Путник усталый
Дальней бредёт стороной;
Из дому вышел —
Тысячи ли за спиной.
<…>
Солнце сокрыто
В непроницаемой мгле,
Ветер печали
Рядом с людьми на земле. Цао Чжи
В длинных узких коридорах цокольного этажа главного корпуса Пусанского национального университета было темно, пусто и от этого слегка жутковато. Чхве Чжи Мон двигался практически на ощупь, полагаясь лишь на собственную память и для подстраховки скользя рукой по шершавой оштукатуренной стене, отмечая дверные проёмы. Первый поворот направо – и он будет на месте. Слабо пахло жасмином и почему-то мандаринами. Чжи Мон невольно ухмыльнулся: а чего он ожидал – затхлого запаха плесени и влажного камня, свойственного подвалам старых зданий? Ерунда какая, честное слово. Он же в одном из лучших вузов страны, в Кымджон-гу, а не в каком-то провинциальном заброшенном ханоке c подземным ходом. Что-то у него разыгралось воображение! А впрочем, всему виною нервы. В тишине, заложившей уши ватой, откуда-то сверху изредка пробивались приглушённые звуки вечеринки по случаю завершения научной исторической конференции, посвящённой эпохе Троецарствия. Этот балаган в приглашении громко именовали торжественным приёмом, который на деле оказался банальным распитием элитного спиртного под BTS и прочий k-pop. Хоть бы классику поставили, что ли. Для солидности. Азиатский масштаб как-никак, не какой-то там внутриуниверситетский междусобойчик. Продолжая мысленно ворчать, Чжи Мон так же, абсолютно по-стариковски, неуверенно и осторожно переставлял ноги, стараясь не налететь на что-нибудь угловатое, а главное – громкое. Шум ему был совершенно ни к чему. Странно, что здесь, в переплетении полуподвальных переходов, не горели даже дежурные лампы, хотя нетрудно было догадаться, кто и почему мог их вырубить. Но зато, по счастью, тут не было и вездесущих камер, равно как и назойливых волонтёров, от которых на конференции и в кампусе было просто не отбиться. Целый день звездочёта-мизантропа спасал только независимый вид и бейдж с указанием названия крупного сеульского центра искусств и учёной степени по истории. Как это работало в совокупности, он не заморачивался. Не пристают – и слава Небесам! Нащупав рукой нужный поворот, Чжи Мон с облегчением выдохнул, а секундой позже готическое безмолвие пустынного цоколя в лучших традициях жанра украсил придушенный вой и звук тела, мягко привалившегося к стене. И какому идиоту пришло в голову снять на углу часть плинтуса, оставив выступающим остро срезанный край? Неужели трудно было догадаться, что здесь может пройти человек в летних текстильных слипонах, которые позволяют пальцам ног в полной мере ощутить все прелести удара о выступающую острую деревянную планку! Постояв минуту в позе болотной цапли и шипя сквозь зубы, Чжи Мон сморгнул навернувшиеся слёзы и выпрямился. Жить можно, пальцы, вроде, целы. Слипоны, кстати, тоже. А в нём, похоже, зреет зануда. Это что, тоже последствия? Кто бы мог подумать! Чжи Мон, прихрамывая, шагнул за поворот и тут же охнул от неожиданности, наступив на яркий люминесцентный клинок света, падающего из открытой двери. Этот холодный луч показался ему таким же чужеродным в окружавшей его вязкой войлочной темноте коридорного тупика, как и он сам, явившийся сюда в столь поздний час. Дав себе пару секунд на то, чтобы справиться с волнением, Чжи Мон неслышно шагнул в крохотное помещение, служившее чем-то вроде приёмной. Свет, сочившийся из внутреннего кабинета, перереза́л сумрачную проходную комнату надвое и предостерегающе впивался в любого, кто осмеливался нарушить покой хозяина этих владений. «Империи», – машинально поправил себя Чжи Мон, перемещаясь так, чтобы видеть пространство кабинета, насколько позволяла щель в приоткрытой двери. Запах жасмина усилился. «Приветствую вас, Ваше Величество», – привычно дёрнулись губы, а спина сама собой согнулась в поклоне, но Чжи Мон в последний момент удержался, чувствуя, что заливается краской смущения, будто его слышали и видели как минимум половина участников сегодняшней конференции в переполненном амфитеатре аудитории. В действительности же с ним рядом, а вернее, в глубине погружённой в полумрак комнаты, находился один-единственный человек, который был сейчас для Чжи Мона важнее всего остального населения Земли за исключением, быть может, только Хэ Су. Глядя на него, Чжи Мон замер, затаив дыхание от радости и какого-то глубинного благоговения напополам со страхом. Исход его миссии, которую он ныне определил себе сам, зависел от человека, сидевшего за столом вполоборота к нему. Золотистая струя в песочных часах, истончаясь, почти иссякла. Сегодня, в самое ближайшее время, всё должно было завершиться, а вернее, начаться заново. Во всём помещении, на контрасте с тесной приёмной поражавшем своими неопределимыми размерами, работали всего два источника света – экран ноутбука и вытянутая настольная лампа, отчего-то развёрнутая от стола ко входу, что и порождало настолько яркий узконаправленный луч света. Первый источник позволял разглядеть хозяина кабинета, второй же, по-видимому, служил ориентиром для таких неожиданных визитёров, как Чжи Мон. А может, банально бликовал на экране, отчего лампу так безжалостно отодвинули в сторону. Молодой мужчина за компьютером был неподвижен и сосредоточен. Худые жилистые кисти рук с рельефно проступающими венами лежали на клавиатуре, изредка перемещаясь по кнопкам в скупых движениях, какие бывают при длительном монотонном чтении с экрана. Глядя на эти руки, Чжи Мон явственно ощутил тиски на собственном горле и сглотнул, отгоняя давние воспоминания и нынешние опасения. Идеально ровная спина опытного наездника не касалась высокой плоской спинки офисного кресла, и всё равно будто сливалась с ней. «Трон, не иначе. Не хватает только пьедестала», – беззвучно хмыкнул Чжи Мон и, переведя взгляд на лицо мужчины, вздрогнул от шокирующего сходства, но тут же одёрнул сам себя: какое там сходство, если перед ним тот самый человек, только возродившийся в ином мире, в иную эпоху. Временные петли, цикличность и непреложный закон Мироздания. Всё естественно – чему тут удивляться? Стараясь дышать как можно тише, Чжи Мон с жадным интересом разглядывал сидевшего за столом. Разумеется, он видел его прежде, и не раз, но всё издали либо мельком, поскольку сам не хотел быть узнанным раньше времени. А настолько близко и в относительно спокойной обстановке – впервые. Смоляные волосы в современной классической стрижке с небрежно спадающей на левую сторону чёлкой. Хищный разрез глаз, скорее лисий, нежели волчий. Заострённые черты лица с крупным прямым носом и упрямым подбородком. Бледная ровная кожа, расчерченная едва заметным шрамом на левой щеке. Да, есть вещи, которые остаются неизменными и спустя века. Правда, происхождение этого шрама было иным, не столь трагичным, но суть от этого не менялась. И восприятие тоже. «А красив, чёрт! – неожиданно подумал Чжи Мон с невесть откуда взявшейся завистью. – И шрам его нисколько не портит, даже украшает. Пожалуй, и за айдола сошёл бы». Вот только айдолы все сплошь милашки и душки, искрящиеся блёстками и позитивом, а мужчина за ноутбуком прямо-таки источал мрачный холод. Его сухопарая фигура, обтянутая чёрной шёлковой водолазкой с высоким глухим воротом и такого же цвета джинсами, напоминала обугленный ствол дерева на пепелище. Четвёртый принц Ван Со собственной персоной. А вернее, император Кванджон. Год этак на десятый своего правления, когда уже совсем слетел с катушек после смерти Хэ Су и закаменел в неживом отчуждении. Это был он. И в то же время что-то в нём было не так, что-то неуловимо изменилось – Чжи Мон это чувствовал даже теперь, но суть ухватить пока не мог. Причём внешнее сходство было поразительным, вплоть до шрама, и всё же... Ладно, с этим можно и потом разобраться. Если, конечно, представится такая возможность. Горло вновь на миг перехватили цепкие невидимые пальцы, но это ощущение тут же исчезло, и Чжи Мон продолжил своё тайное наблюдение, длившееся уже многие месяцы. Это если не брать в расчёт минувшие века, продираясь сквозь которые к сегодняшнему дню, Ван Со довелось побывать и генералом, и магистратом, и путешественником, и даже мятежником. И всякий раз Чжи Мон навещал его, не давая о себе знать, и исчезал, убедившись, что тот продолжает свой долгий путь по мирам и столетиям. В нынешней жизни император Корё Кванджон не был воином или правителем, но оставался ярким и значимым, поскольку Небеса не уготовили для него иной судьбы и на небосклоне всё так же горела его звезда. Он вновь носил своё прежнее имя. Во все эпохи, в каждом перевоплощении его звали только так и никак иначе. Ван Со, как и всегда, плевал на условности и на то, что кто-то мог счесть его имя странным, необычным и каким угодно ещё. Более примечательным, но вполне себе объяснимым был тот факт, что из раза в раз он рождался на корейской земле, к которой его душа была привязана настолько сильно, что он просто не мог появиться на свет где-либо в другом месте. Чжи Мон часто размышлял о небесной справедливости. И в такие моменты, как этот, думал, что она всё-таки есть, всё-таки проблёскивает время от времени мельчайшими искорками, смягчая суровость судьбы. Как иначе объяснить то, что Ван Со не оказался где-нибудь в Камбодже или, к примеру, на Аляске? А вот то, чем он занимался в этой, да и в прошлых жизнях, было вполне себе объяснимо. Он оставался собой. Всё помнил. И искал. Никогда не переставал искать свою Хэ Су. И неслучайно теперь доктор Ван был учёным и археологом, автором интереснейших научных работ по истории Южной Кореи, начиная со времён Троецарствия, Корё, Чосона и до современности. Он фактически возглавлял Национальный исследовательский институт культурного наследия страны, хотя неоднократно отказывался официально вступать в эту должность. Работал на базе нескольких крупнейших южнокорейских университетов, совмещая научную деятельность с археологическими экспедициями. И продолжал искать. В профессиональных кругах о нём говорили со священным ужасом, поскольку доктор Ван прославился невыносимым характером и стальной категоричностью. На любых научных исторических дебатах он в пыль разносил оппонентов, опрометчиво пытавшихся спорить с ним на предмет каких-нибудь нюансов минувшей эпохи, какую ни взять, словно он там жил, что было недалеко от истины, но вовсе не обязательно для огласки. Его зачастую сравнивали с волком, который зубами вгрызался в противника, не оставляя тому ни единого шанса. Однако справедливости ради стоило отметить, что доктор Ван очень ценил тех, кому удавалось поразить его новыми находками или фактами, что случалось крайне редко, как солнечное затмение. С учетом того, что он был едва ли не единственным в мире специалистом такого высокого уровня. Те из его коллег, кто был посмелее (правда, таких находилось немного), позволяли себе на эту тему шутки, сравнивая доктора Вана с одной известной исторической личностью из десятого века с потрясающим сходством повадок, не говоря уже об имени. Его называли Императором, иногда – Волком. Разумеется, за глаза. Рискнул бы кто-нибудь пошутить с доктором Ваном, назвав его так в лицо! Откуда-то взявшийся сквозняк бросил чёлку на глаза неподвижно сидевшего мужчины, и он досадливо поправил её, заставив Чжи Мона напрячься, но потом снова закаменел, глядя в экран. Все эти сведения о Ван Со его прежний советник и придворный звездочёт кропотливо собирал долгое время, тенью преследуя его с того момента, как обнаружил в этой жизни. Его вовсе не нужно было усердно искать: как и в далёком прошлом, хоть Ван Со и не хотел сиять, но сиял ярче всех. Недаром его нарекли этим именем, которое он сохранил и доныне. Недаром его звезда оставалась ослепительной во все времена, в каждом из миров, на небосклоне Корё, Чосона и не только. Он никогда не угасал, оправдывая своё имя и свою поразительную внутреннюю силу. И на его свет Чжи Мон пришёл так быстро, словно пересел с одной станции метро на другую. Звездочёт невольно посмотрел себе под ноги, на луч, исходивший сейчас, казалось, от самого Кванджона Ван Со, что было весьма метафорично. Инстинкт самосохранения надрывался, умоляя Чжи Мона развернуться и уйти. А совесть и душа просили остаться. Иначе ради чего это всё? Он боязливо поёжился, непроизвольно потёр шею, глубоко вдохнул – и толкнул дверь кончиками пальцев. Оторвавшись от экрана, доктор Ван поднял на него недовольный взгляд, в котором ясно читалась угроза. Его вид не обещал ничего хорошего тому, кто обнаглел до такой степени, что помешал ему работать без предварительного согласования встречи с его личным ассистентом, тем более в такое позднее время. Шагнув в кабинет, как в пропасть, Чжи Мон с отчаянной решимостью встретил ледяную тьму глаз императора. В первое мгновение ничего не произошло. Но почти сразу же на непроницаемом лице мелькнуло узнавание и едва уловимая, обманчивая искра радости, тут же сменившаяся вспышкой неуправляемого гнева. Чжи Мон не успел удивиться этому позабытому проблеску эмоций на знакомом, словно вырезанном из камня, лице, как вдруг оказался припёртым к стене, а на горле его сомкнулись железные пальцы. Ему померещилось, или он действительно услышал, как совсем рядом с ним клацнули волчьи клыки? – Ваше Высо… Вели… господин Ван, отпустите меня, – пытался воззвать к милосердию императора Чжи Мон, безуспешно дёргаясь в его руках и даже не пытаясь отмахнуться от чувства дежавю. – Где ты был? – прорычал Ван Со, игнорируя отчётливую синеву кожи и набухшие сосуды в глазах своего бывшего советника и придворного астронома. – Тысячу лет! Где. Ты. Был? – Я… был… не тут, – прохрипел вконец обалдевший от нехватки воздуха Чжи Мон. Он царапал ногтями запястье Ван Со и совершенно по-рыбьи открывал рот в жалких попытках глотнуть воздуха. А почувствовав, как кровь угрожающе прилила к голове, издал сиплый свист, потому что на членораздельные звуки сил у него больше не осталось. Император не рассчитал свою хватку. А может, как раз таки рассчитал. Закатив глаза, Чжи Мон покорно приготовился к просмотру хроники своей жизни, которую обещают умирающим в преддверии конца. Интересно, с какого момента начнётся ретроспектива – мелькнуло у него где-то на краю меркнущего сознания. Перед ним в радужных кругах уже замаячил знакомый портал, через который он больше никогда не сможет пройти, как вдруг Ван Со разжал пальцы. Чжи Мон тут же мешковато повалился на пол. Запрокинув голову, он кашлял и глотал кондиционированный сухой воздух кабинета с таким наслаждением, словно это был утренний туман в хвойном лесу. А когда открыл слезящиеся глаза, то прямо перед собой, на расстоянии каких-то жалких сантиметров, увидел лицо императора, присевшего перед ним в пытливом ожидании. Обнаружив Ван Со настолько близко, Чжи Мон отпрянул, но, позабыв о стене, ощутимо приложился затылком о шершавый кирпич так, что прокусил губу. Тёплый приём, нечего сказать! А на что он, собственно, рассчитывал? На объятия и фанфары? После всего того, что натворил, а вернее, наоборот, – что не сделал? Слизывая кровь с раны на губе, Чжи Мон сосредоточился на восстановлении дыхания, которое никак не желало приходить в норму. Знает ведь, на какие болевые точки давить, дьявол! Всегда знал. Наука генерала Пака, не иначе… Ну за что ему всё это, Святые Небеса? Сначала поседел от нервов, затем чуть не покалечился, теперь его едва не придушили с последующим микросотрясением от удара. Что дальше? Четвертуют? Сварят в масле? Или просто снесут полыхающую огнём голову страдальца-астронома, оказав ему тем самым медицинскую помощь? Чжи Мон разлепил мокрые ресницы, и замутнённый взгляд его наткнулся на висевшие на стене мечи. Ну вот, пожалуйста! И за инструментами казни ходить далеко не надо. Всё к вашим услугам, как говорится. Тем временем Ван Со, убедившись, что Чжи Мон функционирует, пружинисто поднялся на ноги и коротко кивнул в сторону кожаного дивана у противоположной стены, на которой располагалась коллекция дамаска. Несчастный астроном, неловко поднявшись, проковылял к дивану. Разумеется, чёрному. Здесь всё было в мрачных тонах, в этом аскетичном кабинете без живых цветов, светлых красок, картин и плакатов на стенах, выложенных необработанным бурым кирпичом. Единственным украшением нарочито грубой кладки служило холодное оружие, которое, судя по грозному и потрёпанному виду, было далеко не декоративным. «Действительно волчье логово», – невольно подумалось звездочёту-эстету. И всё это: лабиринт узкого коридора с выключенными лампами, дальний тупик, острые плинтусы и клинки света в темноте – служило своеобразной охраной покоя императора, привыкшего к одиночеству и мраку, внутри и снаружи. Был бы Чжи Мон в порядке, то ухмыльнулся бы подобным ассоциациям, что лезли сейчас ему в голову. Но горло немилосердно саднило, ныл палец на правой ноге, гудел ушибленный затылок, а прокушенная губа пульсировала болью с привкусом металла и вдобавок ко всему неимоверно хотелось пить. Мельком оценив мучения Чжи Мона, Ван Со подошёл к вытянутому узкому окну высоко под потолком, что объяснялось цокольным этажом, и распахнул приоткрытую створку настежь. С улицы тут же густо потянуло жасмином, и пара назойливых цветущих веток даже просунулись в окно. «Так вот откуда сквозняк и запах! А где тогда мандарины?» – тупо подумал Чжи Мон, огляделся и, ничего подходящего не обнаружив, вернулся взглядом к Ван Со. Наблюдая, как тот двигается по кабинету, как тянется к ручке на окне, как затем огибает длинный стеллаж с книгами, направляясь к столу у дивана, Чжи Мон с невольным восхищением, щедро приправленным белой завистью, отметил сдержанные упругие движения и гибкое сильное тело воина с пластикой пантеры, несколько необычной для человека академического образа жизни и занятий. Эту опасную звериную грацию, так знакомую астроному, непросто было заметить в просторных одеждах древнего Корё, а теперь она прямо-таки бросалась в глаза. Ах, да! Помнится, он отмечал себе, что Ван Со и здесь с юности занимался боевыми искусствами, в чём преуспел не меньше, чем в науке. Тхэккён, джиу-джитсу, хапкидо, тхэквондо, что-то ещё, кажется… Чёрные пояса, победы, даже приглашение в Национальную сборную – всё это значилось в нынешней биографии императора, но было для него далеко не главным, служа, скорее, инструментом, а не целью. Цель у него была одна. Пока Чжи Мон приходил в себя, даже не пытаясь управлять скачущими мыслями, Ван Со налил в стакан воду из прозрачного кувшина, где плавали кусочки лимона со свежими листьями мяты, опустился в кресло напротив (тоже кожаное и чёрное, разумеется!) и протянул стакан своему гостю, который тот принял с благодарным поклоном, насколько позволяла ему поза мученика и неоднократная за сегодняшний вечер контузия. После недолгого молчания, во время которого Чжи Мон жадно глушил прохладный напиток, стараясь при этом не подавиться, Ван Со произнёс: – Я знал, что однажды ты явишься. Ждал тебя. Всё-таки поперхнувшись на последнем глотке, Чжи Мон закашлялся. – Я тоже рад видеть вас, Ваше Величество, – искреннее, хоть и невпопад ответил он, ощущая, что может свободно дышать и разговаривать. Но слова почему-то не шли. Не было их и у Ван Со, или он пока просто не считал нужным что-либо говорить. В последний раз они смотрели друг другу в глаза в далёком 975-м, когда император умирал, цепляясь не за жизнь, а за надежду. Когда он просил звездочёта о помощи, и тот дал ему слово. От болезненных воспоминаний у Чжи Мона сжалось сердце. Он вздрогнул – и вдруг всё понял. Он наконец понял, что смущало его в тридцатилетнем докторе исторических наук, который с виду был обычным человеком из плоти и крови. Его глаза! Таких древних глаз астроном не встречал ни у кого из проводников. Ни разу! Из тёмной бездны расширившихся в сумраке кабинета зрачков Ван Со на Чжи Мона смотрела сама тысячелетняя скорбь, помноженная на знания и воспоминания. А может, он ошибается? Может, Ван Со и не человек вовсе, и даже не волк, а кумихо? Ведь не зря в легендах говорится, что девятихвостым кумихо становятся только те лисы, которым удалось прожить тысячу лет, как четвёртому правителю Корё. Пусть с перерывами, вновь и вновь проходя через смерти и рождения, но зато с неделимой на лоскуты нескольких жизней памятью – одной на весь его долгий путь. Тысячелетие темнело в его глазах, не обрамлённых ни единой морщинкой, какие бывают у тех, кто часто улыбается: ни в прошлых жизнях, ни в нынешней улыбка была несвойственна Ван Со. Чжи Мону, на которого, очевидно, повлиял шок и удар головой, неожиданно пришло на ум сравнение с обсидианом – вулканической лавой, застывшей после бурного извержения. Из обсидиана издревле изготавливали магические шары, в которых можно видеть прошлое, настоящее и будущее. А ещё из него делали наконечники стрел и боевые клинки. И глаза Ван Со словно были из обсидиана: по цвету и по сути. Однако сейчас, давным-давно потускневшие и подёрнувшиеся пеплом, они вновь блестели. В них разгорался знакомый огонь нетерпеливого ожидания: император понимал, что его бывший советник явился сюда не просто так, и ждал объяснений. По этой и многим другим причинам Чжи Мон сейчас ощутимо робел перед Ван Со, несмотря на то, что столько раз видел его при смерти, беспомощным, опустошённым, рыдающим и слабым. Робел, несмотря на всё своё прошлое могущество, знания и прочее. Поставив пустой стакан на низкий столик между диваном и креслом, Чжи Мон заметил, что его пальцы дрожат, отчего стекло неприятно звякнуло о стекло. Он попытался взять себя в руки и с глубоким вздохом выпрямился, поднимая взгляд на Ван Со, который, прищурившись, внимательно смотрел на него, не делая ни единого движения – просто замер в своём кресле, как мраморное изваяние, нет, как четвёртый император Корё Кванджон на троне в приёмном зале. От него даже точно так же веяло холодом, как и тогда во дворце. Не напрасно доктор Ван слыл жёстким, нелюдимым и очень, очень закрытым человеком. Никто не знал, откуда он, есть ли у него семья, чем он интересуется, кроме истории, археологии и боевых искусств. На фотосессии и интервью он никогда не соглашался, даже для научных изданий. Все встречи, насколько это было возможно, проводили его ассистенты, которые словно дали обет молчания, лишь только речь заходила о личности доктора Вана. В прессе о нём писали, что это не человек, а легенда, которую ревностно охраняют немногочисленные приближённые. И всё равно, несмотря на эти сведения, ситуацию и собственное взвинченное состояние, Чжи Мон чувствовал, что Ван Со рад видеть его. Ему вдруг захотелось улыбнуться этому угрюмому человеку, отгородившемуся от всех стеной времени, воспоминаний и потерь. Но, приоткрыв рот на вдохе, вместо этого Чжи Мон неожиданно зевнул, окончательно сконфузившись. Сказывалось неимоверное нервное напряжение и вторые сутки без сна. В ответ на это Ван Со только насмешливо дёрнул уголком рта и, не вставая, протянул руку к внушительного вида кофемашине. Нажал на кнопку, глянул на зардевшегося Чжи Мона – и нажал повторно, для двойной порции. Аппарат заурчал, перемалывая зёрна, и вместе с разливающимся по кабинету вельветовым кофейным запахом на Чжи Мона вдруг снизошло спокойствие. И почему он настолько разволновался? Всё идёт как надо. Всё возвращается на круги своя. А то, что ему досталось, так поделом! Тем более, это же четвёртый, а не восьмой. Его методы во все времена были несколько… своеобразными, но действенными, стоит признать. Ван Со никогда ничего не делал без причины, ни в том мире, ни в этом. И награждал, и карал по заслугам, ни разу при этом не ошибившись, словно являл собой небесное правосудие. Этот факт всегда поражал астронома и заставлял предполагать об императоре невероятные вещи. Невероятные даже на взгляд проводника. Когда две фарфоровые чашки наполнились свежим горячим напитком (чёрным, без сахара, а каким же ещё?), одну Ван Со протянул Чжи Мону, а вторую взял сам и, перехватив озадаченный взгляд астронома, по-своему его истолковал. – Мой ассистент сейчас занят. Однако я вполне способен и сам сварить себе кофе, тем более если для этого требуется одно движение, – пояснил он, откидываясь на спинку кресла с чашкой в руках и при этом умудрившись не расплескать её содержимое. – Да, в каком-то смысле раньше было удобнее – вся эта толпа служанок и придворных за спиной… – он усмехнулся, пожимая плечами. – Но сейчас мне нравится больше. И одного ассистента на месте вполне хватает. Зато лишний раз никто не раздражает. Не зря Чжи Мон вспомнил о приближённых, оберегающих покой императора! Взгляд Ван Со в потолок ясно обозначил, где и чем сейчас занят его ассистент: отдувается за него на вечеринке, прикрывая отсутствие доктора Вана, чей утренний доклад об археологических находках в Кёнджу и их толкование произвели настоящий фурор. – Сам я предпочитаю жить и работать ночью, чтобы мне никто не мешал. Удивил! – мысленно хмыкнул Чжи Мон, несмотря на боль в губе смакуя отличный кофе: он и сам существовал точно так же, по-волчьи, если не вынуждали обстоятельства. Он окончательно расслабился, радуясь бодрящему напитку (на чай из пионов тут рассчитывать, естественно, не приходилось) и тому, что император наконец-то нарушил затянувшееся молчание. Чжи Мон по-прежнему называл его императором: просто не мог пересилить себя. Привычка. Уважение. И суть. – Итак… – следуя его мыслям, продолжил Ван Со, возвратив на подставку свою чашку и складывая руки на груди. – Я тебя слушаю. Ты всегда исчезал, когда был нужнее всего, а теперь вдруг поступаешь наоборот. С чего вдруг? Чжи Мон с минуту смотрел на него, вновь растеряв все слова, что в свете происходящих событий его самого почти не удивляло. Но не мог же он с ходу просто заявить: «Я нашёл Хэ Су, Ваше Величество!» Хотя… кто знает, как вообще было бы лучше поступить. Открыв рот и уже набрав в грудь воздуха для того, чтобы начать издалека, Чжи Мон увидел, как вдруг изменилось лицо Ван Со. Пристально глядя астроному в глаза, тот внезапно побелел, весь напрягся и после судорожного вдоха сипло произнёс: – Ты знаешь, где она. Он сказал это утвердительно, но с такой призрачной, рвущейся на клочки надеждой, что у Чжи Мона внутри всё скрутилось в тугой узел. – Да, Ваше Величество, – выдавил он из себя с неожиданным трудом. Вот и сообщил. А ведь такую речь сочинил! Всю дорогу из Сеула в Пусан репетировал за рулём. Беспокоился, как начать. А тут – на тебе! Вся подготовка в труху… Не знай Чжи Мон императора, мог бы подумать, что тот умеет читать мысли. Но это были всего лишь поразительная интуиция и зоркое сердце, которое отчаянно рвалось к своей цели и безошибочно считывало все знаки судьбы. Некоторое время Ван Со смотрел на него в глубочайшем потрясении, пытаясь, видимо, осознать услышанное, а потом плечи его упали и он закрыл глаза, пряча неестественно бледное лицо в ладонях, откуда донёсся его сдавленный голос: – Тысячу лет я искал её. В каждой своей жизни искал, но не мог найти. Всякий раз наступал момент, когда ко мне возвращалась та, давняя память о Корё. И о ней. И я начинал искать… Ван Со перевёл дыхание, отнял руки от лица и, выпрямившись в кресле, посмотрел на Чжи Мона: – Почему я не мог найти её? – Потому что её там не было, Ваше Величество, – откликнулся звездочёт, отмечая невероятную усталость и смятение на лице императора, который безумно хотел и боялся поверить. – В тех мирах, где вы искали. – И ты ждал тысячу лет, чтобы прийти ко мне и сообщить это? Если бы тон Ван Со не был таким потерянным, а взгляд – ошеломлённым, Чжи Мон решил бы, что тот сейчас разнесёт к чертям собачьим разделяющий их стеклянный стол и вытрясет из него, несчастного астронома, всю душу за промедление. За то, что не пришёл и не сказал сразу. И не только за это. Но так поступил бы четвёртый принц. Император – вряд ли. А доктор Ван – никогда. Поэтому Чжи Мон вместо того, чтобы отодвинуться на безопасное расстояние, склонился к нему: – Всё гораздо сложнее, Ваше Величество. – А упростить – не вариант? – сухо поинтересовался Ван Со, постепенно приходя в себя, о чём свидетельствовала возвращающаяся на его лицо краска и упрямо сжавшиеся в тонкую полосу губы. – Поймите, Ваше… – Ясно, – оборвал его Ван Со. – Тогда упрощу я. Он резко поднялся на ноги, а вслед за ним невольно встал с дивана и Чжи Мон. – Где она сейчас? – впился в него обсидиановый наконечник стрелы. – В Сеуле, – как-то сразу сдался звездочёт. – Вернее, недалеко от него. – Через час ты заедешь за мной и отвезёшь меня к ней, – приказал император. Его минутная слабость прошла, хотя голос и подрагивал, выдавая сильнейшее волнение. – А по дороге мы поговорим. Он направился к столу с ноутбуком, на ходу уточняя: – Мой адрес здесь, в Пусане, я полагаю, ты знаешь? Чжи Мон лишь кивнул в ответ. Ещё бы он не знал! Знал, равно как и адрес его апартаментов в Сеуле, а также в Осаке и Шанхае. Ван Со не ошибся и в этом. – Я могу заехать за вами утром, – предложил Чжи Мон, глядя на тёмные круги переутомления и хронического недосыпа под глазами императора: тот по-прежнему мало и плохо спал. – Я сказал, через час, – отрезал Ван Со и добавил тоном, не допускающим двусмысленного толкования: – И только попробуй исчезнуть на этот раз. Я тебя из-под земли достану! «А ведь достанет!» – поёжился Чжи Мон. Его Величество слов на ветер не бросает. Да и самому бывшему придворному астроному теперь не спрятаться. Нигде. И никогда. Они расстались на пустой университетской парковке, где по странному стечению обстоятельств их машины оказались рядом, хотя утром Чжи Мон и внимания на это не обратил. – Сорок пять минут, – скользнув взглядом по часам, уронил Ван Со и исчез во внушительного вида внедорожнике Кia Mohave (разумеется, чёрном!), что смотрелся рядом с серебристым приземистым седаном Чжи Мона той же марки, как хищник рядом с кроликом, тем более с этой своей знаменитой «улыбкой тигра». В её хромированном оскале звездочёту почудилась насмешливая угроза, и он ясно услышал: «Только попробуй исчезнуть на этот раз. Я тебя из-под земли достану!» Но подобного у Чжи Мона и в мыслях не было. Как раз наоборот.***
Пусан они покинули даже раньше, чем прикидывал Чжи Мон, направляясь сюда из Сеула. Стоило ему в назначенное время подъехать к неприметному двухэтажному зданию в самой глубине сосновой рощи на берегу водохранилища Хведон, как пассажирская дверь справа бесшумно открылась, напугав впечатлительного астронома до смерти. Часто-часто моргая, он смотрел, как в салон его автомобиля просачивается сама ночная тьма. Хотя это был, разумеется, всего лишь Ван Со – в чёрных джинсах и чёрной же рубашке, как будто других цветов в его гардеробе не водилось в принципе. Смерив по-дурацки открывшего рот Чжи Мона недоумённым взглядом, он бросил на заднее сиденье сумку, пристегнулся и вопросительно поднял одну бровь – чего ждём? Поехали! Осторожно выруливая на шоссе по узкой гравийной дороге, петлявшей между деревьев (само собой, Ван Со и здесь умудрился обосноваться подальше от людей!), Чжи Мон на чём свет стоит клял свою расшатанную нервную систему, а заодно и человека, упорно молчавшего рядом с ним, пока они выбирались из северных пригородов Пусана на трассу, ведущую к столице. Хорошо, что в этот поздний час движение на дороге было минимальным, что дало Чжи Мону возможность успокоиться и даже некоторое время поразмышлять о том, кто всякий раз умудрялся на ровном месте лишить его душевного равновесия. Пару раз он покосился на своего спутника, но тот даже не повернул к нему голову. Сидел и смотрел прямо перед собой. Сам ведь хотел поговорить! Так почему молчит? А может, ему, как и Хэ Су, тоже необходимо время? Ведь несмотря на всю свою исключительность, Ван Со был прежде всего человеком, с бьющимся, как у всех, алым сердцем и душой, разодранной в клочья страданиями, потерями и томительным ожиданием. И после подобного известия ему тоже нужно было прийти в себя, какой бы внутренней силой он ни обладал. Что ж, времени у них с избытком. Хотя – это ещё как посмотреть... Чжи Мон подавил вздох и переключил передачу. Как же с ним непросто, святые Небеса! Ну что за волчий нрав! Непредсказуемый и мрачный. Даже почивший император Ван Гон, от которого сын унаследовал силу и твёрдость характера, был проще и понятнее в самом уважительном смысле. Но только не Ван Со. Несмотря на то, что когда-то Чжи Мон умел читать души и видел любого насквозь, четвёртый принц, а затем и император Корё всё равно оставался для астронома загадкой. Внутри него клубилась тьма и будто стоял некий барьер, на который Чжи Мон натыкался всякий раз, когда пытался просканировать намерения и мысли Ван Со. Тот не пускал его. Сознательно или случайно, он был для него закрыт. Одно было неизменным и очевидным – его горячая несдержанность, которую слегка отшлифовал дворец, но, разумеется, не уничтожил до конца. Однако сейчас это было даже во благо – то, что они вот так резко, без лишних разговоров, сорвались обратно в Сеул, до которого ехать им предстояло несколько часов плюс полчаса – на северо-восток, в сторону Намъянджу. Когда они пересекли мост через Нактонган и помчались по трассе к Тэгу, Чжи Мон не вытерпел и вновь оглянулся на Ван Со, который был так неподвижен, что могло показаться – он спит или расстроен. Но бывший советник императора слишком хорошо его знал. О нет, Ван Со не был ни расслаблен, ни подавлен. Напротив, он сидел, сжавшись, как зверь перед прыжком. Или, скорее, как стрела на тетиве. Чжи Мон и без прежних способностей слышал низкое нетерпеливое гудение тетивы, а потом и увидел отблески обсидианового острия в чёрных глазах императора, когда тот наконец-то удостоил его взглядом. – На дорогу смотри, – проронил он, тут же вновь отворачиваясь. От неожиданности Чжи Мон так резко крутанул руль, уходя из-под встречного света фар какой-то фуры, что машина ощутимо подпрыгнула на ухабе, и из открывшегося бардачка на колени Ван Со вывалились рекламные проспекты выставок картин и косметики эпохи Корё. – Так значит, это твоя затея? – ничуть не удивился император, разворачивая буклет о живописи. – Я слышал. Сеул, «Лотте», верно? – Да, Ваше Величество, – кивнул Чжи Мон, сбрасывая скорость. Наконец-то заговорил! Нужно было раньше машину как следует тряхнуть! Подумав так, астроном устыдился и едва не принялся извиняться, но вовремя себя остановил: император и так, должно быть, считает его немного того. Впрочем, как и всегда, надо полагать. Он покосился на Ван Со, который, задержав дыхание, рассматривал на развороте буклета свой собственный портрет работы мастера Юна и без сомнения вспоминал сейчас, кто явился к нему тогда во дворец и зачем... – Я надеялся, что вы заглянете на выставку, хотя бы из простого любопытства. Вы как раз были в Седжоне, когда я открывал её и занимался рекламой. Если бы хоть раз четвёртый принц последовал его плану! Проигнорировал он усилия Чжи Мона и теперь. Не имея ни крупицы информации о Хэ Су, он и в этой жизни, как и в предыдущих, искал её, фанатично, непрерывно обследуя Северную и Южную Кореи, особенно территории древних государств Пэкче и Силла, откуда происходил клан Хэ, и не только. Он пропадал в архивах, на раскопках, перечитал уйму книг, делал всё возможное и невозможное, чтобы сдержать своё слово. И неизвестно, сколько ещё он бы искал, поэтому Чжи Мон и устроил эту выставку. Не только затем, чтобы воскресить память Хэ Су, но и для того, чтобы они с императором не разминулись. А не тут-то было! – Я как раз уехал из кампуса в Кёнджу, – продолжил вслух его мысли Ван Со, мельком уточнив дату открытия выставки на буклете. – Нужно было собрать материалы перед конференцией. Чжи Мон понимающе кивнул. Ну разумеется! Этот ажиотаж вокруг древней гробницы № 44 в Джоксаме, где Национальный исследовательский институт культурного наследия вот уже несколько лет проводил раскопки, коснулся и доктора Вана. И пусть Хэ Су не была той самой принцессой некогда могущественного царства Силла, что, по предположениям археологов, была похоронена в этой усыпальнице, Ван Со не мог пропустить подобное событие, тем более что реликвии, найденные при раскопках, могли дать ему зацепки для дальнейших поисков. Что ему какая-то частная выставка в столичном торговом центре! Чжи Мону и так невероятно повезло: он просто чудом перехватил доктора Вана на конференции в Пусанском национальном университете и рискнул заявиться к нему в святая святых – личный кабинет в цоколе, потому что наутро тот вновь собирался уехать, только куда – астроному было неизвестно. А маленький снежок, пущенный им, стремительно летел со склона, превращаясь в лавину, и терять время было уже нельзя… Всё это напоминало ему игру в догонялки, только он не мог с уверенностью сказать, кто теперь был преследуемой целью. Обхватив двумя руками руль, Чжи Мон постарался сфокусироваться на главном. Что за мысли в голову лезут, когда ему следует думать и беспокоиться совершенно о другом? – Хэ Су… – выдохнул меж тем Ван Со, и голос его осип. – Она пришла на твою выставку? – Да, – подтвердил его догадку Чжи Мон и добавил: – Вернее, я привёл её туда. В определённом смысле. – Расскажи мне о ней, – едва слышно проговорил Ван Со. – Всё, что тебе самому известно. Ты же с самого начала знал, что она из другого мира. Я помню, как ты мне это сказал. И поэтому тоже хочу знать. Всё с самого начала. Император не приказывал. Он просил. И вновь в который раз при взгляде на него у Чжи Мона зашлось сердце. Он начал с того самого затмения, которое перенесло Го Ха Чжин в мир Ван Со и превратило её в Хэ Су – единственную возлюбленную четвёртого принца и императора. Его свет и силу. Его самую большую потерю и мучительную боль, не проходящую вот уже тысячу лет. Чжи Мон говорил, не глядя на своего спутника, сосредоточившись на матовой змеиной коже шоссе и своих собственных воспоминаниях, куда он нырнул подобно Ха Чжин и, как и она, не мог вынырнуть до сих пор. И всё это время, что астроном рассказывал о прошлом, Ван Со молчал. Он закаменел в своём чутком внимании и был донельзя напряжён, хотя ни единым звуком этого не показывал. Но в этом не было нужды: в машине только что не потрескивало от сгустившихся эмоций. Ван Со слушал, впитывая каждую фразу Чжи Мона, сопоставляя его слова с тем, что пережил и помнил сам. Что-то он знал. О чём-то догадывался. А чего-то не мог и предположить. И тогда его дыхание менялось, выдавая его с головой. Он смотрел в лобовое стекло автомобиля, как в зеркало, и слушал, возвращаясь к себе прежнему, заново оценивая свои решения и поступки, понимая при этом, что изменить ничего уже нельзя, но исправить – можно. Морщась, глотал паршивый кофе из автомата на заправке под Кимчхоном, куда они заглянули на несколько минут, и слушал, не перебивая и не задавая вопросов, время которых ещё не пришло. Нервно барабанил пальцами по бедру, когда рассказ звездочёта плавно свернул к финалу, и только скрипел зубами при участившемся упоминании имён Ван Ука и Чжона. И по-прежнему пасмурно молчал. Но когда Чжи Мон дошёл до момента ухода Хэ Су из дворца, справа послышался глухой стон. Император до сих пор не мог себе этого простить и переживал свою ошибку так же остро, как и в момент её свершения. Астроном впервые за долгое время повернулся к нему, взглядом спрашивая, стоит ли продолжать. Ван Со сидел, запрокинув голову и закрыв глаза. Его губы кривились от сдерживаемых чувств, а руки дрожали на сведённых вместе коленях. Чжи Мон почему-то никак не мог оторвать взгляд от этих пальцев, лунно-белых на чёрном, подсознательно притормаживая, чтобы не случилось беды. Из оцепенения его вывел хриплый голос Ван Со, похожий на треск разрывающейся ткани. – Дальше, – не открывая глаз, потребовал он, когда пауза слишком затянулась. А дальше были последние месяцы жизни Хэ Су в доме Ван Чжона, о которых прежде император не желал знать, чтобы не страдать ещё сильнее под бременем неверного толкования доносов своих шпионов и собственных ошибочных выводов, продиктованных гордыней, ревностью и обидой. Но теперь он вынужден был всё это принять, что давалось ему с невероятным трудом. Рассказывая о смертельном недуге госпожи Хэ, резко усугубившемся после того, как она разрешилась от бремени, о её стремительном и неотвратимом угасании, Чжи Мон то и дело поглядывал на Ван Со, состояние которого вызывало у него серьёзные опасения. И как бы он ни старался сгладить острые углы, где-то умалчивая, а где-то и высветляя отдельные особо мрачные моменты, не изменяя сути, помогало это мало. Императора колотило от услышанного. Он задыхался и то и дело трясущимися руками оттягивал ремень безопасности и прижимал ладонь к груди, тщетно пытаясь успокоить рванувшее сердце. Его прерывистые неглубокие вдохи и выдохи беспокоили Чжи Мона и заставляли отвлекаться от дороги, что было крайне опасно: они приближались к Сеулу, и, несмотря на глубокую ночь, движение у столицы стало более интенсивным. – Последнее, о чём умоляла госпожа Хэ, умирая на руках у Его Высочества, было: «Берегите мою дочь. Не допустите того, чтобы она попала во дворец». И когда Ван Чжон спросил, почему, она ответила лишь: «Потому что он не придёт». Умирая, она думала только о вас и тосковала, провожая каждый уходящий день в напрасном ожидании. – Я приду, – прошептал Ван Со, его пальцы сжались до хруста, а по мертвенно-белой щеке скатилась крупная одинокая слеза. – Я приду, Су. Обещаю. – Ваше Величество, – нерешительно добавил Чжи Мон, пытаясь сообразить, как лучше закончить рассказ об этом трагическом периоде и перейти от прошлого к настоящему. – Вы должны знать, что до самой своей смерти госпожа Хэ не снимала шпильку с лотосом. И когда она… умерла, ваш подарок был у неё в волосах. Услышав это, Ван Со дёрнулся, зачем-то оглянулся на заднее сиденье и прохрипел, с трудом расстёгивая верхнюю пуговицу рубашки: – Останови… Чжи Мон притормозил у опушки хвойного перелеска, за которым уже виднелись в негасимом мареве мегаполиса пригороды Сеула, и, не выходя из машины, смотрел, как Ван Со вывалился наружу, едва справившись с замком ремня безопасности. Он стоял, уперев руки в колени и стараясь продышаться. Но выходило у него плохо. Так бывает, когда долгое время – а в его случае столетия – удерживаешь в себе то, что таить нельзя, иначе оно начнёт отравлять кровь и разъедать душу, неизбежно лишая покоя и рассудка. Астроном терпеливо ждал. Иного ему не оставалось. Отголоски его собственной застарелой боли под конец долгого рассказа и невольного возвращения в прошлое прорвались сквозь толщу времени и мазнули по горлу. Ему тоже захотелось выйти на воздух, но он заставил себя остаться в машине, понимая, что императору нужно побыть одному и прийти в себя. Он не следил за временем и очнулся лишь тогда, когда Ван Со тяжело упал обратно на сиденье и пару минут слепо рассматривал приборную панель. – Спасибо, – вдруг сказал он, заставив астронома вздрогнуть. – И… прости. – За что, Ваше Величество? – удивился Чжи Мон, глядя в сухие горячие глаза императора. Слёз больше не было. Их выжгло время. – За всё, – коротко ответил тот, дрожащими руками пытаясь попасть в замок ремня безопасности. Когда ему наконец удалось это сделать, он с усилием потёр лицо ладонями. – Ты тоже должен знать одну вещь, – проговорил он тихо, но твёрдо, что несказанно обрадовало астронома: кризис миновал. Император справился. Снова. – Жизнь Су я всегда ставил на первое место. Выше трона, выше своей собственной жизни. И если бы она только согласилась, я бы увёз её из Сонгака. А после, когда всё изменилось, сделал бы императрицей именно её, и плевать мне было на мнение других. Если бы она не противилась, я удержал бы её рядом и берёг, но насильно… каждый раз видя в её глазах упрёк и отторжение… – он отрицательно покачал головой и скривился от горечи. В нём говорила тысячелетняя тоска, и Чжи Мон это чувствовал. – Я отдаю себе отчёт, что в случившемся в итоге виновата моя гордость, ревность, помешательство… И в том, что я не попрощался с ней, моя вина и только моя. – Я понимаю, Ваше Величество, – мягко ответил Чжи Мон, успокаивающим жестом касаясь вздрагивающего плеча Ван Со. – Не казните себя так. Он вновь завёл мотор и вывел машину на трассу, аккуратно вливаясь в поток машин. «Вы не виноваты: на всё воля Небес», – чуть не добавил он, но вовремя проглотил привычные слова, памятуя о том, как реагировал на них император в прошлом и как мог взъяриться теперь, узнав правду. Вместо этого он, не отрывая внимательного взгляда от дороги, пошарил рядом с собой и протянул Ван Со литровую термокружку: – Выпейте это, Ваше Величество. Вам полегчает. – Да ну? – недоверчиво усмехнулся Ван Со, но кружку взял, открыл клапан и подозрительно принюхался: – Это что? Опять какое-нибудь твоё зелье? Помнится, ты достаточно меня ими пичкал. Чжи Мон улыбнулся, вспоминая, как своими зельями, правда, не совсем травяными, не раз вытаскивал своего подопечного с того света. – Нет, это всего лишь чай из трав. Успокаивающий. – Кого? – философски поинтересовался Ван Со, послушно выпил где-то половину и, помотав головой, пристроил кружку в подстаканник между сиденьями. – Ладно. Считай, что твоя терапия ромашкой и мелиссой сработала, если тебя самого это успокоит. Однако его несколько язвительный тон не обидел, а, наоборот, обрадовал Чжи Мона: император пришёл в себя. Ну, или почти. – Как тебе удалось отыскать здесь Хэ Су? Нельзя сказать, что этот вопрос застал астронома врасплох, но он при такой резкой смене темы слегка растерялся, а потом всё же начал рассказывать, сперва путаясь в словах, но постепенно возвращаясь к уверенному тону. Неплохо бы, конечно, приложиться к термокружке тоже, но ему не позволяли этика и уважение. – …и тогда я отдал госпоже Хэ ваше прощальное письмо, – закончил Чжи Мон свой рассказ и внутренне ахнул. – Что ты ей отдал? – переспросил Ван Со, всем корпусом поворачиваясь к нему, насколько допускал широкий тугой ремень. Что ж… Рано или поздно это всё равно пришлось бы сказать. А раз сегодня всё шло не по плану, то чего уж теперь… – Она получила ваши письма, – пояснил звездочёт, на всякий случай до предела сбрасывая скорость. И пусть на многополосном окружном шоссе было достаточно места для самого безумного манёвра, доходить до этого всё-таки не хотелось. Секундное непонимание в чёрных глазах Ван Со сменилось глубочайшим изумлением, а затем он произнёс, медленно, не веря в то, что говорит: – Те письма, что я писал ей… – ...на воде озера Донджи, – спокойно закончил за него Чжи Мон и так выразительно посмотрел на ошеломлённого императора, что тот всё понял. – Она прочла их? Все мои письма? – Я надеюсь, что все, – пробормотал Чжи Мон, глядя на часы и прикидывая в уме время и расстояние, но, перехватив угрожающий взгляд Ван Со, недовольного такими краткими ответами, поспешно добавил: – Надеюсь, что она не повторила вашу ошибку. Волчий взгляд мгновенно стал виновато-беспомощным: если бы он прочёл её письма раньше! Если бы только успел… – Не успели бы, Ваше Величество, – флегматично покачал головой Чжи Мон, без труда прочтя сожаление на лице Ван Со. Как же они в этом похожи с Хэ Су, которая тоже без конца повторяла это своё «если бы»! – Воля Небес… Ну вот! Неужели он всё-таки это сказал? Ведь ему так долго удавалось следить за языком – и на тебе! Мимолётный взгляд на императора подтвердил, что тот не упустил эту его оплошность. – Ну конечно же, – тут же съязвил Ван Со. – Куда же без них? Чжи Мон проигнорировал его колкость, глядя на мокрое шоссе: неужто в Сеуле до сих пор шёл дождь? Это кто ж так постарался? «Воля Небес!» – издевательски ответил ему голос императора, который откинулся обратно на сиденье. Его лицо, на миг ставшее злым, вновь превратилось в неподвижную маску. А ведь Чжи Мон только-только поверил, что между ними возникло взаимопонимание – искреннее, пусть и тонкое, как летняя паутинка, но всё же. Оказалось – нет. Оказалось – рано. Мелькнув на какой-то миг, оно легко разорвалось от первого же по-настоящему обидного слова. Несколько минут они ехали молча, дуясь друг на друга и каждый сам на себя. Атмосфера в машине, едва прояснившись, вновь потемнела и сгустилась, как тучи над Сеулом. Чжи Мон боролся с желанием открыть все окна, но вместо этого всего лишь отрегулировал кондиционер, уменьшив температуру, и включил принудительную вентиляцию. – И почему это вдруг ты решил пойти против воли Небес, твоих обожаемых непогрешимых Небес и помочь мне? Нам? – нарушил это тягостное молчание низкий голос справа. – А кто вам сказал, что я пошёл против их воли? – буркнул Чжи Мон, изо всех сил стараясь справиться с обидой. Нельзя, так нельзя. Нужно понять. – А что, они наконец-то снизошли до того, чтобы позволить мне увидеть её? Спустя тысячу лет пытки одиночеством, болью и сожалениями? – Дело не в этом. Будь они прокляты, эти эмоциональные качели, что бросали Ван Со из крайности в крайность, от раскаяния к обвинениям, от трепетного внимания к привычной сухой ярости! Нет, нужно понять. Нужно! Чжи Мон вздохнул и посмотрел на небо. Ни просвета. Ни звёздочки. Как в душе императора. А он-то уже обрадовался… – А в чём? – не унимался Ван Со, зачем-то накручивая и себя, и астронома. Зачем только? – Есть незыблемые законы Мироздания, – сдался под его натиском астроном, тщательно выбирая выражения, чтобы не скатиться в менторский тон и не свести своё объяснение к нудной и никому сейчас не нужной лекции об устройстве мира. – Есть Небесный замысел, касающийся определённых эпох и конкретных людей. – Он вновь выразительно посмотрел на Ван Со, который внимательно слушал, хотя и напустил на себя делано равнодушный вид. – Этот замысел, эта задача, если хотите, должна быть выполнена любой ценой, любыми жертвами. И то, что было предначертано вам, Ваше Величество, произошло. Я исполнил свою миссию, свой долг, проследив за этим. Поэтому теперь, в этом мире, в этом времени, возможно иное развитие событий, которое уже не повлияет на глобальные узлы в путеводной нити Судьбы, – Чжи Мон на миг закатил глаза: всё-таки не удержался от патетики! – И я решил помочь вам с госпожой Хэ встретиться здесь. Не под гнётом веления свыше, а по зову сердца. Хотя то, что вы оба оказались в одном мире, рядом, сохранив при этом память и чувства, – разве это не чудо? Разве это не великий дар Небес, как бы вы к ним ни относились? Чжи Мон сказал это и взглянул на Ван Со, но тот, нахохлившись, уставился в боковое окно. – Мне жаль, что вы так упорно отрицаете высшую суть, Ваше Величество, – рискнул добавить астроном. – Госпожа Хэ тоже сопротивлялась очевидному, но, в отличие от вас, как мне кажется, приняла всё с бо́льшим пониманием и смирением. – Хэ Су… – прошептал Ван Со, отворачиваясь от окна. – Она всегда была мягче и лучше меня. По его губам скользнула тень улыбки, и Чжи Мон понял, что риск оправдался: при упоминании имени госпожи Хэ император тут же остыл. Качели вновь устремились из тени к свету. – Она… помнит? – осторожно спросил Ван Со, высматривая что-то в темноте за лобовым стеклом. Чжи Мон промолчал, сделав вид, что не услышал, во что император, разумеется, не верил ни секунды. – Я задал вопрос, – сухо повторил он. – Я слышал, Ваше Величество, – вздохнул звездочёт. – Прекрати меня так называть, – поморщился Ван Со. – Некоторые привычки настолько крепко въедаются в сознание и память, что от них не так-то просто избавиться, – не удержался от смущённой усмешки Чжи Мон. – Да и надо ли? Но если вы настаиваете… – Настаиваю, – уронил Ван Со, не отвечая на усмешку. – Что ж, тогда я буду звать вас доктор Ван. – Зови, – милостиво позволил император Корё, который им и остался. – Но для начала ответь на вопрос. – Да. Это был ответ. И Ван Со это понял. – И давно? – Нет. Я бы даже сказал, что по сравнению с вами у госпожи Хэ амнезия. Однако я так не скажу, потому что дело не в том, давно ли она помнит и терзается воспоминаниями. А в том, как она помнит. Справа послышалось короткое шипение, словно Ван Со глубоко порезался. – Как она… – начал говорить он и умолк. «Справилась? Вынесла это?» – мысленно договорил за него Чжи Мон и невесело усмехнулся, поймав удивлённый взгляд императора. Знать бы… Теперь он этого не мог. Теперь он на многое не был способен, и это было непривычно и… неприятно в какой-то степени. А Хэ Су… Он мог только предположить, как она вынесет обрушившийся на неё груз памяти и вины, когда сам передал ей письма – последнее, что осталось ему от вечности и утраченного всесилия. Мнимого всесилия, но тем не менее… Чжи Мон не знал, справится ли она, когда прочтёт. Именно поэтому, миновав окраины Сеула, он заторопился на северо-восток, наплевав на ограничения скорости. А то ведь можно и не успеть. А если они не успеют, то всё пойдёт прахом уже навсегда и это он ни исправить, ни простить себе уже не сумеет. Перед его глазами вновь мелькнул мост через Ханган, который зачем-то попытались переименовать в Мост жизни, не изменив при этом его мрачную суть. Он тряхнул головой, отгоняя тревожные мысли. Нет-нет! На этот раз всё будет хорошо! Он не знал наверняка, но всем сердцем в это верил, а вера, как ни парадоксально, зачастую сильнее знания. В лобовое стекло автомобиля застучали крупные капли дождя, и Чжи Мон включил дворники, а затем всё-таки сбросил скорость: они покинули цивилизацию и нырнули в лесной сумрак. Дорога стала хуже во всех смыслах. Так стоило ли рисковать за несколько минут до цели? Его мысли вернулись к Хэ Су и к вопросу Ван Со о том, как она справилась с возвращением памяти о прошлом. Да, дело вовсе не в том, сколько времени помнить и перебирать бисер воспоминаний, а как это делать: по крупинке, перекатывая каждую меж пальцев, заново впитывая отдельные ощущения, или горстями, залпом проглатывая сладость и горечь вернувшегося. С Хэ Су случилось второе. Несмотря на то, что какие-то образы из прошлой жизни просачивались в её сознание в обрывочных снах, попав на выставку и увидев своего императора, она провалилась в бездну минувшего и захлебнулась воспоминаниями, как однажды – водой, во время одного судьбоносного солнечного затмения. Правда, ей вновь пришлось помочь. Направить, подтолкнуть, подсказать. В конце концов, проводники бывшими не бывают. Чжи Мон довольно сощурился, в который раз вспомнив, как долго и кропотливо собирал коллекцию предметов быта по двум Кореям, Северной и Южной, как контрабандно вывез картины из Кэсона, чудом избежав огнестрельного ранения от преследовавших его полицейских, как организовывал выставку в «Лотте»… У него даже мелькали смелые мысли о грядущем, ведь он подумывал подарить эту бесценную коллекцию на одну будущую свадьбу, однако для начала нужно было эту самую свадьбу устроить, чем он и занимался, временами срываясь в сомнения, ведь теперь он не мог свободно распоряжаться временными и пространственными тканями, равно как и читать мысли и много чего ещё, что было в его арсенале… когда-то. Но главное – результат, к которому он приближался со скоростью... Чжи Мон глянул на спидометр и благоразумно скинул скорость ещё. Осталось совсем чуть-чуть. Каких-то пара-тройка километров. А воспоминания Хэ Су… Нет, звездочёт не сомневался, что она справится. Не зря же он её выбрал когда-то! И все эти крупинки слов, чувств и образов прошлого, в которых она сейчас барахталась, как в зыбучих песках, в конечном итоге станут её самым дорогим сокровищем. И неважно, что миновала тысяча лет. Ведь иногда даже для людей меняется восприятие времени: века проносятся минутами, а часы растягиваются на столетия. Теперь и он это понимал. – Для госпожи Хэ всё это было как будто вчера, – задумавшись, Чжи Мон позабыл, что император ждёт его ответа, и повернувшись к нему, встретил его печальный взгляд. – Ты думаешь, для меня – иначе? – слабо усмехнулся Ван Со. – Тебе ли не знать, как коротка тысяча лет… – Он помолчал и добавил: – И как отчаянно бесконечна. «...если ты одинок», – мысленно продолжил Чжи Мон. – А ты знаешь, каково это – тысячу лет просить у кого-то прощения и не иметь возможности исправить свою ошибку? Вернуть сказанные слова? Поступить иначе? – Знаю, – прошептал астроном, глотая правду своих слов вместе с колючим комком, вставшим вдруг поперёк его горла. – И за что ты так с нами? – тихо спросил Ван Со, отчего у Чжи Мона потемнело в глазах и он едва успел нажать на тормоз, останавливая машину у обочины. Вовремя. – Тысяча лет… Ты хоть понимаешь, что ты натворил? – Простите меня, Ваше Величество, – разволновавшись, Чжи Мон и сам не заметил, как вновь вернулся к прежнему обращению. Впрочем, для него это всё тоже было как вчера, поэтому он не испытал и тени смущения. А вот раскаяние его затопило с головой, несмотря на то, что он просто честно делал свою работу – исполнял волю Небес. – Если можете – простите. – Тысяча лет… – не слыша его, повторил Ван Со. – Не велика ли плата за ошибки? – А бессмертие? – неожиданно для самого себя спросил Чжи Мон, облокачиваясь на руль и тяжело глядя на императора. И вновь, далеко не впервые за эту долгую ночь откровений и открытий в угольно-чёрных глазах Ван Со мелькнуло удивление, а затем – понимание. Он шумно выдохнул, изменившись в лице: – Ты… Ради того, чтобы… Но почему? – Потому что я так больше не могу, Ваше Величество, – прямо ответил Чжи Мон, ощущая невероятное облегчение от того, что больше не придётся притворяться тем, кем он не является. – Не вы один несёте бремя вины, которое столетиями гложет душу. Это первое. К тому же, я просто устал заставлять себя ничего не чувствовать и идти в никуда. Мне хотелось... понять, каково это – быть человеком, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Это второе. Кстати, последствий было хоть отбавляй, и он до сих пор не научился спокойно реагировать на собственное восприятие отдельных вещей. Забавно. Забавно, как вдруг вылезли наружу все его человеческие качества, которые он веками подавлял из чувства долга. Его неуверенность, сомнения, страхи – всё это было так чуждо ему, так странно и так… по-человечески. – А третье? – подстегнул его Ван Со. – А третье… – Чжи Мон выпрямился, грустно улыбаясь. – Потому что это моя расплата за своеволие и помощь вам. За сделанный выбор. Вы же помните, как я говорил вам когда-то: за всё нужно платить. За каждый свой шаг. – Но… как? Улыбка звездочёта погасла, а губы скривились от мучительных воспоминаний. Если честно, он полагал, что это будет как-то иначе. Гуманнее, что ли. Быстрее. Но нет… В его жизни ещё не случалось такого, чтобы проводник становился человеком. Наоборот – сколько угодно, без каких-либо неприятных нюансов. А вот расстаться с бессмертием на его веку ещё никто не додумался. Он стал первопроходцем. И теперь был абсолютно уверен, что ещё раз подобного он бы не перенёс. И никто бы не перенёс. Это произошло внезапно. Ночью. Вскоре после того, как он принял решение. Хорошо, что он был у себя дома, а не где-нибудь в сеульской полуденной толпе. Чжи Мон помнил тьму, тисками охватившую его сознание, безжалостно давящую, горячую, сжимающую его до точки в Мироздании. Помнил паническое ощущение полного отсутствия воздуха и невозможности сделать вдох. Помнил неподвижность парализованных мышц и душный непреодолимый страх, а потом… Потом внутри него будто взорвалась сверхновая, опаляя каждую клеточку его тела, выжигая из неё бессмертие и исторгая крик из этой самой каждой клеточки, которая перерождалась, становясь иной. А ещё были они – воспоминания, ощущения и чувства, которые столетиями копились внутри, в его сознании и душе. Все они со взрывом сверхновой разом исторглись из неведомых тайников, обрушились на него и едва не свели с ума. Кажется, он кричал, надрывно, истошно, раздираемый на атомы невыносимой болью и жгучими воспоминаниями, лавой извергавшимися из самых глубин его разума. Корчился и изгибался дугой на полу, пытаясь избавиться от этой всепроникающей боли, переждать её, перетерпеть. Но не сумел, всё-таки потеряв сознание… Кажется, когда он очнулся, то долго не мог продышаться и ощутить собственные руки и ноги. Его словно не было. И в то же время он был. Тогда его охватил безумный страх, что это отсутствие восприятия себя никогда не кончится, не оставит его, что он останется таким… бесплотным и беспомощным. Жутко, непередаваемо жутко! Кажется, сообразив, что может наконец двигаться, он куда-то пополз, натыкаясь на стены и мебель, но куда и зачем – не помнил… Не это ли испытывают люди, когда умирают? Не зря же говорят, что при смерти перед глазами проносится вся жизнь. А у него она была такой длинной, что он едва выдержал этот натиск. Если да, тогда теперь – только теперь! – он наконец-то понял, как это – умирать. Чжи Мон судорожно сглотнул и тыльной стороной руки вытер проступивший на лбу пот. По крыше автомобиля громко барабанил дождь, возвращая его в реальность. – И что теперь? – Ван Со пристально смотрел на него и по-прежнему не тратил время на сочувствие, мгновенно схватывая суть. – Ничего, – пожал плечами астроном, стараясь размеренно дышать, чтобы прийти в себя. А потом достал термокружку и одним махом проглотил остатки её содержимого, ещё тёплого. – Буду жить, как все. Столько, сколько мне отмерено Небесами. Мой путь просто станет короче. Он сократится до одной человеческой жизни. – Ты – человек? – Я всегда им был, – усмехнулся Чжи Мон, – но… да, вы правы. Я – человек. И вы знаете, я не считаю, что потеря бессмертия – это такая уж жестокая кара за то, что я делал. И чего не делал. Скорее, я этого хотел. Поэтому… А чего вы ждёте, Ваше Величество? – вдруг встрепенулся он, не особо изящно меняя тему. Он сунул руку в карман и бросил Ван Со связку ключей, которую тот поймал со своей обычной реакцией и ловкостью. – Идите, – кивнул звездочёт во тьму за лобовым стеклом. Лишь теперь Ван Со обратил внимание, что они остановились не просто на обочине трассы, а у ворот какого-то частного владения, скрытого за густыми кронами сосен и высокой каменной стеной. Он перевёл вопросительный взгляд на астронома, и тот ободряюще улыбнулся: – Идите, Со, вы достаточно ждали. Чжи Мон впервые назвал императора так, и обоим это понравилось. – Это… – Это мой дом, – пояснил звездочёт. – Но на ближайшее время, на сколько хотите, он ваш и госпожи Го, вернее, Хэ. Она там. И, скорее всего, уже спит, впрочем… вы теперь и без меня разберётесь. Сами. Огонь, вспыхнувший в глазах четвёртого императора Корё, был таким неистовым и таким знакомым, что Чжи Мон сперва непроизвольно отпрянул, а потом открыто расхохотался. – Видели бы вы себя! – он осёкся и инстинктивно прижался к двери в попытке увеличить жалкое расстояние между сиденьями. – Только без рук! Пожалуйста, Ваше Величество. Ой, доктор Ван. Нет, Со всё-таки лучше… Теперь для меня это чревато, знаете ли. Но Ван Со замер с приоткрытым от изумления ртом. – Что вы так смотрите? – деловито поинтересовался Чжи Мон. – Я же обещал вам! Или вы подумали, что мы выбрались просто покататься? – Он потянулся и отстегнул ремень безопасности замершего в шоке императора. – Не теряйте времени, Со. У вас его теперь не так уж и много по сравнению с тысячелетием. Всего лишь одна человеческая жизнь. – Мне хватит, – отозвался Ван Со, выходя из оцепенения. Он забрал с заднего сиденья сумку и открыл дверь. – Нам хватит. – Не зарекайтесь, – хмыкнул звездочёт. – Ни капли, – покачал головой император, с хищной грацией выскользнув из машины и склоняясь обратно к двери. – Потому что я её больше не отпущу. – Знаю, – пробормотал Чжи Мон, оставшись один в салоне машины, где вдруг стало ощутимо легче дышать: напряжение, царившее здесь всю дорогу, растворилось в хлынувшей внутрь ночной прохладе, пропитанной дождём. А может, всё дело было в том, что источник этого напряжения покинул салон. Чжи Мон открыл свою дверь и крикнул вдогонку Ван Со, который уже взялся за ручку двери в высокой, метра в два, глухой стене, похожей на крепостную. – Ваше Величество, чёрт… Со! Потом как-нибудь найдите меня. Ключи вернуть там... Ну и… поговорим. По-человечески. В ответ на это Ван Со улыбнулся ему, светло, широко и открыто. Как не улыбался уже очень давно, вообще никогда. С уверенностью в будущей встрече, которая непременно станет началом, а точнее – продолжением давней дружбы. Иной и в чём-то незыблемо прежней. Улыбнулся – и растворился в темноте.