***
Заходя в палату, Томас, наверно, всё же надеялся на чудо. Но сейчас, кажется, Гамильтон стал ещё больше похож на мертвеца. Он слишком явно помнил румянец на этих щеках и искру в глазах, чтобы увидеть в этом человеке того, кто жил полной жизнью. Джефферсон вздрогнул, однако подошёл ближе. Рассерженный, озлобленный, серьёзный, задумчивый, язвительный, растерянный, возбужденный, радостный, молчаливый, пугающий… Счастливый. Каждый раз он видел в нём что-то новое. Каждый раз он переливался новым цветом, словно перламутр. Наполнял жизнь Томаса звуками, прогоняя жуткую тишину и не давая чёрным мыслям захватить его разум. Ему сейчас так нужен его умный гном… Как никогда. Вирджинец присаживается на обшарпанную табуретку возле койки и осторожно кладёт голову возле чужой груди. Если тогда, во сне, после возвращения Гамильтона он был вымотан, то сейчас Томас был абсолютно выжат и сломан. Запутался в собственных мыслях. Вот бы мама была рядом – она всегда умела успокоить и убедить, что всё будет хорошо. Она всегда знала, что сказать в такие моменты. Джефферсону почудилось, будто кто-то легко проводит рукой по его волосам. Опять воображение разыгралось, наверно. Нет, мамы здесь совершенно точно быть не может – она во Франции. Это неоспоримый факт. Так ведь?.. Но прикосновение повторяется. Чьи-то пальцы запутываются в его кудрях, а сверху раздаётся невнятный хриплый звук. Томас медленно поворачивает голову. Это не мама. Это… Потрескавшиеся губы с трудом шевелятся, пытаясь что-то сказать. Его Гамильтон. Джефферсон подскакивает, как ошпаренный, роняя табуретку и смахивая вазу с тумбочки. Александр морщится от громких звуков и, наконец, шепчет: - Ско… Сколько времени? Томас не может удержаться от истерического смешка. Даже сейчас думает о времени. Пульс громко стучит в висках. Наконец, немного осознав случившееся, хватает бутылку воды из сумки и жмёт на кнопку вызова персонала. - Алекс, Господи… - Мне льстит, конечно, но я не Господь, - язва. Всё такой же язва. – В… Воды. Руки трясутся, но вирджинец более-менее ровно приставляет горлышко бутылки к его губам. Александр жадно пьёт, за раз высушивая полбутылки. - Так… Сколько времени? Где я? – кажется, он только сейчас замечает окружающую его обстановку. Где медсестра? Почему так долго? Джефферсон явно не подготовлен к таким ситуациям – что сказать человеку, вышедшему из месячной комы? - Сейчас… Шесть вечера. И ты только не пугайся, - Томас старается говорить как можно более бодро и обнадёживающе, - но сегодня двадцать третье марта. Александр давится воздухом, а прибор начинает пищать чаще. В палату – Боже, наконец! – врывается медсестра и доктор. - Алекс, ты только не волнуйся! Всё нормально, поверь мне! – он себя старается убедить? – Поверь мне. Я подожду снаружи! – Джефферсон неловко машет рукой. Губы расползаются в глупой улыбке. Медсестра всё-таки выталкивает его за дверь. - Ты мудак, Томас! – даже отсюда слышен крик разозленно-напуганного гремлина. Доктор негромко пытается успокоить пациента, но, видимо, безрезультатно, судя по громким выкрикам. Только очнулся, а уже шумит вовсю. Джефферсон присаживается на один из стульев в приёмной и пытается успокоить бешено бьющееся сердце. Неужели он дождался? Вновь щипает себя за руку. Это не сон, чёрт возьми! Александр живой, живой…***
Спустя полчаса томительного ожидания его наконец пускают к Гамильтону. Александр не обращает никакого внимания на вошедшего – нахмурившись, смотрит в окно. - Алекс?.. Гамильтон не шевелится. Только тяжело вздыхает. - Ты в порядке? - Ага, в полном. Просто уйди. Что-то болезненно ёкает внутри. Он что, сердится? Ну конечно, после того, что Томас сделал, любой бы просто выгнал взашей. Александр ещё почему-то терпит его здесь. - Мне жаль. Я повёл себя как полный идиот. И очень виню себя за это. - Я знаю, Джефферсон. Вирджинец опускает взгляд в пол. - Если ты хочешь… Я уйду. Но дай мне сказать кое-что. Пожалуйста. Я накрепко выучил это – никогда не бывает достаточно времени. - Валяй. Глаза у Гамильтона блестят. Он щурится и отворачивается на другой бок. - Я всегда думал, что ты и так это знаешь, а слова для этого вовсе не нужны. Как же я ошибался! Алекс, может, для тебя здесь прошла всего минута, но я ждал тебя, ждал каждый день. Знаю, звучит глупо, но для меня прошло три месяца. Два из них – фальшивые. Тихие. Ждал, потому что… Ты мог умереть, чёрт! А я так и не сказал тебе, - горячие слёзы жгут глаза, картинка плывёт, - что люблю тебя. Шаг вперёд. - Ты… что? – отчего-то голос у Александра дрожит. Ещё один маленький шаг. - Я люблю тебя, Александр. Гамильтон наконец поворачивается к нему и поднимает взгляд. В нём столько обиды, столько неверия и надежды – Томас не выдерживает и падает перед его кроватью, сжимая белое одеяло и утыкаясь лицом в чужие колени. Ласковые пальцы гладят его волосы, перебирая жёсткие кудри. - Ты на испытательном сроке. Пытается шутить. Это… прощение? Плотину внутри будто срывает – Джефферсон рассказывает, рассказывает, как долго ждал, как видел ужасный кошмар, как винит себя за каждое действие, каждое слово; обещает съездить и познакомить с семьёй, готовить только растворимый кофе. Тянется к Гамильтону, как цветок к солнечным лучам. Он и правда кажется солнцем в закатном медовом свете. Каштановые волосы отливают медью, а глаза смотрят насмешливо-нежно, по-родному. Томас – совершенно точно кактус. Без воды выжить может, а вот без солнца – нет. Александр изредка спрашивает что-то. «Ты правда для меня все эти конспекты делал? Можешь, когда хочешь, оболтус. Ты отправил мою статью? Серьёзно? Её приняли? Шутишь! Мэдисон – твой архангел. Молись на него, Джефферсон. Нет, варёный кофе мне нравился, правда. Если ты будешь его готовить. Я не успеваю вечно. Дурак! Не мог меня отличить от жалкой пародии?» - смеётся, улыбается, прижимает к себе. - Я умру, если тебя не станет, Гамильтон. Или если ты попросишь. - Умирать легко, ты попробуй жить ради меня. А если я тебя попрошу скинуться откуда-нибудь, пристрели двуличную тварь не задумываясь. Они замолкают. Ненадолго. Где-то посреди их беседы в комнату заглядывает врач и, понимающе усмехнувшись, тут же скрывается. Видимо, решил дать им время. Они говорят до самой темноты, неосознанно переходя на шёпот, высказывают всё, что так долго трепыхалось влюбленными мотыльками внутри. Шум на улице стихает, блеклые сумерки выхватывают из полумрака силуэт двух людей. На лицах – мягкие улыбки. В глазах – счастливые огоньки. - Теперь я здесь. И ты от меня никуда не денешься. Вирджинец уже давно перебрался на кровать и, обняв Гамильтона, оставляет поцелуи везде, куда только может дотянуться. Томас совершенно опьянен внезапным счастьем. Казалось, что тело сейчас состоит не из плоти и крови, а из сахарной ваты, и наполнено лёгкостью; по венам течёт горячая нежность. Глаза невольно закрываются – слишком много эмоций, слишком много всего. Голос охрип. - Я никуда и не собираюсь. Александр тихо смеётся и тянется к чужим губам. - Я люблю тебя, Томас. Лёгкое прикосновение. Джефферсон очень надеется, что это не сон.***
Зелёный свежий май. Прохладный ветерок шутливо треплет тёмные пряди. Всё вокруг наполняется цветами. Просыпается и живёт. Из здания университета выбегает Гамильтон – растрёпанный, задыхающийся от быстрого бега – влетает в Джефферсона. Тот легко подхватывает коротышку и сжимает в объятиях. - Одобрили? - Да! Чёрт возьми! И оба смеются. Прошло уже целых два месяца, подумать только! Александр сначала долго учился заново ходить и контролировать своё тело – ему обещали месяц, а он справился за две недели. Своим упрямством. Вскоре вернулся в университет и, экстерном закончив обучение, сдал дипломную работу. «Ты спать вообще не собираешься?» - наигранно сердито спрашивал Томас, ставил кружку свежесваренного кофе возле неутомимого карлика, который прерывался лишь чтобы выпить кофе и чмокнуть недовольного вирджинца, и улыбка всё-таки проскальзывала. Всё же, он добился своего. Теперь Александр Гамильтон – журналист Нью-Йорк Пост. Молодой, но самый перспективный. Официально. Сам Джефферсон решил не торопиться с учёбой и спокойно закончить этот год. Он ушёл из команды, несмотря на недоуменные взгляды, врезал Чарльзу в лицо, разбив нос, и теперь с чистой душой посещал музыкальный кружок. И плевать на сплетни за спиной, плевать на мнение толпы. Не зря же он учился играть на скрипке в детстве! Тем более, что это было ещё и советом психотерапевта. По настоянию Гамильтона и Мэдисона, он всё же записался на курс терапии, хоть мозгоправов Томас и вообще не признавал. Прописывал антидепрессанты и успокоительные – и на том спасибо. Из остального его вытаскивал Александр с шилом в одном месте. Его личный фонтан энергии. - Чего задумался? Опять спишь на ходу? - Вовсе нет, - Джефферсон выныривает из своих мыслей и берёт коротышку за руку. Переплетает тёплые пальцы. - Тогда пойдём домой. - Я уже дома. - Дурак! Пошли к тебе домой, - Гамильтон всё ещё очаровательно краснеет от каждых нежных слов от Томаса. - Это приглашение для чего-то, м? – Томас не удерживается от подкола и приподнимает одну бровь. Александр становится больше похожим на помидор. - А что, твоё предложение отсосать ещё в силе? Теперь очередь Джефферсона краснеть. - Строишь из себя святую невинность, а сам-то! Гамильтон хихикает, смахивая выступившие от смеха слёзы. - Значит, в силе! Пошли уже, мне теперь не терпится попасть домой! Томас сдаётся и тоже тихонько смеётся. Завтра они собирались отпраздновать новую должность гнома с друзьями – сёстры Скайлер, Лафайет, Маллиган, Лоуренс и, конечно, Мэдисон. Опять готовить кучу еды и убираться, а холодильник почти пустой. Дома их ждёт маленький мопс Киви. Наверняка, голодный. Ещё один полезный совет психотерапевта. «Никогда не говорите никогда, Томас. Кто знает, что может случиться в следующую секунду?»