Пластырь с сердечками

      Себастьян бы не сказал, что недоволен своей нынешней жизнью. Сначала отцовское «ты больше не выйдешь из дома» прозвучало как приговор, но спустя парочку ночных вылазок стало скорее вызовом, который скрипач с удовольствием принял.       Безусловно, блондина всё ещё травмировало отношение отца к нему. Раньше кроме размышлений на этот счёт ничего и не было, поэтому Себастьян всегда думал, как угодить ему, старался быть лучшим из лучших, а в итоге раз за разом лишь терпел удары линейкой по своему тонкому запястью. Сейчас же по непонятным всем причинам на его бледном лице застыла немного сумасшедшая улыбка, и отцу уже не получилось ее испортить. Отец смог только испугаться собственного сына.       Чес, сам того не заметив, стал причиной этой стойкой улыбки, которую Глэм носил не снимая, его даже слегка пугало поведение друга, но он и не узнал толком того стерильно правильного Себастьяна с вечно кислой миной. Для него был лишь Глэм и никто больше.       И для Глэма, которого знает Чес, было естественно засыпать в случайных местах, мешать в своем говоре мат и сложные речевые обороты, удивляться обычным домам в заводском районе. Чеса чертовски привлекали все эти осколки Себастьяна, из которых был склеен Глэм.       Сам Чеснок не считал себя таким многогранным, да и вообще мало задумывался о себе. Он всегда жил сегодняшним днём, доводил все до конца, не стеснялся быть глупцом и вовсе посмешищем. И уже это привлекало Глэма в Чесноке.       Между этими двоими не было искры, между ними были только исписанные нотные листы, обложки от пластинок и незримое счастье, ощущаемое каждую секунду, что парни проводили вместе.       И Себастьян не сказал бы, что он недоволен этим. Себастьян бы сказал, что никогда бы в жизни на такое не пошел. Он бы прятался от своих желаний ещё дальше, позволяя отцу оскорблять себя, а потом плакал бы в душе, смотря на разодранное в кровь запястье. Только Себастьяна больше нет. Остался лишь Глэм, и именно Глэм сейчас почти незаметно избегает взгляда Чеса, сидя напротив него с засученными рукавами.       На дворе за окном стояла обычная летняя ночь, к которой оба уже привыкли. Свет лампы Чеса отливал мягким оранжевым оттенком, что создавало уютную и приятную атмосферу, да ещё и лунный свет кое-где просачивался, освещая самые темные уголки комнаты. Глэма всегда радовала эта обстановка, ведь его отбой доселе был ровно в 22:00, и ему ничего не оставалось, кроме как рассматривать трещины на потолке. — Чувак, ну кто тебя так поцапал? Даже не поцапал, а откровенно и безжалостно изрезал, это правда выглядит жутковато. — Чес корчит очередную рожу, рассматривая руку голубоглазого. — Кошка. Мамина кошка меня поцарапала. Мы не очень ладим. — блондин старается говорить как можно убедительнее, ведь ему не хочется волновать друга, словно на фразе «отец меня бьёт» стояло крепкое табу. Идею с кошкой, конечно, можно назвать неким клише, но как бы то ни было, такая отговорка от чего угодно актуальна и по сей день. Глэм неплохо подбирает аргументы. — Кошка? — Чес недоверчиво поднимает одну бровь, и, почувствовав запах вранья, вздыхает. — Ладно, пусть так. В любом случае, это нужно хоть заклеить, потому что я в душе не ебу, как ты все это время играл, даже не обработав раны. — Хорошо, — Глэм, мысленно задерживающий дыхание, также мысленно выдыхает уже со спокойной душой, по обыкновению устремляет взгляд на собеседника. Для него слова шатена значили лишь что «пронесло», не более. Блондин не очень разбирается в мимике, да и учитывая его крупный недосып, он любой откровенный вброс может принять за чистую монету.       Чеснок ещё минут пять роется в своих вещах, иногда выругиваясь. Его комната сначала казалась Себастьяну сплошной свалкой, но сейчас, восседая в чужой джинсовке на кровати, которая по количеству разнообразного хлама на своей поверхности не отличается от остального пространства этого логова, Глэм уже не брезгует, скорее даже хочет поселиться здесь на всю оставшуюся жизнь. Пока дома Себастьян держал на лице перманентную улыбку, Глэм внутри него устроил бунт и перевернул все вверх дном, обвесил больнично-белые стены постерами и разбросал одежду, а свой строгий костюм и вовсе порвал. Мысленно его комната сильно напоминала комнатку друга.       Чес же в это время делает вид, что действительно не может найти собственноручно собранный наборчик пластырей среди всего богатства, но на самом деле думает, как помягче намекнуть скрипачу, что врать ему — последнее дело, особенно в делах достаточно личных. Причем сопровождало сие действо удивление шатена собственным мыслям, потому что он всегда следовал негласному «фе, блин, кто я такой, чтобы рыться в чужих проблемах?». Противоречить самому себе сложно, и Чесноку поначалу казалось, что их с Себастьяном отношения будут ограничены дружескими шуточками и совместными репетициями. В итоге он жестоко ошибся, и это подтверждает происходящее. Но этому пацану совершенно несвойственно углубляться в такие темы, он ставит себя перед фактом и дальше уже плывет по течению. Правда, в этот раз у него как-то не вышло, как-то вырвалось. Выпрямив спину и смотря лишь на пакетик детских разноцветных пластырей в руках, у Чеса само собой вылетело: — Давай ты только не будешь мне врать, а? — и сразу пожалел о сказанном. — С чего ты взял, что я вру, Чеснок? — улыбка Глэма вновь изменилась в сторону тревоги. Кареглазый явно нажал на болевую точку. — Да потому что, блять, кошка бы не разодрала тебе одно запястье и… — шатен сразу понял, что поднимает не самую приятную тему. — Черт, ладно, хрен с ним, ты уж извини. Тебе вряд ли хочется это обсуждать. Давай я просто заклею твою руку, на этом сегодня закончим.       И Чес потянулся за кистью собеседника, как вдруг скрипач ловко отдернул ее. Чесноку оставалось только поднять вопросительный взгляд с пластырей на Глэма, в остальном свою позу не поменявшего.       На лице последнего неожиданно заблестели маленькие бусины слез, в которые шатен как-то не поверил и никак не воспринял. Глэм — плакать? Что-то новое для его друга. Да и внезапно сорваться крайне необычно для блондина. Он всегда так идеально позитивен. Именно с натяжкой позитивен, а не рад, если честно. Но кареглазого это никогда не волновало, ведь ему главное отдача, общение, а общаться с Глэмом чертовски интересно. — Я повел себя как мудак. Это ведь отец меня бьёт, — заявляет уже не Глэм. — Просто потому что я занял не первое место. Сыграл не ту ноту, или ещё какую-нибудь ерунду сделал… — Себастьян прикрыл лицо изувеченной рукой, чувствуя недоуменный взгляд Чеса. — Ты бы видел его лицо, боже, демон воплоти. Иногда я думаю, что лучше умереть, чем жить с этим ублюдком. Но ему уже все сошло с его рук, он превратил своего сына в комок какого-то ебаного… мусора. — после своих слов блондин не убирает ладонь с лица, только незаметно вытирает ее тыльной стороной тонкую струйку слез.       Чеснок, крайне удивившись, ничего не придумал, кроме как осторожно, максимально мягко взять голубоглазого за запястье и убрать руку. Посмотреть в лицо друга, увидеть на нем полное отчаянье, обиду, абсолютное нежелание продолжать все это. Чес искренне поразился и тому, что его это тронуло, и тому, что он почувствовал солидарность. Ему захотелось обнять Себу и не отпускать никуда, ни домой, ни в идиотскую консерваторию. — Чувак, я… Я не ожидал. — пакетик яркого лейкопластыря уже вывалился из рук куда-то, а их обладатель поддался желанию и обнял Себастьяна покрепче. На пол из полиэтиленового пакета разлетелись самые разные пластыри: с сердечками, звёздочками, персонажами из мультиков и животными…       Спустя какое-то неопределенное время Чес отпрянул от Глэма, уже спокойного и с настоящей улыбкой на лице, такой живой и не просто позитивной — целиком и полностью радостной. Чеснок выудил самый розовый и самый красивый пластырь из маленькой кучки, наклеил на руку друга и счастливо выдохнул.       Теперь на запястье у Глэма красуется не засохшая кровь, а пластырь с сердечками.