Всегда можно закрыть глаза на то, что видишь, но нельзя закрыть сердце на то, что ты чувствуешь. Фридрих Ницше
Протяжный писк. Томас ошарашенно крутит головой, пытаясь очнуться. Что произошло? Откуда этот противный звон? Смотрит на ровную красную линию на чёрном мониторе. Прислушивается. Чужое сердце не отстукивает привычный медленный ритм. Вдали в коридоре слышится топот ног, чьи-то крики, грохот. Джефферсон хмурится. Что за паника? Что случилось в этом далёком молчаливом мирке? Александр перед ним такой же тихий, недвижимый. Только почему-то не приподнимается слегка грудная клетка. В палату влетают люди в белых халатах с встревоженными и напуганными лицами. Отталкивают вирджинца и, отсоединив все провода, куда-то увозят Гамильтона. Куда они его увозят? Ему же опасны встряски! Джефферсон вырывается из хватки кудахчущей медсестры и бежит следом. В голове звон совсем не от приборов.***
«Мистер Джефферсон, кем Вы приходились покойному Александру Гамильтону?» Томас давит пальцами на виски и пытается унять шум. «Мистер? Вы меня слышите?» Джефферсон отрицательно качает головой и отворачивается от пронизывающего взгляда стальных глаз. «У него есть какие-либо родственники, которым можно было бы сообщить о его смерти?» Какой-то глупый этот доктор. Говорит, что его Александра больше нет. Что же тогда набатом бьёт в ушах, если не его сердцебиение? Он же слышит, точно слышит! «Мы можем вызвать психологическую помощь. Но примите это, мистер Джефферсон, мистера Гамильтона больше нет с нами. Мои соболезнования.» Вирджинец выходит из здания и спускается по каменным ступенькам. Уже совсем поздно. На улице тихо – ни единой души. - Что ты там возился так долго? Неверяще поднимает взгляд. Перед ним – Гамильтон. Задорно блестит глазами, ухмыляется, нахально скрестив руки на груди. - Я уж думал, не дождусь, когда ты выйдешь. Шаг вперёд. Дежавю. Прижимает к себе, впивается в смеющиеся губы. Переплетает пальцы. Тёплый. - Ты чего такой ласковый, а? Мэдисон опять за тебя проект сдал? - Ты меня напугал, дурак! Откуда ты здесь? Гамильтон непонимающе хмурится. - Ножками пришёл. Ты о чём? - Об аварии! Целых два месяца продрых! Они сказали, что ты мёртв! - Совсем двинулся? Какая авария? В твоей лохматой голове последние мозги отсохли, что ли? Томас растерянно отстраняется, заглядывая в тёмные глаза: - Это у тебя они отсохли за время отдыха на койке. Если это шутка такая, то очень несмешная, Гамильтон. Коротышка краснеет и вырывается из объятий. Обиженно щурится. - Если не хотел меня видеть, мог бы сразу сказать. Тащусь за тобой здесь, как собачонка, а в итоге предъявляют непонятные претензии. Ублюдок ты, Джефферсон. На этот раз краснеет вирджинец, пристыженно опуская глаза. Он что, вообще ничего не помнит? Всех событий того дня?.. Даже не кричит за тот идиотский поступок. Александр разворачивается и уже собирается поскорее сбежать прочь, но Томас испуганно хватает его за руку и притягивает обратно, вжимая в себя как можно крепче. Нет, своей ошибки он больше не повторит. Судьба подарила ему такой шанс! Гамильтон больше не сбежит от него. - Пусти меня! – грозно рычит, пытаясь вырваться из сильных рук. Вирджинец облегченно улыбается и осторожно гладит мягкие волосы. Гамильтон замирает. - Прости меня. Наверно, правда мозги отсохли. - У тебя их и не было. Утыкается в грудь и сердито сопит. Такой вредный, такой родной… - Я тебя люблю. - Мэдисон за тебя курсовую написал? Поехали домой, ночь на дворе. Холодно уже, замёрз тебя ждать. Легко трётся о пушистую толстовку Джефферсона – думает, что Томас не заметил его слёз. Ну и пусть думает. Он никогда ему об этом не расскажет.***
Три часа ночи. Томасу не спится. Он буквально чувствует, как спину прожигают два уголька. - Не хочешь поспать немного? – натянуто улыбается, стараясь скрыть нервозность. Гамильтон ничего не отвечает. Ложится рядом, прижимается к спине. Не об этом Джефферсон мечтал, когда в очередной раз засыпал возле его койки в больнице. Это их "долго и счастливо"? Всё – испорченная пластинка, заедающая, с искажёнными голосами и чувствами. Неправильно, всё неправильно… - Что, даже не возмутишься, что тебе надо работать, пока некоторые бездельники отдыхают? - Нет. Просто нет. Никаких подколок, никаких оправданий. Александр давно не язвит в ответ, даже не пьёт осточертевший растворимый кофе. Протеиновые батончики пылятся в шкафу на кухне. - Может, поговорим тогда? - О чём? Ты же спать хотел. - Расхотелось. О, ему хотелось много о чём рассказать Гамильтону. - Ну хорошо, что хочет узнать превеликий Томас Джефферсон у меня в три ночи? Наконец-то, хоть что-то! Вирджинец разворачивается и с немного глупой улыбкой спрашивает: - Почему ты решил уйти из универа? Был лучшим студентом, так стремился к знаниям, и тут уходишь. - Не знаю. Пластинка идёт по новой. Теперь из него клещами слова не вытащишь. Сам Джефферсон ещё в день возвращения коротышки из почти-что-мёртвых подписал заявление на академический отпуск. Слишком уж устал за это время: и физически, и морально. Вымотался. Но вот почему Гамильтон даже спустя месяц не стал возвращаться в столь обожаемый университет – загадка. Когда Томас решил, что с него хватит просиживать штаны дома, гном вдруг озлобился и наорал, обвинив в том, что «киви бессовестному не терпится избавиться от него и вернуться к своим дружкам». Это была неправда, конечно. Конечно вирджинец хотел бы остаться с ним. Но слишком хрупко доверие: что, если Гамильтон вспомнит тот злополучный день? И тогда видеть его больше не захочет? Ничего с ним не случится, если он еще на месяц останется дома. Поступки лучше слов докажут его преданность. А там и лето уже будет. Александр застывшей статуей лежит в его кровати. Не ворочается, не сопит. Немигающе смотрит прямо в глаза. Опять проклятая тишина. Вообще всё было очень странно, нереально. Впрочем, после слов докторов и друзей Гамильтона, которых коротышка, к удивлению, даже не навестил после выздоровления, после той яркой ровной линии на чёрном мониторе Томас не верил своим глазам и ушам. Не верил Мэдисону, который стабильно каждый день приходил и с обеспокоенным видом интересовался, что происходит с Джефферсоном. «Что ему нужно?» - недоверчиво прищурившись тихо спрашивал Александр, и Томас торопливо заверял друга, что всё в полном порядке, и захлопывал дверь. Некрасиво, наверно, по отношению к нему. Он обязательно извинится, чуть позже. Гамильтон говорил когда-то о том, что хочет работать на дому и просто писать статьи, но когда Джефферсон сообщил ему о том, что одна из них уже напечатана в газете, даже ухом не повёл. Просто кивнул. Все конспекты выкинул. Хоть Томас и просил оставить - на память. Вирджинец отводит взгляд и, устало вздохнув, встаёт с кровати. - Куда ты? – такое ощущение, будто Гамильтон ревнует его ко всему на свете. Нет-нет, это же его Гамильтон, его умный гном – вряд ли он стал бы так глупо ревновать его. Наверно, Томас просто чего-то не понимает. Опыт его серьёзных отношений был практически нулевым; связи на одну ночь – да, но, может, здесь всё совсем по-другому? - На кухню за кофе. Тебе сделать? – разумеется, нет. Но он хоть попытается. - Не-а. Джефферсон надевает пушистые тапочки и выходит из комнаты почти наощупь. В доме темно, а включать свет не хочется. Ему совсем не хочется видеть такого Александра – молчаливого, бледного, холодного. Пусть всё остаётся в забвенной темноте. Пусть воображение дорисует недостающий кусочек. Гамильтон бесшумной тенью следует за ним. Томас ставит турку на плиту и зажигает огонь. Он никогда не признавал растворимый кофе – горький, ненасыщенный – только варёный, несмотря на то, что возиться с ним гораздо дольше. Пару дней назад ему написали родители: оплатили билет на самолёт во Францию для него и теперь ждут в гости. Как не вовремя. Постеснялся рассказать об их с Александром отношениях семье, друзьям. Теперь отдуваться. Ладно, ещё один билет он купит, не беда. Только казалось, что коротышке не очень-то понравится идея путешествия на пару недель. Кухня – прекрасное место для тяжёлых разговоров. И посуду побить можно, и чай налить для успокоения. - Алекс, слушай… Не хочешь проветриться? Гамильтон подозрительно щурится. - Говори уже прямо. - Я хотел бы навестить родителей. Во Франции, - говорит как можно беззаботнее, чтобы не спровоцировать. - Джефферсон, я самолётов боюсь, сразу предупреждаю. - Я знаю. - И всё равно хочешь потащить меня туда? Тебе вообще плевать на меня! - Гамильтон, успокойся! Что ты как истеричка? - Я ещё и истеричка? Да пошёл ты! - А тебе на меня плевать, похоже. Я один раз за весь год решился съездить к родителям, к своей семье, чёрт возьми, а ты не можешь потерпеть пару часов в самолёте? Ты знаешь, как важно это для меня! И прекрасно знаешь, что я люблю тебя. Пожалуйста, давай не будем ссориться. Я хочу спокойно поговорить. Александр останавливается в проходе, беспокойно бегая глазами. Вдруг лицо его освещается каким-то нехорошим огоньком: - Ладно уж, дылда. Ради тебя… Потерплю. Но обещай мне, что съездишь кое-куда со мной. - Что за тайны? Куда ты хочешь поехать? - На могилу к своим родителям. И у меня есть сюрприз для тебя. Хотел сделать его позже, но раз уж так сложились обстоятельства, придётся сейчас. Что-то тревожно зудит внутри. - Конечно. Когда ты успел сделать сюрприз? Ты же целыми днями со мной находишься, - сейчас правда не время для глупых подозрений. Александр согласился и вовсе не обиделся на него. Прогресс! - А это секрет. В самом деле, к чёрту внутренний голос! Пусть думает, что хочет! Это совершенно точно его Гамильтон! Томас должен быть счастлив, должен радоваться, что он всё ещё рядом и любит его – несмотря на то, что Александр никогда не говорил ему этого, Джефферсон знал. Однажды Гамильтон доверил своё сердце ему. Теперь настала его очередь. Его - в надёжных руках.***
На побережье гуляет морской холодный ветер. Джефферсон ежится: порывы проникают даже под тёплый шерстяной свитер. Александру, похоже, всё равно. - Не знал, что ты родился у океана. - Я родился в океане. На острове, - Гамильтон неопределённо махнул в сторону горизонта и в задумчивости прикусил губу. - Тогда почему мы здесь? Я мог бы купить билеты, могли поехать… - Нет! – резко обрывает Александр, и, уже чуть мягче, добавляет: - Не стоит, правда. Лучше не возвращаться туда, откуда сбежал. - Хорошо, - примирительно соглашается Джефферсон и идёт вслед за Гамильтоном. Берег здесь крутой: грозные скалы, валуны, о которые бьются ревущие волны. Море будто кипит в мрачном торжестве. Того и гляди, сорвёшься – и не было человека в помине. Позади – тёмный хвойный лес, угрожающе нависающий над головами. Куда здесь бежать? Томас вздрагивает: как будто в ловушке. - Что за сюрприз? - Сюрприз, Джефферсон, - язвительно подмечает Александр и останавливается на краю поляны. – Подойди сюда. Почему они вообще поехали сюда ночью? Томас подходит, зачарованный открывшимся видом. Гамильтон в лунном свете кажется нимфой. Каштановые волосы мягко подсвечиваются серебристыми лучами, весь его хрупкий силуэт окаймляется белым сверкающим ореолом солёных брызг, а почти что чёрные глаза смотрят с дьявольской усмешкой. Александр манит рукой к себе, и вирджинец не может сказать ему нет. Просто не может. - Ты мне доверяешь? «А тебе можно доверять?» Глупый вопрос самому близкому человеку. Конечно да. - Тогда закрой глаза. Он сказал это вслух? Гамильтон накрывает своими ледяными ладонями его глаза и шепчет в самое ухо, щекоча своим дыханием: - Если правда любишь меня, то докажи, Джефферсон. Докажи, что не можешь без меня жить. Томас тянется вперёд, ловя холодные усмехающиеся губы. Александр уворачивается и тянет за собой. Шаг вперёд. Звон, всплеск и громкий смех.***
- Эй, Адамс, я хороший друг? Нечасто встретишь тихоню Джеймса в настолько пьяном виде. Вернее, вообще ни за что в жизни. Джон растерянно оглядывается в поисках кого-нибудь – как назло, на спортивной площадке никого кроме них нет. - Чего молчишь? Язык проглотил? Кое-кто вот молчал, и знаешь к чему это привело? Мэдисон встряхивает Адамса и, горько усмехнувшись, кричит, будто Джон настолько глухой, что не услышит его в паре сантиметров: - К смерти, Адамс! К тому, что твои лучшие друзья сходят с ума, влюбляются и видят несуществующих карликов! К ебаному суициду! Дыхание кончается. Слова тоже. Джеймс практически падает на землю, отшвырнув перепуганного Джона от себя. - Я должен был догадаться, ну почему же ты мне ничего не рассказал, Томас? Упертый баран… - тяжёлый ком в горле душит, говорить трудно, но Мэдисон всё повторяет, как заведенный: - Я должен был знать. Я должен был сказать тебе, что ты не один. Я должен был, должен был… Затворничество Джефферсона он списал на усталость в конце учебного года. Глупец. Оказалось, усталость была от жизни вообще. Он не поверил, когда вечером в его комнату зашла мать, как-то обеспокоенно и сочувственно глядя на него, и робко рассказала о том, что его друг пропал. Да, прошлым утром Мэдисон не видел Томаса, но подумал, что тот просто обиделся и не захотел открывать. Наверняка с этим придурком всё было в порядке, просто решил сбежать ото всех на денёк-другой. На следующее утро его машину обнаружили на побережье в лесу. Тело нашли в Атлантическом океане спустя несколько дней. Чем так зацепил его этот Гамильтон? Обычный ботаник. Злобный, шумный. Из-за такого сойти с ума? Покончить с собой? О чём вообще думал Джефферсон перед тем… Перед тем как… Джеймс резко поднимается на ноги, лишь чуть покачнувшись. Да к чёрту. Не станет же он повторять его судьбу, в самом деле. Восстанавливает дыхание, пытаясь унять мерзкие мысли. Бросает смятый лист на землю и уходит прочь. Раз, два, три, четыре, пять…***
«Джейми! Знаю, что ты всё равно вломишься в мой дом, даже если я не открою. Так что пишу здесь. Телефон разрядился, а мы торопимся. Нас не будет пару дней, обещал съездить с ним кое-куда. Не теряй. И не злись! Прости, что вёл себя как мудак в последнее время. И нет, я никогда не расскажу, куда и с кем уехал. Ещё раз прости!Томас.»