-то, толпятся у дверей. Джефферсон остаётся на месте, погрузившись в свои воспоминания. Он никогда не расскажет, почему разбил бокал на вечеринке, увидев Александра, вертящегося вокруг тихони-красотки Элайзы. Она ему определенно подходила. Внимательно слушала каждое слово, мягко смеялась и что-то тихо шептала на ушко Гамильтону, разомлевшему от алкоголя. Это об Элайзе он говорил в тот вечер? Она – нежный комнатный цветок. Томас – кактус. Огромный мексиканский кактус. У Элайзы шелковистые прямые волосы, молочная кожа. У Джефферсона – неопрятный ком жёстких кудрей и тёмный загар, смешанный с природным смуглым цветом. Он не ревнует, ни в коем случае! Было бы кого ревновать! Просто… Почему карлик выбрал её?.. Он не заметил, когда Скайлер успела переместиться в другой угол комнаты, к своей старшей сестре, а Александр незаметно подошёл к угрюмому футболисту. «Стоишь здесь как столп, почему не веселишься? Победу твоей команды празднуют ведь,» - отводит взгляд. «Нет настроения. А ты вроде уже успел обворожить одну из сестриц Скайлер? Неплохие планы на вечер, Гамильтон?» - он старается не звучать как обиженная девчонка. Гном смотрит на него так, будто тот сейчас сморозил несусветную глупость. «Она встречается с Лафайетом. Думал, ты знаешь, всё-таки он один из твоих дружков,» - Гамильтон подозрительно щурится и допивает дешевое вино из пластикового стаканчика, - «Да и если бы она была свободна, мне не очень-то интересна перспектива отношений с ней. Она просто хорошая подруга, подсказала мне кое-что. Смотрю, тебе она приглянулась?» У Томаса падает огромный камень с души. Весом в невинную девушку. «А с кем интересна?» - вопрос срывается с языка прежде, чем он успевает его обдумать. Александр прожигает Джефферсона взглядом с минуту – Томас практически видит, как в этой умной голове искрятся мысли и загорается догадка -, а затем хватает капитана за руку и тащит на второй этаж. «Эй, погоди! Куда ты меня ведёшь?» - дыхание сбивается, мысли путаются. Что так хочет показать ему этот коротышка? Гамильтон не отвечает. Заводит их в пустую спальню и толкает Джефферсона к стене. Краснеет, закусывает губу. Томас не смеет пошевелиться. Не смеет спугнуть. И потому прикосновение тонких губ с привкусом алкоголя ощущается почти нереально. Александр так же быстро отпрыгивает назад, тревожно заглядывая в глаза. Боится. Томас делает шаг вперед и прижимает коротышку к себе, впиваясь в приоткрывшиеся губы. Гамильтон в его руках расслабляется и льнёт навстречу, зарываясь пальцами в жесткие кудри. Кто-то осторожно трогает за плечо. Джефферсон оглядывается и видит уже пустой кабинет и обеспокоенное лицо Мэдисона. - Заснул? Ну-ну, неудивительно с твоей-то активностью в последнее время. Пойдём уже, соня. Томас быстро складывает конспекты под пристальным взглядом друга. Джеймс умный. Может и догадаться, если к этому моменту этого не сделал. Футболист почти бежит к выходу из аудитории. Уже пять. Опоздает! Скомкано попрощавшись с Мэдисоном, он вылетает из здания университета. Вечернее солнце слепит медными лучами, окрашивая всё вокруг в багряный. Тревожно. Он успевает на отъезжающий автобус, буквально влетая в него и тесня какую-то сморщенную старушку. - Поаккуратней, молодой человек! - Искренне прошу прощения, миледи. Старушка милостиво улыбается и протягивает маленькое красное яблоко. - Вот, держи. Ишь, осталась ещё вежливая молодёжь, посмотри-ка! Небось с учебы спешишь, домой? Голодный наверняка, скушай, яблочко-то - хорошее, только на рынке купила. Томас сначала пытается вежливо отказаться, но в итоге всё-таки тепло благодарит милую бабушку и прячет яблоко в сумку. Да, он едет домой. Он никогда не расскажет, никому, как забавно сопит Александр по утрам. Какие мягкие у него волосы. Вирджинец снимает с него оставленные от усталости очки и невесомо целует в макушку, не нарушая тревожный короткий сон. Джефферсон просыпался раньше, Гамильтон ложился уже под пение утренних птиц. Они не говорили друг другу никаких особенных слов. Просто однажды Гамильтон пришёл на его крыльцо и кратко рассказал, что родителей у него нет, а квартиру, оставшуюся после суицида дяди, конфисковали. Томас молча пропускает его внутрь и идёт заваривать кофе. Он не спрашивает, почему ботаник не обратился к своим друзьям, живущим неподалёку, почему покончил с собой дядя, почему у него нет родителей. Сейчас это совершенно неважно. Гамильтон поборол свою гордость и пришёл именно к нему, к Джефферсону. И он сделает всё, чтобы оправдать его доверие. Никому не расскажет, как этот маленький храбрый гном до дрожи боится грозы. Никому не расскажет, как на самом деле Александр любит объятия и заснуть без них ну совершенно не может.Беспрестанно возится под ухом и ворочается. Шумный. Как он перед сном прислушивается к ровному сердцебиению в чужой груди, убеждаясь, что всё в порядке и «Томас не умрёт во сне случайно». Футболист не смеётся, потому что знает: если такой смелый человек, как Гамильтон, чего-то боится, то отнюдь не просто так. Целых двадцать три дня шумного счастья. За окном проносятся разноцветные здания, ларьки, яркие машины, люди. Здесь так много жизни! Почему Александр не среди них? Чем он заслужил такое? Своим упорством? Храбростью? Умом? Его остановка. Томас выходит из автобуса и оглядывается. Уже почти сумерки, где-то слышатся пьяные выкрики. Он немного нервно выдыхает и идёт вперёд. Джефферсон уже давно знает ответ на свой вопрос. Своим наивным сердцем. Он никогда не расскажет, что на самом деле случилось в тот промозглый весенний день. Друзья уговаривали Томаса оторваться от «домашних дел» и повеселиться на выходных. Капитан отшучивался и уходил от ответа – в субботу он обещал Александру съездить с ним в новое издательство. Слишком уж долго гном корпел над несчастной статьёй. «Ты своим видом точно их припугнёшь! У них не будет шанса отказаться!» - глаза так и светятся азартом. «Твой вид припугнёт их больше, по-моему. С твоими-то мешками и страшным взглядом попробуй откажись,» - футболист не может удержаться от шпильки в его сторону - коротышка хмурится и пихает в бок. А тут на носу турнир за честь университета на следующей неделе. Традиции есть традиции – как не выпить на удачу? Команда уже почти выходит на улицу, как из-за угла выскакивает взволнованный и раскрасневшийся Гамильтон, держа в руках какие-то документы: «Томас! Ты не поверишь!» - и резко тормозит. Растерянно отступает на шаг назад и смотрит прямо на Джефферсона. «У тебя что, какие-то дела с этим нищебродом?» - слышится чей-то голос позади. Всё внутри перехватывает от противного чувства предательства. Лжи. Он должен так поступить, с Александром объяснится потом, у них ещё есть время – он точно всё поймёт. «Конечно нет, Ли, что за ересь ты несёшь? С этим гремлином? Я иду завтра на тусовку, не волнуйтесь» - слова даются тяжело, Томас силой выталкивает их из себя. Что-то внутри ломается, когда он видит, как дергается от них Гамильтон. Ну почему он выбежал именно сейчас? Как не вовремя! «Ты что, глухой? Тебе ясно сказали, проваливай!» - продолжает всё тот же Ли и заходится мерзким гоготом. Джефферсон с трудом подавляет в себе жгучее желание развернуться и врезать тому в морду. Он прекрасно отыгрывает свою роль. Боль и убитый взгляд Александр явно не играет. Пятится назад, задыхается и срывается с места. Томас поднимается по каменным ступенькам. Раз, два, три, четыре, пять... Дальнейшие события он помнил плохо. Единственное, что врезалось в память - визг шин, гудок, противный хруст костей. Перепуганное лицо пьяного однокурсника за рулем. Бёрр, кажется... Праздновал победу в выборах на студсовете. Как всё не вовремя. У него не было времени. Он уже не объяснится с Александром. Не скажет тех особенных «ненужных» слов. Не вернет конспекты. Он никогда не расскажет, что остался стоять на том же месте не из равнодушия. Однокурсники не придали этому значения. Пьеса завершилась блестяще уже без его согласия. А потому что удар этот - нереальный. Не могло так случиться. Потому что внутри что-то окончательно треснуло и ухнуло в пропасть. Вирджинец надевает белый халат для посетителей. Остается всего полчаса. А ему столько хочется рассказать за сегодня... Его палата - последняя слева по коридору. Туда почти никто не добирается, эти койки - для совсем безнадёжных больных. Томас привычным движением раскрывает белые тюлевые шторки, ставит сумку возле кровати. - Привет. Каштановые волосы разметались по белоснежной наволочке. Кожа совсем белая, с желтоватым оттенком, сухая. Человек перед ним больше похож на мертвеца. Дыхания почти не слышно. Только резко пищит аппарат. Если прислушаться - ещё стучит сердце. - Всё спишь? Никак не отоспишься за все бессонные ночи? Это его Гамильтон. Когда-то смеющийся, румяный, с блестящими темными глазами и амбициями выше него самого. Живой. Всеми забытый, в дальней палате. - Я написал в то издательство. Они напечатают твою статью, представляешь? Ты всё-таки добился своего, засранец! Это его Гамильтон. Заслуживающий жизни больше всех на этой чертовой земле и беспомощно лежащий здесь. Из-за него, Джефферсона. Из-за того, что доверил своё храброе сердце трусу. - Принёс записи лекций за сегодня. А я так хотел поспать на парах Вашингтона, еще и погода такая тёплая, только знаю, что ты меня заживо съешь, если я тебе не принесу конспект. Он аккуратно складывает исписанные листы к остальной стопке в тумбочке. - Анжелика начала встречаться с Лоуренсом со второго курса художественного. Можешь себе это представить? Он ведь совсем зеленый, а она уже опытная дама в таких делах. Ох, точно! Томас вынимает красное яблоко и ставит рядом с вазой. - Питаешься одними батончиками протеиновыми, хоть немного фруктов не повредит. Одна милая пожилая леди дала мне его сегодня после того, как я её толкнул. Нечаянно! И я извинился, коротышка! Из груди вырывается смешок. Почему-то больше напоминающий всхлип. - Не молчи, пожалуйста. Эта тишина меня убьёт когда-нибудь. Александр, пожалуйста! - вместо крика получается шёпот. Вирджинец осторожно берёт в свои руки холодные пальцы. Невесомо целует в макушку. - Возвращайся. Он никогда не расскажет, что приходит сюда каждый день. Каждый день зовёт его и каждый день надеется. Каждый день терпит поражение. И идёт снова, с упорством Гамильтона. Он никогда не расскажет... Нет. Не расскажет.