Границы дозволенного не установлены

Валерий Легасов переживал сильнейший шок после того, что случилось в день вручения ему Государственной премии. Он даже не знал, как реагировать на это, не понимал, что он чувствует. Горечь? Досаду? Неловкость? Как бы то ни было, произошедшее не укладывалось ни в какие рамки, даже в его собственном представлении о мире. Он весь вечер флиртовал с Министром энергетики, рисовался перед ним как мог, блистал умом, и произвёл впечатление на этого сурового господина – а потом сам всё разрушил, напившись, и, подстрекаемый алкоголем, возомнил, что это его шанс воплотить его самую тёмную, самую несбыточную мечту. Мало того, что Щербина – мужчина, и об отношениях двух мужчин в Советском Союзе даже речи быть не может, так он ещё и высокопоставленный чиновник, человек, наделённый властью и авторитетом, с которым Валерий никогда не будет на равных. А Легасов не мог себе простить, что так быстро и неожиданно запал на этого человека – сильного, внушительного, далеко не глупого и не производящего впечатления заносчивого и высокомерного аппаратчика. Разве что самую малость, для поддержания авторитета. И всё же, тихо шептал его внутренний голос, принадлежащий его запретным желаниям, целовался Щербина очень жадно и отзывчиво. Будто бы тоже этого хотел. Шок парализовал все внутренние ресурсы Легасова, поэтому некоторое время он ходил на работу, возвращался домой и всё выполнял механически, пытаясь разобраться в себе и понять, что делать дальше, и что с ним будет теперь. Когда чувства постепенно начали возвращаться к нему, вместе с ними вернулся и страх – боже, какой идиот он был, такой неосторожный, такой импульсивный, что позволил себе надеяться на что-то большее, чем жёсткий отказ! У Министра есть вся власть, чтобы сдать его, как мужеложца, и тогда Легасов пропал. Однако, судя по всему, Щербина этого не сделал. А потом желание, посетившее Валерия в тот памятный вечер, разгорелось в нём с новой силой. Он мог дрочить в ванной по часу или по полтора по ночам, приходя с работы, на которой нарочно задерживался настолько, чтобы изморить себя до бессилия, но это безумное желание никуда не девалось. Легасов мучался, не мог спать – его преследовал образ Бориса, его твёрдого, мускулистого тела, его низкого, спокойного голоса с лёгким украинским акцентом, вкус его губ, который невозможно было забыть, даже несмотря на то, что Валерий был тогда достаточно пьян. Да, он всегда был неравнодушен к мужчинам, хотя поклялся себе, что это всегда будут всего лишь фантазии, спрятанные за семью печатями – и то, что они вырвались наружу так внезапно, так неконтролируемо, когда ему уже было почти сорок… Невозможно было никак объяснить. И пробудил это всё в нём один из самых сильных, по-настоящему сильных людей в государстве. Легасов должен был бы испугаться, должен был бы бежать от него, сверкая пятками, а вместо этого… Вместо этого в один из особенно пасмурных и тяжёлых дней он стоял к концу рабочего дня у дверей Министерства энергетики, чёрт бы его побрал. Жене он сообщил, что останется на работе так долго, как придётся, сослался на завал – и самое смешное, что это было всегда вполне честным и обыденным его поведением. До некоторого времени. Сегодня он просто не выдержал – ему было невыносимо тяжело раз за разом переживать сладкие моменты той безумной ночи, а вся эта хмарь на улице добавляла уныния в его душе. Он не смог сидеть спокойно, он решил прояснить это всё раз и навсегда, и плевать на последствия. Больше так продолжаться не может. Ветер усиливался, и Легасов рискнул зайти внутрь и топтаться на КПП, у всех на виду, ловя подозрительные взгляды. Валерий честно сказал охраннику, что у него разговор к товарищу Министру, на что ему ответили, что Министр как всегда задерживается допоздна. Миновало восемь часов, затем девять вечера. Учёный выходил дважды покурить, чтобы унять дрожь, возвращался обратно, упрямо игнорируя мысль, что он подставляет сейчас и себя, и Щербину, и их семьи – ему требовалось выяснить, что же всё-таки произошло между ними, была ли это злая шутка алкоголя или обманчивая эйфория от купания в лучах собственной славы, или… в общем, что бы это ни было, Валерий был настроен разобраться. В десятом часу, когда в холле здания уже было темно, если не считать света из будки охранника, на лестнице послышались тяжёлые размеренные шаги. Каждый нерв Валерия натянулся до предела, и в этот момент в поле зрения появился Борис Щербина – несмотря на поздний час, всё такой же идеально с иголочки одетый, причёсанный, без единого признака усталости на лице. Щербина увидел своего ночного гостя и, судя по расширившимся глазам, моментально узнал его и вспомнил все обстоятельства их последней встречи. – Товарищ настаивал, что он к Вам, товарищ Министр, – отчитался охранник. Щербина внимательно оглядел Легасова с ног до головы, потом повернулся к охраннику и ровным голосом произнёс: – Да, всё верно, это ко мне. Доброй ночи, Александр Васильевич, – Борис кивнул служащему, затем повернулся к Легасову. – Пойдёмте, товарищ, я признателен, что Вы меня дождались. По тону Министра невозможно было понять, что он чувствует и как реагирует. Щербина открыл дверь, пропуская Валерия вперёд, затем скомандовал уже немного жёстче: – Следуйте за мной. Легасов не мог сказать, что ему совсем не страшно, но любопытство и откровенное желание пересиливало страх, поэтому он подчинился слову Щербины, и каково было его удивление, когда он снова увидел тот самый автомобиль и получил приглашение сесть на пассажирское сидение. У Валерия было стопроцентное дежавю, когда Борис молча сел за руль и помчал через ночную Москву в неизвестном направлении. Наверняка сейчас довезёт до дому, подумал Валерий, отчитает и прикажет больше никогда не искать встречи, забыть навсегда то, что произошло. Что ж, хотя бы какая-то ясность. Валерий вздохнул и закурил, рассеянно глядя в окно, пока не заметил, что ландшафт изменился донельзя. Судя по всему, они выехали на шоссе и уже приближались к границе Москвы. Легасов ничего не спрашивал, и Борис так же ничего не говорил, а между тем автомобиль уже миновал перекрёсток с табличкой «МКАД» на развязке. По двум сторонам трассы стали проноситься небольшие подмосковные города, а потом и вовсе цивилизация исчезла далеко позади. Щербина уверенно свернул в какой-то пролесок, достаточно густой, даже похожий на лес, но, когда они затормозили на его окраине по другую сторону, оказалось, что за ним раскинулось не то поле, не то пустошь. В темноте было практически невозможно разобрать. Легасов выбрался из машины первый, бросил куда-то в траву бычок и стал смотреть на небо, затянутое уже настоящими тяжёлыми тучами. Было настолько темно, что, учитывая близорукость, Валерий видел не дальше трёх шагов впереди себя. Он вздохнул и опёрся на машину спиной, готовый к чему угодно, бессознательно отмечая, что даже остатки страха уже пропали. Борис тоже наконец вышел из машины и громко хлопнул дверью, потревожив какую-то птаху, которая с недовольным писком унеслась подальше от источника шума. Валерий наблюдал, как Щербина меряет шагами пространство, глубоко засунув руки в карманы, даже не пытаясь скрыть обуревающих его эмоций. В конце концов, он решительно остановился напротив Легасова – так, что учёный мог разглядеть его лицо благодаря свету, падающему из автомобиля. – Вы хоть понимаете, что творите? – произнёс Борис, но в его голосе не было ни злости, ни отвращения – скорее сильное волнение. – Зачем Вы пришли? – Я думаю, Вы знаете, зачем, – прямолинейно отозвался Валерий. – В тот раз Вы сказали, что я пьян. Сейчас я абсолютно трезв, и я хочу доказать, что ничего не изменилось. – Да Вы глупец, Легасов! – крикнул Щербина, в запальчивости подходя ближе. – Вы совершенный идиот, Вы забываете о рамках приличия в угоду... в угоду… Это неправильно, это сплошное сумасшествие, и Вы не маленький мальчик, чтобы мне Вам это объяснять! Борис оказался опасно близко – на расстоянии вытянутой руки, и Валерий мог разглядеть его расширившиеся зрачки и жилку, бьющуюся на виске. – Пусть всё это хоть трижды сумасшествие, Вы меня не сможете переубедить, – упрямо ответил учёный, расправляя плечи. – А может быть, я пытаюсь переубедить себя?.. Валерий подавился вдохом от одного только тона голоса Бориса, но когда до него дошёл смысл слов, он уже снова был прижат спиной к корпусу автомобиля, и широкая грудь Бориса навалилась сверху, и руки вцепились в плечи, а губы, такие знакомые и желанные, уверенно завладели его губами. Легасов неприкрыто застонал, тут же обвивая руками мускулистую спину Щербины и углубляя поцелуй. Если он грешник, и это кромешный ад, тёмный и безлюдный, то Валерий согласен на такой ад, пока решительные губы и зубы терзают его язык, а жёсткие ладони с необычайной смелостью исследуют его тело через ткань. Их плотины, так старательно выстраиваемые для сдерживания запретных желаний, рухнули в один миг, позволяя воде хлынуть наружу с диким рёвом и смести на своём пути последние остатки ещё существовавших границ. Больше нет Министра энергетики и члена Академии наук, а только два человека, переплетающиеся в порыве страсти, даже когда на их лица стали падать крупные капли дождя. Борис оторвался от исследования рта Валерия, чтобы слизать дождевую воду с его лица, но пока он трудился, дождь полил с настоящей силой. Борис быстро затащил Валерия на заднее сидение – как раз вовремя: в следующий миг дождь превратился в сильнейший ливень, забарабанивший по стёклам и крыше автомобиля. Борис снова возобновил свои поцелуи, облюбовывая каждый сантиметр лица и шеи Валерия, оставив тому только стонать и выгибаться под ненасытными ласками. О да, Легасов представлял, что именно так оно и будет – или гораздо, гораздо лучше, что этот обычно невозмутимый человек с военной выправкой – внутри вот такой горячий и страстный, и совершенно безбашенный. Валерий не хотел оставаться в долгу, поэтому начал кусаться и царапаться в ответ, норовя испортить ткань дорогущего костюма. Борис стал стягивать с них обоих одежду, бросая на передние кресла, а потом заставил Валерия лечь – и сидение оказалось действительно достаточно широким и длинным, чтобы двое взрослых мужчин могли почти что с комфортом поместиться здесь. Борис нависал над Валерием, как лев над своей добычей, но Валерий не боялся. Здесь было не слишком много места для манёвра, поэтому Борис просто расположился между раздвинутых коленей Валерия и стал тереться своим уже полностью возбуждённым членом об его. Пока снаружи бесновалась стихия, выл ветер и хлестал дождь, заставляя запотевать от горячего дыхания окна в автомобиле, двое противопоставляли её разрушительной силе обоюдную страсть, куда более глубокую, чем просто желание испытать по-быстрому нечто незнакомое. Это было умопомрачительно – осознавать, что это действительно мужчина, сначала – давний плод его воображения, потом – вполне реальный и желанный человек – сейчас здесь, с ним, и о боже, держит его за руку, переплетая пальцы, пока их эрекции соприкасаются в страстном ритме. Свободной рукой Борис снял с Валерия очки, не сдерживая утробного стона, когда руки учёного прошлись по его груди, взъерошивая шелковистые завитки и задевая соски. – Я всегда мечтал именно об этом… спасибо, спасибо, – срывающимся шёпотом вырвалось у Валерия, когда их взгляды встретились. Борис с тихим рыком ускорил толчки. – Ты идеален, ты знаешь это? Если я и позволял себе думать… ммм… о чём-то таком… то всегда представлял кого-то такого, как ты. Ты прекрасен, – задыхаясь, бормотал Борис, оглаживая горячей ладонью лицо своего любовника. – Значит, тебе хорошо? – спросил Валерий, обхватив Бориса коленями за талию и подаваясь бёдрами навстречу благословенному трению. – Тебе хорошо… со мной? – С тобой. Только с тобой, – прорычал Борис, буквально вдавливая Валерия в кожаное сидение под собой. – Это больше, чем я мог мечтать! Толчки сбились с ритма и ускорились, подводя обоих к вершине желанного забвения. Легасов издал счастливый вскрик, выгибаясь в пояснице, и Борис последовал за ним с утробным животным рыком, держась на своих сильных мускулистых руках, дрожащих от напряжения и удовольствия. Валерий сквозь пелену собственного оргазма с восхищением наблюдал, как Щербина прогнулся в спине и откинул назад голову, растрёпанный, обнажённый, забрызганный спермой и бесконечно счастливый. Борис опустил голову, вздыхая, пока отголоски наслаждения ещё блуждали по телу. Валерий обхватил его за шею и улыбнулся, глядя на любовника сияющим взглядом. – Ох… у тебя прекрасные глаза. Ярко-синие, – хрипло произнёс Щербина, тоже улыбаясь. Учёный мягко погладил Бориса по взмокшим от пота волосам, а потом посмотрел на заднее стекло, по которому всё ещё струилась, не убывая, дождевая вода. Щербина склонился и поцеловал тёмно-рыжий висок, бледную скулу, мягкую щёку, а потом лёг сверху, прижимаясь всем телом и поглаживая Легасова по спине кончиками пальцев. После прошедшей страсти министр оказался необычайно нежным, даже как будто уязвимым, он покачивал Валерия в своих сильных руках, и учёному казалось, что он в лодке среди бурного океана. Вокруг шумит вода и плещут тёмные волны, но он знает, что стихия ему не страшна, когда рядом Борис. Он уснул незаметно для себя, убаюканный музыкой дождя и равномерным дыханием своего любовника. Утром он обнаружил себя закутанным в плед, всё ещё голым, распростёртым на заднем сидении. Его голова лежала на коленях Бориса, уже почти полностью одетого, который смотрел на него ласково и с лёгким сожалением. – Доброе утро, страна. Здесь радио не ловит, а то бы вставал под гимн СССР, – пошутил Борис. Валерий зевнул и спрятал лицо, уткнувшись в мышцы живота Щербины. – Откуда здесь плед? – сонно пробормотал он. – Я часто на этом автомобиле совершаю междугородние переезды, так что храню его всегда. Не помешает. Знаешь, жизнь министра, она такая – постоянные командировки… Щербина замолчал, и Легасов явно чувствовал болезненность в этом молчании. – Мы больше никогда не встретимся, да? – напрямую спросил Валерий, поднимая голову. Ни к чему мучить их обоих недосказанностями и ложными надеждами. Министр печально покивал. – Ничего. Я понимаю. Я знаю, что мы и так уже перешли все возможные границы. – Я всё равно счастлив, что я сейчас здесь, Валера, – тепло ответил Борис. – Одну ночь в жизни я был по-настоящему собой. Полноценным. Безо всяких рамок и границ. Спасибо тебе. Легасов уселся и стал целовать Щербину со всей возможной признательностью и благодарностью, и прошло достаточно много времени, прежде чем оба окончательно привели себя в порядок и тронулись в обратный путь. Дождь прошёл, и земля оживала после натиска непогоды. Солнце поднималось над горизонтом, разгоняя остатки вчерашних туч, и влажная трава источала удивительный аромат. Валерию казалось, что он никогда не дышал вот так, полной грудью. Зная, что будет тосковать, сейчас, однако, он не испытывал жалости. Руки чесались, а курить не хотелось, и он достал из внутреннего кармана пиджака блокнотик, в котором обычно делал заметки и изредка писал простые, ничем не примечательные стихи. Сейчас ему в голову пришло всего восемь не слишком поэтически изощрённых строк, но он записал их, чтобы выплеснуть обуревающие его эмоции. Автомобиль затормозил в паре кварталов от его института и в квартале от его дома. – Прощай, – прошептал Борис, нежно поглаживая Валерия по плечу. – Возьми это, – так же тихо ответил Валерий, вырывая страницу из блокнота и отдавая Щербине. – Если вдруг захочешь вспомнить меня. Борис аккуратно свернул листок в четыре раза и положил в пиджак, прижимая сквозь ткань к своему сердцу, и в этот момент его ладонь наткнулась на что-то твёрдое. Значок минэнерго. Щербина ловким движением отстегнул его и вложил в руку Легасова. – И ты не забывай, – ответил он, а потом огляделся – улица была пустынной – и быстро украл ещё один поцелуй, полный горечи расставания. Валерий вышел из машины и проводил взглядом чёрную «Волгу», пока она не скрылась из виду. Маленький металлический значок, сжатый в ладони, напоминал ему, что всё произошедшее – не сон.