Кровавый ливень

Если ты приобрел имя, совершенно неважно, как тебя зовут. Вернер Мич

      Когда первые лучи солнца ворвались в домик через слабое окно, парень открыл глаза. Ему показалось, что он и не спал вовсе, будто находился в чёрном туннеле, — хотя огонёк свечи всё ещё весело плясал, — где слышны лишь его мысли, биение сердца и мирное дыхание. Ночью он не представлял, что может быть утром. Да и сейчас, когда лучи красиво освещают комнату, и когда от воска практически ничего не осталось, он всё ещё не представляет. Тот до сих пор сидит в той же позе, будто он всю ночь медитировал, зато его лицо стало более спокойным. Он также откинул голову на стену, что теперь его чёрные локоны сползли к ушам, а лучи, что помогают рассмотреть всё вокруг, предоставляют возможность рассмотреть и его лицо.       Его пугали эти швы. От них пахло чем-то зловещим, и аура ему совсем не нравилась. Грубые нити будто бы пропитаны кровью — либо Его, либо чей-то. От уголков губ хозяина идут разрезы, которые зашиты так небрежно, будто это делалось наспех — длина нитей была от подбородка и в верх до половины щеки. Кажется, он совсем не дышит и ресницы его не дрожат, как будто он плотно прикрыл веки, боясь монстра в тёмном углу, который готов напрыгнуть в любую секунду, и заглотить его полностью и сразу.       В животе что-то переливается, какими-то странными ощущениями поступает в грудь и наконец — к горлу; парень тихо начинает смеяться, даже не зная, с чего вдруг ему так стало смешно со спокойного образа хозяина. Он придерживается за живот, закидывая голову и прыская от сдерживания своего смеха, совсем не замечая, как ресницы объекта начинают подрагивать. Когда он полностью заливается смехом, хозяин открывает глаза, сначала посылая грозные взгляды в сторону своего гостя, как если бы таким взглядом можно было бы убить, а затем, после нескольких секунд ожидания концовки, его наполняет злость. Как и в тот раз, когда ему пришлось оторвать голову от тела, со стихией земли его кулак становится каменным. Удар в нос и этого достаточно, чтобы прекратился тот заливной смех, которым, к сожалению, не рассмешить головореза, — он вообще смеялся когда-нибудь? Кровь стекает по губам и подбородку, и боль в хряще заставляет парня зашипеть. Он гневно смотрит на того, кто это сделал, будто этот взгляд будет что-то значить для хозяина; тот лишь вытирает кулак об какую-то пыльную тряпку, берёт свой металлический чемодан (в первую очередь!) и ещё какие-то вещи, выходя из мелкой комнаты в другую.       Вообще, как-то уже привычно ходить с плохим настроением, всем своим видом показывая, что не желаешь, чтобы кто-то подходил и говорил всякую ерунду, которая совершенно Его не интересует, — он же предпочитает молчать и быть в молчании. Он не знает, какими ещё странностями наделён этот парень и благо, они видятся в последний раз. Спрятав волосы под капюшоном и нижнюю часть лица под одеждой так, что остались видны только его страшные глаза, он вышел из домика, не забывая прихватить свой чемодан. Солнце посылает свои огненные лучи на землю, высушивая её после ночного безумства, и пушистые облака спокойно следуют направлению. Ветер мягко плывёт в южную сторону, и такая атмосфера создаёт впечатление, будто никакого небесного погрома не происходило, и только лужи напоминают об этом.       До следующей деревни ему оставалось идти совсем немного, — там, в грязном сартире, в котором воняет какой-то сыростью и дерьмом, находится тайное помещение, где Он заключает обмен — мертвецов на деньги. И совсем неважно, с какой целью понадобились эти тела — для исследования или воскрешения, — он получает за это немало. У него есть такая неопределённая тяга к этим ценным бумажкам, от которых зависит вся жизнь и без которых умрёшь от голода, жажды и холода. Без них нет никакого нормального существования; всегда — в любое время и в любом месте, — они нужны также, как и кислород. Прожив уже достаточно лет, чтобы понять это, Он нашёл себе увлекательное занятие. Приятное совмещается с полезным, — эта фраза как кстати подошла бы под смысл всего, но хозяину совершенно всё равно на эти убийства, которые он совершил и продолжает совершать. Жадность и жестокость текут у него по венам, и он никогда не чувствовал жалость к чему-то, что можно было бы оставить для развития в жизни. Не сказать, что он жаждет крови так, как жаждут многие из такой же лодки; ему важно лишь ценность этой кровавой жидкости. Он не стал бы убивать какого-нибудь прохоженца без какой-либо надобности, и если, конечно, это не та самая шишка, которая ему нужна. Ему наплевать. На многое, кстати. В голове нет никаких понятий, которые были бы связаны с какой-то хорошей манерой или что-то наподобие этого; сердце жёсткое, насколько он помнит себя. Не жалко убивать зайца на первой охоте; овцу или оленя, птицу, людей. В нём нет ничего, что называлось бы «светлым». Он не способен любить и не способен сожалеть о содеянном.       Вдалеке, почти на самом горизонте, проходя через построенные домики и лавки с какими-то дурацкими бессмысленными безделушками, стали видны высокие ворота выхода из маленькой деревушки. Он шёл медленно, ведь торопиться вовсе некуда, задумываясь о всяких глупых вещах, что приходили только на ум. С самого выхода из домика, который он снял на ночь, его не покидало странное чувство, будто за ним следят. Вроде бы это не волновало, но раздражение нарастает с каждым шагом, потому он останавливается, резко поворачиваясь и встречаясь взглядом с лиловыми глазами. Головорез хмурится, видя перед собой того самого бессмертного чудака, который стоит и смотрит на него с каким-то ожиданием или... мольбой? Разве у него нет места, куда пойти?             — Какого черта ты пошёл за мной? — В этих словах нет какой-то слабой нотки заинтересованности, из-за чего они теряют свой титул вопроса. С грубым раздражением, так, чтобы показать, что компания ему нахрен не нужна, предложение слетело с его губ. Парень даже не дёрнулся, лишь что-то в его взгляде изменилось, но, как обычно, Ему нет дела до какого-то там уличного.             — А мне есть, куда идти? — Саркастично хмыкнул преследователь. — Раз уж ты спас меня от смерти, то и приглядывай за мной, что ли, — губы растянулись в широкой улыбке, и хозяин даже подумал, что это самое отвратительное, что он мог видеть за всю свою жизнь. Парень поправил своё пыльное пальто, которое дал ему хозяин ночью. Волосы всё ещё были растрёпаны и кровавые разводы из-под носа никуда не делись. Со стороны он выглядит очень жалко.             — Раз уж ты не сдох от того, что тебе оторвали голову, то вряд ли бы ты сдох от простуды. — Как и говорилось раньше, многословность — это его антоним. Он ненавидит, когда его принуждают говорить столько и когда говорят столько. Видимо, собеседник попался как раз не из его категории. — Ты бессмертный.             — Ну, у меня же тоже есть способ как умереть, — парень пожал плечами, продолжая следовать за Ним.       Ближе к полудню, улицы заполнились шумом и людьми, хотя и деревня была крохотной по сравнению со скрытыми. Здесь не было всяких шиноби, только разбойники, что спокойно потягивали пиво, отвлекаясь кулаками только на тех, кто нечаянно заденет их плечами. Он не из тех людей, что любит внимание. Его будто и нет вовсе, — никто не замечает и следы за собой он практически не оставляет, хотя многие ненадолго запоминают его по грубому тону и внешности, что довольно так и наводит на страх.       Охотник за головами всё ещё чувствует, что бессмертный идёт за ним. Пару раз отвлекаясь на свои мысли, он редко когда замечал, что тот останавливался, но сейчас, когда кто-то дёрнул его за руку, как маленький ребёнок свою маму, Он опускает свой взгляд на него. К слову, ростом он выше, чем этот чудак, у которого нос дотягивался всего лишь до губ хозяина, отчего Он мог себе позволить смотреть на него с высока, как на какой-то мусор. У бессмертного необычной красоты глаза — фиолетовый цвет будто покрыт блёстками, хотя это всего лишь лучи солнца, что светят в лицо, — они напоминают распустившуюся сирень, но это слишком романтично для того, чтобы Он об этом думал; в них чётко читается заинтересованность и желание что-то получить, и в голову охотника приходит такая мысль: он выглядит также, когда видит деньги? Он вопросительно поднимает бровь, и длинный палец указывает куда-то в сторону на какую-то лавку, где столпились несколько разбойников.             — Я хочу вон ту вещицу!       Лавка была небольшой, но в ней было достаточно холодного оружия. Разные и тяжёлые мечи с красивыми рукоятками в виде каких-то змей или черепов висели на деревянных стенах, что казалось, лавочка из-за них вот-вот рухнет. Лезвия манили к себе своим серебряным блеском от попадания на них солнечных лучей, они бликами отражались в грязных лужах. Дешёвые подделки, иначе бы оружейное не было бы таким покосившимся и пустым, — мелькнули в голове охотника такие мысли. В дальнем углу лавочки, где затаился продавец, наблюдая за разбойниками, что рассматривают и примеряют для себя мечи, шумно обсуждая их, висит большая коса. Она немного отличалась от обычного сельскохозяйственного орудия: лезвия у неё три — красных и толстых, как будто сделанные специально для порубки чего-то; рукоять чёрного цвета, ближе к концу замотанная в чистые бинты, к которой зачем-то прикреплена длинная и на вид тяжёлая верёвка. Нет, эта коса точно не предназначена для скошения травы где-то в поле, тогда она бы не находилась в лавочке, где продают холодное оружие. Парень, что за время раздумий охотника, подбежал к интересующему его предмету, восхищенно рассматривал её, трепетно касаясь кончиками пальцев рукояти. В его глазах плясали огоньки страсти, он ладонями проводил по каждому лезвию, как-то ненормально улыбаясь и что-то бормоча себе под нос.       Головорез нахмурился. Главное не то, что парень раздражал Его своим присутствием (хотя это чувство настолько сильное, что он с трудом подавляет в себе желание разрубать его той же косой), а то, что этот ненормальный чудак оттягивает Его личное время и дела в противоположную сторону своими бессмысленными разговорами и небольшими «перерывами», так как если его заинтересовала вещь наподобие этого орудия, то он тут же дёргает Его за руку, пальцем указывая на «восхитительную» вещь, которая, на самом то деле, является обычной безделушкой. Делая вид, будто он совсем не заинтересован в этом всём, — а ему итак как до лампочки, — просто бросает свой строгий взгляд в сторону вещицы и парня, как если бы родитель не разрешил ребёнку купить игрушку потому что у него таких много, и идёт дальше, не замечая грустного блеска в чужих глазах, так как Ему на-пле-ва-ть. К слову, бессмертный каким-то боком напоминает мелкого и вредного ребёнка (если не обращать внимание на маты в его словах, на его рост и, конечно же, на манию к таким вещам, как коса). Этой ситуацией можно воспользоваться, — как раз она займёт меньше секунд, чем расчленение тела бессмертного, да и пачкать руки в крови посреди дня не так-то уж и хочется; удача на Его стороне (и всё равно, что он не верит в такие вещи).       Теперь охотник стоит в метре от чудака, который пытается со всех сторон рассмотреть орудие в лавочке с оружием. Он разворачивает парня лицом к себе, все также строго и холодно глядя в глаза, монотонным голосом озвучивая свой полезный план:             — Я покупаю тебе косу, а ты перестанешь следовать за мной. — Парень как открытая книга: в его глазах заметны все его мысли и головорез давно увидел в них то «да», но для другого исхода, тут же добавляет: — Никакого отказа. Если пойдёшь за мной, я разорву тебя на части.       Даже не спросив, сколько такая коса будет стоить, охотник достаёт из своего металлического чемодана, который так блестит в лучах солнца, небольшую стопку денег, и не выслушивая протест продавца тут же большими шагами уходит подальше от этого местечка и парочки удивлённых и жадных глаз. Да, он бы больше времени потратил на этого бессмертного. Наслаждаясь своим одиночеством и спокойствием, иногда обращая внимание на шум людей, но в основном летая в своих мыслях, хмурясь, он только ближе к воротам подмечает, что за ним опять идут. Резко остановившись, в его спину врезаются и ойкают, и охотнику даже гадать не приходится, какой такой идиот последует за ним. Раздражённо выдыхая и прикрывая глаза (он не пытается успокоить свои подшатнувшиеся нервы за сегодня из-за кое-кого), головорез разворачивается, уставившись в большие фиолетовые глаза, в которых до сих пор горит огонёк страсти и удовлетворения. Он всё также укутан в пыльное и потрёпанное пальто, что казалось, будто оно носилось двумя поколениями; жёсткая верёвка слабо болталась под ногами, с учётом того, что она была обмотана два раза вокруг спины парня, в одной руке он неуверенно держал косу, словно он только-только пришёл на поле, не имея никакого опыта в работе. Длинные ресницы невинно хлопали, и несколько верхних слипались с нижними, грудь спокойно вздымалась с каждым глотком свежего воздуха; он вторую руку держал на носу, как будто бы он сломался о мощную спину охотника (Он не подумал о том, что разбил ему нос ещё утром и столкновение спины с лицом окажется довольно больным действием, хотя его всё это совсем не беспокоит, да и, вроде как, не должно). Головореза раздражает этот фиолетовый цвет глаз, — они настолько невинны и глупы, что это понятно по первому взгляду 'душа в душу'; они чрезмерно приторно чистые, и Он не может смотреть в них так долго, потому как что-то неприятное скручивается спиралью в его животе и хочет вырваться наружу, как пружина.       Одним ловким движением, как та самая яркая молния среди ночных облаков, коса вылетает из лапы бессмертного, и охотник, словив её в воздухе одной рукой, показывая меньше малой части своей невообразимой силы, замахивается на её нового обладателя. Верёвка затягивается на спине, пытаясь вонзить свои жёсткие ворсинки в мягкую молочную кожу, но тут же ослабевает, когда кровь брызгами летит на землю и чудом попадая лишь на обувь и ткань мешковатых штанов. В следующую секунду тело валится на землю с тупым звуком, и только тогда охотник слышит уже привычный раздражающий голос:             — Блядь! Больно! Уёбок ебучий, какого хрена ты вообще творишь?!       Они были в метрах пяти от ворот из выхода надоедливой и скучной деревушки, но здесь был самый разгар из ходьбы людей, и они, естественно, не видя такого жестокого зрелища на своих улицах каждый день, бросали страшно потрясённые взгляды в их сторону, то вскрикивая и убегая, то в оцепенении останавливаясь. Кровь лужой разливалась под ногами и Он всё ещё смотрел в фиолетовые глаза, — бессмертный, как открытая книга, — в которых адским пламенем разгоралось непонимание и обида.             — Свои слова нужно сдерживать. — Головорез смотрит как обычно: с тем самым взглядом 'на отброса' со своей строгостью и раздражительностью, которые, как и всегда, застывают на его лице. Взяв одной рукой туловище за серебряные волосы на голове, а своими нитями за одну из ног (так как вторая рука занята металлическим чемоданом), охотник неспеша идёт по своему пути, подмечая про себя, что бессмертие дорого обходится и что на нём можно немало подзаработать; парень едва успевает схватить верёвку косы, чтобы та с противным лязгом следовала за ними.       Кровь капает, выстраивая дорожку за ними, как и коса, что оставляет после себя длинную полосу. У бессмертного сердце поначалу башенный ритм отбивало, ибо охотник не может не пугать, но он Его не боится. Рука всё также держится за серебряные локоны грязных волос, и парень изредка шипит от полученной боли, так ещё тело сильно ноет. Сначала он разъярённо угрожал, но головорез продолжал идти, бросая на него лишь взгляды; затем он замолчал на время, но продолжил говорить какую-то бессмыслицу, из-за которой ему вновь чуть не влетело (как утром или, может, даже хуже), поэтому сейчас ему остаётся лишь летать в своих мыслях, смотря на голубое небо. Оно напоминает море, перевёрнутое вверх дном, по которому плывут гигантские рыбы-облака. Они принимают различные формы, притворяясь какой-то птицей или, возможно, какими-то предметами, но их выдаёт пушистая, белоснежная воздушная влага из которой они состоят. Это скопление медленно движется по течению чистого голубого океана, и голову парня трогает мысль, что они ищут своё потерянное, подгоняемое ветром, беспомощное существование*. Их разрезают широкие крылья птиц, из-за чего одно большое облако, похожее на огромную черепаху, превращается в две совсем не одинаковые части, которых теперь абсолютно ничего не связывает, даже то, что они мгновение назад были одной пародией на земноводное существо. Прекрасные облака, которые заставляют на лице бессмертного расцвести глупой улыбке, но тут же зашипеть от боли, которую доставляет его спутник. Вернее... его путеводитель. Высоченные ворота деревушки с каждой минутой отдалялись, и парень не видел, куда ведёт его головорез; кожа головы стала неприятно гудеть, что казалось, если отпустить волосы, то они тут же самостоятельно осядут на землю, как сакура цветущей весной. Чудак настолько погрузился в свои мысли, что не издавал ни одного звука, кроме редкого шипения, и сейчас, прислушиваясь к пению птиц вокруг, он слышит мирное дыхание охотника.       Когда над их головами пролетела, поднявшаяся высоко в небе, птица, подавая свой громкий голос на всю округу, они остановились. Бессмертный изучал глазами всё, что попадалось в поле зрения, но догадок, где они могут быть, у него, соответственно, не было. Охотник завернул направо, шагая по ступеньками вверх и открывая тяжёлую дверь. Внутри помещения довольно темно, так как окон здесь, возможно, нет, а Он не включает свет. Жутко воняет сыростью и ещё чем-то отвратительным, как в сартире, из-за чего совершенно невозможно дышать, и парень хочет попросить Его поскорее выйти в свет и, может даже, хорошенько отблеваться. Охотник нажимает на одну из потрескавшихся плиток, что аж чувствуется какой-то толчок, похожий на землетрясение второй или третьей степени. В воздух поднимается много пыли и образовавшийся ветер разгоняет вонь по помещению, а парень начинает кашлять. Стена медленно разъежается в сторону, скользя плиткой о пол, тем самым создав не самую приятную мелодию для ушей. Головорез идёт в потайную комнату, но так как его телосложение не такое тощее, то он еле как проходит через этот проход, нарочно (стопроцентная информация, наверное) разбив затылок парня о грязную плитку, тем самым заставив его вскрикнуть от боли и неожиданности. Темнота их не так долго преследует: спустившись по ступенькам вниз, яркий свет режет, привыкшие к черноте, глаза, но как только он становится вновь безобидным для зрения, парень оглядывается.             — Какузу-сама, рад вас снова здесь видеть! — Какой-то мелкий старикашка в белом халате и латексных перчатках, перепачканных кровавой жидкостью, мило поприветствовал охотника, бросая испуганный взгляд на бессмертного. — Что же вы так быстро после вашего последнего визита? Вижу, у вас кое-что есть для меня интересное.       Он поправил очки в чёрной оправе, по-тупому улыбнувшись, подвинул операционный стол ближе и головорез закинул тело парня на него. Помещение было простым и не интересным, но всё же он окинул его своим взглядом. Белый свет давал видеть полностью металлическую комнату, в которых было ещё две двери: одна, ведущая к ступенькам, и другая, плотно закрытая. В стенах были встроенные шкафы, такие же металлические и пугающие, какие ещё бессмертный не видел никогда. Холод окутал его и заставил поёжится и только потом обратить внимание, что на него всё это время пялился старик.             — Ты знаешь, что моё бессмертие ценится очень высоко, но этот парень годится куда лучше, чем я. — Впервые за весь этот молчаливый путь подаёт свой монотонный голос охотник. Старик что-то бормочет себе под нос, снова поправляя очки и начиная рассматривать тело парня, предоставленное головорезом, как на блюдечке. Эта вся ситуация раздражает, кровь бурлит не только на операционном столе, но и в венах; кажется, словно пар пойдёт с его ушей от гнева, который вызван непониманием.             — Да какого хуя здесь происходит, блядь?! — Всё скопление злости довольно быстро взрывается и парень тяжело дышит, кидая испепеляющие взгляды то на охотника, то на старого доктора, однако и тот и другой молчат. Доктор расширил глаза парня своими пальцами, будто намеревается их вытащить, и эта мысль заставляет страху зародиться в животе; бессмертный тут же откидывает его руку, притягивая свою косу за верёвку и хватает её за рукоять: — Я сейчас разрублю вас также, как и это сделали со мной, если вы, блядь, не объясните мне, что здесь нахрен происходит!       Казалось, будто эти слова могут вызвать у любого человека хоть что-то, похожее на страх и небольшой испуг, но не у этих двоих. Охотник от усталости потирает переносицу двумя пальцами, и затем неожиданно его каменный кулак прилетает в нос, из-за чего операционный стол чуть прогнулся, а оставшаяся часть тела подпрыгнула от удара.             — Заткнись уже!       Парень заскулил, кладя ладонь на сломанный нос, который с утра начинал восстанавливаться; кровь снова потекла между пальцев. Доктор аккуратно забрал оружие бессмертного, уберая косу в угол комнаты между металлических ящиков, которые по-странному гудят; парень затих.             — Ну-у, — зацокал доктор. Он выровнялся, снимая свои очки и вытирая запотевшее от холода стекло, и посмотрел на головореза. — Кажется, его бессмертие и правда уникально. За его изучение я могу заплатить вам, Какузу-сама, не больше ста двадцати миллионов рю.             — Договорились.       Старик кивает и пальцем указывая, что скоро вернётся; он открывает плотно закрытую дверь одним ключом из всей связки таких же одинаковых, скрываясь в темноте. Парень чувствует, как из него буквально выжимают алую жидкость, и ему почему-то становится нехорошо: голова кружится и тело до сих пор ноет, в животе что-то тихо булькает и это чувство переливается куда-то в горло, будто вот-вот его вырвет на пол. Охотник стоит не двигаясь и даже почти не моргая, как живая статуя; и только сейчас бессмертный понимает о чем шла речь, и злость снова вспыхивает.             — То есть, ты меня продаёшь?! — Грудь опять тяжело и часто вздымается, а влажный воздух для парня становится горячим и обжигающий лёгкие. Головорез бросает на него взгляд, такой же как и обычно: наполненный раздражительностью. — Я, блядь, тебе что, вещь какая-то? Так-то ты не спросил разрешение у меня!       Охотник вздыхает, его брови в своей обычной манере сведены к переносице; с его длинных рукавов медленно выползают грубые нити, которыми Он сшивал ему голову к телу. Они движутся к углу, в котором стоит коса, и обхватив рукоять, нити снова скрываются за тканью черного пальто, и оружие оказывается в Его руках. Он замахивается им на парня, что всё это время молча наблюдал за его действиями, и три красных лезвия с засохшей кровью проезжаются по горлу, разрывая швы, что охотник наложил вчера вечером. Бессмертный снова вскрикивает от боли и после посылает множество матов, что сами по себе срываются с его губ.             — Заткнись, иначе я превращу тебя в пыль.       Парень сглотнул. В нём всё ещё пылал огонь злости и непонимания, и от этого хотелось даже всплакнуть. Хлопок двери раздаётся по всей комнате и от этого кажется, будто стены дрожат; доктор выходит с темноты с таким же чемоданом, как и у головореза. Он отдаёт его в чужие, смуглые и крепкие руки, и охотник, принимая свою награду, тут же на месте собирается пересчитывать столько купюр, отчего бессмертный фыркает. Ему жутко хотелось разнести этот вонючий сартир к чертям, но с одной головой он ничего не сможет сделать, даже пошевелиться, поэтому, когда старик открывает один из ящиков и перекладывает туда тело, чудак ничего не говорит, лишь снова шипит, когда его голову хватают за грязные пряди. В ящике кромешная темнота, будто бездна, в которой его ничего не ждёт; холод окутывает его сильнее прежнего, и только тогда бессмертный понимает, что ящик похож на холодильник. Он слышит противный голос доктора и ещё один грубый, который принадлежит охотнику, но не может разобрать и слова; и после, когда всё затихает, парень понимает, что он остался наедине с темнотой, холодом и своими мыслями.       Он не знает, сколько времени. С самого начала, он не знал: во сколько проснулся во сколько получил в нос и во сколько его разрубили на части. Он понятия не имеет — вечер или ночь сейчас, темнота с каждой секундой становится всё чернее, и понять какое приблизительное время в данный момент он не может. Минуты длятся как часы, а часы переливаются в дни. Бездна словно поглощает все, что в неё попадёт — бессмертный как-будто не слышит своего голоса. Он кричит, умоляя выпустить его отсюда, потому что бездна поглощает не только голос и все звуки, но и душу; становится невыносимо холодно. Он чувствует как кровь под ним становится такой же ледяной, она будто застывает, и это начинает пугать. Шея сильно болит, и он ощущает, как все его разрубленные части сами по себе начинают дрожать, они магнитом будто притягиваются. Спустя ещё какое-то неизвестное время, железная дверца ящика со скрипом отворяется, и спасительный свет проскальзывает в его бездну. Его вытаскивают обратно на операционный стол, и яркая лампа над ним ослепляет так, что он ещё какое-то время видит перед собой круглые пятна. Доктор снова проверяет его состояние и его глаза выпучиваются с каким-то блеском и желанием, он что-то постоянно хмыкает себе под нос, проверяя дрожащие конечности, и удивляется, шепча тихое «невозможно».             — Эй, — голос хрипит то ли от криков, то ли от жажды промочить горло. Доктор поднимает на него взгляд. — Что такое «Какузу»?       Старик усмехается, отыскивая в чужих глазах что-то похожее на издёвку или что-то в этом роде, но в фиолетовых радужках не находится ничего, кроме усталости и небольшой заинтересованности.             — «Какузу» — это имя того самого господина, что привёл тебя в это помещение в таком состоянии. — Он снова принялся рассматривать его глаза, светя в них ярким фонариком, от которого зрачки значительно уменьшаются.       Имя.        Какузу.       Какузу, Какузу, Какузу.       Парень повторяет его несколько раз, будто пытается запомнить на всю жизнь, как вдруг понимает, что он не знает, как его зовут. Он рыскает в своей голове, пытаясь схватиться за что-то, но бездна как-будто вычистила все из головы до последней капли. Он не знает собственного имени.       Когда доктор делает ему какой-то укол, а затем берёт его кровь, бессмертный снова подаёт голос:             — Эй, а как ты считаешь, какое имя мне бы подошло?       Старик сначала кидает на него странные взгляды, а затем, немного задумываясь, отвечает:             — Думаю, тебе бы подошло «Хидан». — Бессмертный вопросительно поднимает бровь, пробуя на вкус новое слово. — Ты довольно активный и вспыльчивый, готовый войти в драку и нанести удары, поэтому я считаю, что это имя тебе вполне бы подошло.       Парень кивает и больше ничего не говорит. После того, как старик берёт все анализы и ставит какие-то уколы, он снова отправляет его в холодильник; куски тела все ещё магнитятся.        Его зовут Хидан.