Неистовый танец капель дождя, усиленный ветром, слепит глаза, заставляя, отчаянно требуя вернуться назад — туда, где тепло и спокойно, где должны быть уют, благоволение тишины, прозрачное счастье и радость волнения. И туда, где всё решено.
Не ею.
Юй Цзыюань бежит к лесу, почти не разбирая дороги, подскальзываясь на склизких камнях, еле держась на ногах, потому что в такую погоду ходить — сложно, а бегать — вообще невозможно. Местность — гористая, вокруг только камни, камни, камни, бесконечные камни, что так и кажется — один неосторожный шаг — и всё закончится.
Для неё.
Для всех.
А
она ведь будет скорбить… Возможно… Она, она, она… Она…
В её глазах высохнет океан, оставив лишь иссохшие рыбьи трупы на раскалённом болью песке.
И солнце ударит мёртвыми лучами, забирая себе их тела и оставляя лишь тонкие, хрупкие кости. Солнце будет смеяться, пожирая её, их, всех.
Останется лишь одно оно, пока они будут гореть в своей смерти.
Гора заканчивается, и у подножия начинается лес.
В её окне — горящая свеча. Ло Цинъян как всегда за работой, не может спать, когда дождь: он воскрешает в ней самое лучшее.
Когда солнце умерщвляет её.
— Уйдёшь со мной, милая, уйдёшь?..
Свеча гаснет.
Громкий шёпот отчаяния срывается с прохладных губ. Руки обнимают её, всю продрогшую, ладонь — на разгорячённой спине.
Зачем, зачем же быть лживой, если можно не врать, если можно сказать.
Слова — раскалённое железо.
И что.
Что с того, что ты обещала?
Кому?
Ей, ему, им?
А может, себе?
Правильно, всем.
Только не себе.
И не мне.
Солнцу, черпающему своими золотыми руками воду безбрежного океана, чтобы изжарить трупы тех, кто живёт в нём.
Не мне.
Не полевым травам, что в дыхании моих волос и кожи, которое ты, А-Юань, ловишь с ловкостью алчного охотника за редкими птицами.
Не себе.
Дождь вздымается океаном, пена белеет, ревёт, деревья в покорности гнут свои головы, ветер поёт им гнев колыбельной, птицы боятся за гнёзда, страх расплёскивает их
крик
отчаяния.
А ты разве…
Да, ты — она.
Гуева птица.
Охотник берёт её судьбу в свои руки. И запирает в мерзко скрежещущем железе клетки.
Люди смеются
смеются
смеются
глядя на её бессилие.
«Красиво. Так надо».
Перед глазами у неё — железо.
железо
железо…
Багровое.
Впитывающее алый страх.
Ну так и забудь, забудь, забудь про него.
Про железо.
Пока можешь.
… и солнце.
Оно выпьет красоту твоего оперения.
И облизнётся.
Так возьми свободу моего железа.
Железо моей свободы.
Выстланную травами, полем и гордым дождём.
Травы не высушит даже солнце. Я знаю. Солнце их не иссушит. Они закроют тебя от него.
Зачем тебе нежные хрупкие лотосы, что падут от него самыми первыми и больше никогда не воскреснут. Они — взаперти. Ведь им не уйти от воды.
Слушай мелодию ветра, что растворяет смерть солнца, вслушивайся в гармонию песни полевых трав, всматривайся в бесконечную пляску их хоровода, что длится изо дня в день и из ночи в ночь, они покажут тебе путь в ту необычную даль, где солнце совершенно не злое, где руки его — как певучее прикосновение любимой, где вокруг тебя — бодрый, уставший покой незыблемо вечной жизни, где птицы не рыдают о гнёздах, а поют о расцветающем на рассвете новом цветке.
Уходи, уходи же со мной, милая, позволь пригубить с тобой терпкую горечь вина, сплести для тебя полевой венок, венок из полевых трав, фиолетовых, таких, как и ты сама, чтобы они шёлковой лентой ласкали бархат тёплой струи твоих волос, чей чёрный цвет не посмеет вырвать и злобное солнце.
Уходи со мной, А-Юань, уходи…
Грязь на коленях, колени в грязи: прошу, умоляю, уйди.
На спине — рука тёплым дождём проникает меж рёбер.
***
— Завтра свадьба. Всё к ней готово?
— Госпожа Юй… Молодой госпожи нигде нет.
***
Хребет лесной птицы ломается, когда она защищает своих птенцов и гнездо падает.
Запах полевых трав разрезает воздух.
Юй Цзыюань впервые смеётся.
Смех, пахнущий солнечной смертью, уютно баюкает лёгкие.
