Познай своего кеа

      Геннадий начал свой путь с южной оконечности острова, где отдыхал в ту пору. Раннее лето сделало свой первый вдох, и сквозь обширные леса с шелестом бесчисленных листьев пронеслись морозные свежие ветра, заставляя зябнуть и человека, и зверя. Городок у моря неподалеку от острова был мал, был неважен, и будет согрет лучами солнца лишь к середине лета. Порой, до самого августа была пора холода и дождей, и лишь когда море достаточно сильно прогревалось, оно прекращало забирать тепло у окружающего пространства, позволяя каменному муравейнику утонуть в волне горячего воздуха. Остров был большим, когда Геннадий заканчивал свой путь на южной оконечности, чтобы разбить свой лагерь подле парочки других. Когда он оставил лагерь, уходя по срочному делу, остров оказался безумно мал. Возможно, сказывалась куча барахла, которую пришлось тащить на место своей будущей стоянки, и теперь, налегке, небольшая прогулка в четыре часа давалась так, будто его на крыльях несла какая-то крупная птица. Если бы он ощущал воодушевление - то да, пожалуй, крылья могли бы принадлежать и ангелу. Но сейчас хватит и просто большой птицы. Он был не из тех, кто просто разбрасывается своим воображением, этот Геннадий. Раз сказано - "крылья", так надо понять, что это - птица, ибо ангел - это тот, кто сидит на правом плече, отбиваясь от черта на левом; ангел сидит за спиной и шепчет в ухо "не гони", когда стрелка спидометра переваливает за 120; ангел - это девушка которую можно встретить вечером на дискотеке - но именно вечером, а не ночью, ибо ночью там остаются только демоницы, охочие до мужской крови. На мгновение он нахмурился, пытаясь вспомнить случай, который заставил его так думать, но так и не вспомнил. По пути он заметил редкое зрелище, тем более на острове - шиповник распустил свои дивные цветы по правую сторону от дороги. Несмотря на довольно срочное дело, он остановился, чтобы вдоволь насладиться этим запахом. На одной из частей дороги небо полностью заслонили кроны шелестящих деревьев, наполненных щелканьем и чириканьем местных птиц. Земля под ногами скрипела, когда нога тяжело била вниз с каждым шагом; каждый шаг заставлял землю выкашливать облачко пыли. Местами в земле проявлялись выбоины, заполненные грязью и водой. Порой можно было встретить и обвалившийся склон, обнажающий пласты глины. Прохлада в тени деревьев, запах земли и пыли навевали спокойные мысли, разве что гнусные насекомые периодически жужжали вокруг, и так и норовили покусать, или отхватить кусочек одежды, или что они еще там вожделеют. Пушистые грузные шмели, мухи, пчелы, оводы... Целая толпа пролетала воздушной флотилией у Геннадия под носом. Дорога петляла, становилась то узкой тропой, то широким трактом. Путь вел его наверх, на возвышенность. Деревья постепенно редели, уклон дороги постепенно становился все меньше и меньше, пока путник не оказался на вершине небольшой горы. С нее открывался вид на залив, куда обычно причаливают корабли, привозящие отдыхающих и прочих имеющих дела на этом маленьком островке. На востоке - редкий лес, на востоке - полукруглая пасть островного берега, постоянно захватывающая морские волны из океана. Когда Геннадий прибыл на остров, на берегу было полным полно людей. И сейчас с вершины горы можно разглядеть немалое количество палаток, шезлонгов и прочих цветастых предметов, разбросанных по берегу. Однако что-то было не совсем так, какой-то элемент на берегу отсутствовал. Корабль? Нет, он просто должен подойти позже. Отсутствие автомобилей? На острове такого размера и не должно быть никаких автомобилей. Что же тогда было не так? Слегка нахмурившись, путник сделал один маленький шаг, будто не решался проверить в чем дело, помедлил на пару мгновений... Потом сделал еще шаг, и еще, и наконец пошел в нормальном темпе. Ноги несли его, но тело словно не хотело слушаться, и чувствовалось какое-то внутреннее напряжение, заставляющее повернуть обратно. Однако, он этого не сделал. Приближаясь к каменистому пляжу, было понятно, что же так взволновало его на холме. Пляж был абсолютно пуст - но не в смысле вещей, а в смысле людей. Словно все побросали свои вещи и куда-то убежали. Это становилось страннее с каждой секундой, но дело, которое потребовало присутствия Геннадия, не терпело отлагательств, и теперь полагалось дождаться корабля, чтобы покинуть остров и добраться до города. Чтобы дождаться корабля, надо было высматривать его в море, но почему то ему не захотелось смотреть на море. Он сел на камни, и прислушался к шелесту. Позади него шелестели волны, по бокам - оставленные вещи, что трепал ветер. Где-то впереди шелестел лес. Еле уловимый плеск волн достигал ушей и пропадал, будто играл в прятки. Во всех этих звуках угадывалась тишина, которая бывает только на границе природы и человека. Нет в дикой природе мест, где была бы тишина. В пустынях поют пески, леса наполнены звуками их обитателей, океаны высокой травы на бескрайних полях трепещут от наполняющих их туч насекомых и животных... В городе или деревне своя жизнь - лают собаки, кричат люди, трещат панцири из домов и камня или асфальта - покрывающие землю в этих местах. И глубоко под панцирем каждого из людских поселений мерно бьется сердце его. В некоторых городах можно его услышать - в самом темном часу ночи, когда нет вокруг прохожих, ветер доносит гул пустых небес, рождаемый изнутри города - из внутренностей самого пространства. И если долго жить в каком-то городе, то и сам начнешь звучать подобно сердцу его, и сердце твое пронзит отзвук биения места, где ты так долго живешь. Возможно, если бы он долго сидел на камнях, то сам стал бы подобен камням, которые перекатываются морскими волнами. В небесах раздался рокот - то был не гром, но удар ветра, подгоняющий тучи. С запада шли тучи. Развернувшись к заливу, чтобы получше рассмотреть приближающийся гул, он заметил и корабль. И вдруг охватило волнение - а не сядет ли он на мель? Пристани то тут нет. Как вообще сюда попадают люди? Мы вот на катере приплыли, а тут хоть и маленькое суденышко, по сути паром, но вполне может сесть на мель. Его страхи были безосновательны - паром с дерзкой уверенностью упрямого старичка ткнулся носом в отмель, и нос опустился подобно трапу. Странно, но никого не было - никто не выходил, никто не заходил. Ну тогда... Его очередь. Пошел, то спотыкаясь о камни, то порхая как фея. Пошел к отверстым вратам в прежнюю жизнь, где царило настораживающее запустение, у этих самых врат. Промочил немного ноги, да и ладно, лишь бы взобраться на трап - одним прыжком, и уже на борту. Как только он зашел, заработали двигатели, трап начал подниматься, и паром попятился из залива. Медленно и нелепо, будто толстяк залез под стол за уроненным кусочком индейки, и теперь пытается выбраться. Он увидел чуть выше кабину, а в ней человека у штурвала - видимо, то был капитан. Поднялся к нему, и представился - "здравствуйте, Геннадий". Капитан сказал свое имя, произнес как прогладил утюгом свой белый китель - вот только была на нем обычная одежда. Мешковатые джинсы, зеленый свитер, и простая черная шапочка. А имя то он и не запомнил, и кажется что не нужно запоминать. Другое дело - где все? А капитан ответствует - кто, все? Нет никого. Не было никогда. Где все? Какие все? Из разговора Геннадий понял, что на берегу ожидался только он. Как узнали о нем - оставалось загадкой. Почему поплыли ради него только одного - тоже неизвестно. Может, стоит купить билет? Капитан только посмеивается - говорит, что купил он уже свой билет. Давно купил. Теперь осталось только использовать все данные шансы... Так он выразился? Шансы? Кстати, а на корабле почему никого? Команда? Матросы? Хотя бы помощник - палубу драить, сбегать за кофе, проверять работу двигателя? Нет, нет - капитан отрицает всякое существование, да и нужность кого-либо еще. Тут только мы. Мы одни. Мы, да солнце что скрылось за тучами. Шторма не предвидится, просто ветер, да высокое волнение. Ну а наедине с морем, разве можно быть одиноким? Нам и вдвоем хорошо. Вслушайся, вслушайся в капризное ворчание волн. Пассажир вышел из кабины, и они остались совсем одни - один одинокий пассажир, и один одинокий капитан, и каждый наедине со своими бесконечными волнами нескончаемого океана. Порой в воде можно было заметить блеск рыбьих спин, но они быстро скрывались. В жизни ведь тоже так - ты видишь человека, он появляется в твоей жизни... Но быстро поворачивается спиной, и скрывается из виду. И снова остаешься ты наедине с плеском волн своего личного моря, не живого, безликого, но прокатывающего души над тобой, в каждой волне - своя душа. Можно быть наедине и не с морем - с городом, например. С его одной, большой, неделимой душой, которая как раз смотрит из окон прибрежного города на прибытие парома, что привез обратно Геннадия. Город благодарит корабль. Корабль отдает честь, выдает Геннадия, и уходит в закат, чтобы когда-нибудь пойти ко дну. А пассажир корабля стал пассажиром земли, и, щурясь от вновь пробившего тучи солнца, ищет выход с причала. А солнце, между делом, садилось. Между домами пространство было пронзено сотнями лучистых игл, звонко но бессильно разрезающих воздух. Как и любой портовый город, этот удобно расположил свой центр неподалеку от порта, поэтому достичь центра было не сложно. Можно конечно сесть на автобус, которых в центре куча, словно опять вернулся в лес - но вместо насекомых вокруг лица жужжат лица водителей. Вот усатый водитель отделил голову, и замахал большими ушами-крылышками. К нему было захотели присоединиться другие, но солнечные лучи ослепили взлетевшего, и он шмякнулся об землю. Решив не следовать примеру пионера полетов на ушах, остальные водители понуро отвернулись и устроились поудобней на своих местах, ожидая достаточного для поездки количества пассажиров. Геннадий же прошел мимо всего этого, даже и не заметив, поскольку захотел пройтись до пункта назначения пешком. Повидать город в новом свете, так сказать. Что-то неуловимо изменилось после того, как он уехал - уплыл отсюда. Пара-тройка дней на острове, и вот уже весь мир стал каким-то другим. Обычно дело в самом человеке, ибо человек изменился, стал по-другому смотреть на вещи... Но не в этом случае. Мир просто стал чем-то, чем не был доколе. Он прошел через центр, через места давно знакомые, через парки и скверы, через неведомые закоулки. Для человека, не знакомого с городом, маршрут мог бы показаться нереальным и даже фантасмагоричным. Повороты, которые он делал, должны были привести его обратно в центр, возможно даже опять в порт. Никто не был бы удивлен, если бы при таком маршруте он внезапно обнаружил себя в толще воды, куда никак не смог бы заплыть напрямую. Что, кстати, далеко не преувеличение - под городом находились сотни катакомб, что остались там с военного времени, и некоторые коридоры из сухого подземелья плавно переходили в подводную пещеру, заполненную морской водой. И тем не менее, он шел, на отлично зная искаженную геометрию своего города, и каждый поворот вел его все ближе и ближе к цели. Пока он шел к нужному холму, он вспоминал, и вспоминал многое. Тут он встречался с миловидной девицей, тут за углом находится неожиданный подпольный бар, где околачиваются весьма странные элементы. Нет, не люмпены-маргиналы, но довольно увлеченные панк-рок-фанк-шлак культурами люди, которые поют песни под гитару прямо в этом баре, да выпивают иногда. А вот здесь было его любимое кафе. Оно все еще тут, но больше не его любимое. Все уходит в прошлое, пока он идет к своему концу. Наконец, он оказался у подножия холма, на вершине которого ему предстояло очутиться. Сквозь нагромождение домов, вызывающих стойкое ощущение взгляда на картину художника-кубиста, вершины не было видно. Дома были высокие и низкие, располагались лесенками и соединялись друг с другом переходами. Быть может, никто и не строил этих домов? Их стихийность больше походила на огромный гротескный кристалл висмута, нежели на дело рук человеческих. Воплощенный муравейник человека разумного, но не безликий и одинаковый, как столичные районы-гетто, а рукотворное противоречие - формы, которые встречаются в природе, но выглядят от природы далекими. Но, на самом деле, нет ничего, что было бы противным природе - и даже создания человеческих рук и умов были лишь частью природы человека. И вот, поднимаясь по множеству лестниц, Геннадий замечал все меньше и меньше домов, и все больше и больше деревьев. К вершине вело множество дорог, но на самом верху не было ничего, что стоило бы внимания. Он вспоминал, как прошел туда, на самый верх заросшей домами горы, миновал детскую площадку и оказался посреди поля высокой травы, уходящего вдаль и порождающего лес где-то на границе зрения. Это был не край города, далеко не край - скорее даже геометрический центр. И, тем не менее, вокруг этой горы было множество зданий... Но не на самой вершине. Последняя лестница отпустила с легким шелестом и облачком пыли его ногу, и он прекратил подъем. Постоял немного, постаравшись отдышаться. Дом, который притягивал его в этот день, уже был в поле зрения, оставалось только обойти его и пройти с лицевой стороны, по двору, и дойти до подъезда. Медленными шагами он тронулся в путь, постепенно подходя ко двору, и вот уже перед глазами встал тенистый закуток посреди города. С одной стороны - дом, с другой стороны - отвесная стена продолжающей вырастать горы. Двор, похоже, просто вырезали взрывом, что создавало впечатление какого-то сада в горном замке. По мере приближения он ощутил то чувство, которое может возникнуть при приближении к дому бабушки в деревне, или к отчему дому который покинул десятилетия назад. Ты возвращаешься в деревню, а там... Все как и было. Не изменилось ничего. Только ты вырос - и постарели родители. И подходишь ты к дому, открываешь калитку, стучишь в дверь или заходишь так, и находишь там уже совсем старую мать, или постаревшего отца. И они рады тебя видеть, накрывают на стол... Он подошел к подъезду, возле которого сидели и судачили двое бабулек, не очень старых, но уже вошедших в пенсионный возраст и успевших привыкнуть к нему, будто так всегда и было. И вот он спрашивает их - что там слышно про жильца из сорок первой квартиры? А бабульки шушукаются, и отвечают ему. Простовато, но емко отвечают. Где жилец? А нету жильца. Генка чтоль? Умер давеча. Умер ваш Генка, нет его там больше. Квартира перешла законному наследнику, но тот приезжал пару раз, да пока ничего с квартирой не сделал. Не живет он там. Никто там не живет. Что это за чувство? Да то же самое чувство, что и раньше, но немного другое. Немного более близкое к реальности, невозвратное чувство, ушат холодной воды что смыл ностальгические розовые очки. Ты летишь на самолете с другого края Земли. Потом едешь на поезде или автобусе еще несколько часов, с тоской и одновременно с предвкушением глядя в окно. В том же порядке, в котором ты их оставил, но уже в обратном, мимо проносятся деревья и столбы. И вот ты наконец возвращаешься в самое начало своего путешествия. Идешь по улице, которая когда-то казалась ужасно дальним рубежом, пересечь который было величайшим из приключений. Идешь медленно, но почему-то приходишь до дома слишком быстро. Дом, где ты вырос, где тебя ждут твои родители, братья, сестры. Придомовой сад уже не так хорош - цветы пропали, деревья разрослись или завяли, ибо никто не ухаживал за ними уже много месяцев или лет. Ты поднимаешь крючок на калитке, открываешь ее и ожидаешь услышать лай пса, или мяуканье своей кошки. Что пес начнет дико скулить, мотаться, пытаться сорваться с цепи как только узнает хозяина. Что кошка бросится в ноги, начнет тереться, распушит хвост и с удовольствием примет ласку. Но встречает тебя лишь тишина да скрип давно не смазанной калитки. Ты знаешь - и пес, и кошка давно мертвы, ты читал об этом в письмах. Их кости - там, в земле за огородом. Собачья будка все еще здесь, цепь из нее торчит, да лежит рядом словно высунутый язык висельника. На конце цепи - разорванный, разрезанный, раскрытый ошейник - отпустил пса на волю, отпустил собаку на единственно возможную свободу вне служения людям. Ноги все еще помнят тепло кошачьих боков, но нет этих боков больше, изъедены червями давным давно. Кругом - тишина, разрушаемая шагами твоими, которые приближают тебя к входной двери. Ты не стучишь - знаешь, что тебя примут и так. Открываешь дверь, что не заперта почему-то, входишь в предбанник, и собираешься уже разуться, но замечаешь толстый слой пыли. И не разуваешься. Просто проходишь. А в доме царит запустение. И понимаешь ты, что тебя больше никто не встретит. Ни мать, ни отец, ни братья-сестры. Ведь нет здесь больше никого, и некому здесь быть, не осталось ни единой живой души, которая хранила бы частичку дома твоего детства. Темнота, пыль, тишина. Что в этом чувстве, что в реальности, он мог сказать себе лишь одно - ты опоздал. ... Дома никого нет.