***
Заливаясь хохотом, укутанные приятной атмосферой и пропитанные алкоголем, они просидели так несколько часов. За окном уже было темно, часов одиннадцать-двенадцать, темнота дома укутывала в махровую шаль, а единственным светом был маленький плазменный телевизор. –Между прочим, я победил тебя восемь раз, а тогда я просто отвлёкся из-за тебя.— Возмущался Юнги через смех. — Вообще-то, то, что ты победил меня восемь раз, никак не влияет на мою победу в девять раз. Даже, если бы я не отвлек тебя, то у нас была ничья, а это значит, что нам бы снова пришлось играть. И я уверен, что выиграл бы тебя, — показав язык, Хосок положил джойстик и лег на живот. — Это ещё почему? — Ты себя вообще видел? Ты еле сидишь, что уж про победу говорить? Почему тебя так быстро взял алкоголь? Ты снова ничего не ел? — Я не пьян, Хосок, — вытянув это хриплым голосом, Мин упал на спину Хосока, на что тот посмеялся. — Я вижу. Но стоит отметить, что в таком состоянии ты становишься милым. — Да брось, я не бываю милым. Спихнув с себя Юнги, Хосок перевернул его на спину, усевшись сверху и заглядывая в полузакрытые глаза. Юнги правда смотрелся причудливо: его растрепанные волосы, расслабленное лицо и немного приоткрытые губы… как же манят… Нет, только не он, только не Юнги. Он его друг, а значит думать о подобном нельзя! Нельзя втягивать его в это. Но, всё же, сдержаться в пьяном угаре от чертовски красивых губ просто невозможно. Да это пытка какая-то! Нет. Нет. И ещё раз нет… Хосок немного наклоняется к лицу друга, отчего кончики волос щекочут покрасневшие щеки Юнги. Реакции никакой. Неужели он настолько пьян? Боже, как же подло… он не может провернуть такое в нетрезвом состоянии. Не может так подставить друга. Но внутренней дьявол сильнее. Хосок наклоняется ещё чуть-чуть и уже касается кончиком своего носа, носа Юнги. — Что ты делаешь? — Хриплый голос сводит с ума. Лучше бы он заткнулся прямо сейчас. Лучше бы оттолкнул и вышвырнул из квартиры, но только не такая мучительная пытка. — Я… — Выдыхая прямо в приоткрытый рот, Хосок не может подобрать нужных слов. Ведь и вправду, что он делает? — Я не знаю. — А кто знает, Хосок? Кто знает, что ты, твою мать, творишь сегодня? Дыхание у Юнги сбивается после каждого выдавленного слова. Из-за темноты лицо Хосока отражено темным силуэтом, но даже при таком видении можно увидеть медленно разгорающееся пламя в глазах друга. Длинные пальцы скользят по запястьям, окольцовывая их, крепко прижимая к кровати, по обе стороны от головы. Сердце пропустило удар. Сглотнув вязкую слюну, он пытается разглядеть хоть какую-то эмоцию Хосока, но все тщетно. Только его сбивчивое дыхание и холодные пальцы, что с каждой секундой все сильнее сдавливают руку. Вот-вот сломает. То, что Юнги испытывает сейчас, больше похоже на шок, вливающийся в смертоносный коктейль возбуждения, непонимания и легкого испуга. Из-за довольно большого количества выпитого алкоголя, голова как будто в тумане, разум плохо поддается, а тело не слушается, реагирует так, как хочется ему, и плевать, что перед ним парень. Юнги чувствует на своих губах чужие. Губы Хосока немного шершавые и искусанные, но в тоже время очень мягкие и нежные. Он целовал с предельной осторожностью, медленно и мучительно, словно изучая каждый миллиметр губ, что так давно хотел испробовать. Через несколько секунд, не получив никакой реакции, он немного придал уверенности поцелую: его грубость и нежность слились воедино, отчего просто сносило крышу, а внизу живота приятно тянуло. Юнги, сам того не понимая, начал неторопливо отвечать. Хосок тогда уже и вовсе слетел с катушек, протолкнув язык и заставляя Юнги задыхаться от нехватки воздуха. Безумие. Но это еще ничего. Юнги, будто холодной водой облили, когда прохладная рука Хосока скользнула под футболку и зацепилась за пуговицу джинс, расстегивая ее, переходя к ширинке. За секунду придя в себя, он как только смог оттолкнул от себя Хосока, сразу же отскакивая назад. — Ты че, блять, творишь? — Вытирая рот рукой и быстро застёгивая джинсы, Юнги вскочил с дивана, едва не упав. — У тебя совсем крыша поехала?! — Юнги, прости, я… — Не хотел, да? — Перебивая и отходя еще на шаг назад, Мин даже думать боится, что могло бы быть дальше. — Хосок, ты гей? Почему ты мне об этом раньше не сказал? — Я… я думал, что вы не примите меня таким, — спокойно и даже с нотками холода отвечает Хосок, садясь на край дивана. — Я слышал, как вы отзываетесь о таких как я. «Педики», «отбросы общес… — Ты идиот? Ты настоящий идиот, Хосок! С чего ты решил? Почему ты, блять, скрыл от меня этот факт?! И почему ты… Боже! — Успокойся. — «Успокойся»? И ты говоришь мне, блять, успокоиться, когда я чуть не переспал с парнем?! Чуть не переспал с тобой?! Ты вообще в своем уме, Чон Хосок?! Доля секунды и Юнги уже был прижат к жесткой стене. Глаза напротив горели синим пламенем, на лице уже играли желваки, а губы от напряжения превратились в тонкую полоску. Такого Хосока Юнги еще не видел. — Да у тебя член встал на меня, хули ты выебываешься? — Руки крепко удерживали за плечи, а из уст, словно пули, вылетали слова и врезались, пронзая насквозь черепную коробку. Не верится, что это сейчас ему говорит его друг, что постоянно излучал только позитив и не пускал иглы в виде подобных резких слов. — Хосок, да что с тобой? — Уже более тихо, то ли от испуга, то ли от неожиданной резкости друга, начал говорить Юнги полушепотом. — Ничего. Если я тебе противен, тогда почему ты ответил мне? Почему, а? — Блять, да не противен ты мне! — От попытки выбраться из мертвой хватки тот только сильнее сжал плечи, причиняя очередную боль. — Тогда к чему весь этот спектакль?! Не сказал вам, да, но теперь ты знаешь, и что? Как ты будешь теперь смотреть на меня? Я же теперь один из тех «отбросов общества». Ну же, давай, скажи это. Скажи, как сильно ты теперь меня возненавидишь! — Хосок, отпусти меня. Отпусти, и я вмажу тебе по роже! Хосок лишь усмехнулся на это, не сводя взгляда. Отчего вдруг такая реакция? Вроде и ответил, но в тоже время говорит так, будто конец света чуть ли не произошел. А хотя, он и произошел, только не конец света, а конец их дружбы. Дальше не будет как прежде, они уже перешли черту, что переходить не следовало. Чувства, что постоянно душили, вырвались наружу. Собственно, на что следовало надеяться? Что ему ответят? Ответит гомофоб? Хосок отпускает Юнги и, взяв свой рюкзак, молча уходит, хлопнув напоследок дверью. Дом снова погружается в давящую тишину. Юнги в немом шоке отходит от стены и трет запястья, что немного болят от крепкой хватки. В мыслях появилось много новых вопросов, что нужно будет обсудить с человеком, на которого, отныне, будет смотреть по-другому. На душе неприятный осадок злости и непонимания. Они просто были пьяны, Хосок просто перепутал, ничего в этом нет. Если его друг гей, то он так и останется его другом, а всё это было недоразумением. Лучше просто забыть, лечь спать и обернуть все в сон. Вот только от вставшего члена нужно как-то избавиться, упав обратно на кровать, он слегка оттягивает вниз джинсы и прокрадывается под ткань боксеров, обхватив пальцами орган. Тихий стон срывается с губ, а перед глазами мелькают картинки порно звезд, что иногда перекрываются образом Хосока и выбивают всё желание удовлетворить себя. Губы до сих пор помнят вкус чужих, а глаза крепко жмурятся, пытаясь избавиться от навязчивых мыслей. Произошедшее будет в голове как минимум еще неделю.***
Сколько уже прошло времени? Час? Два? Чонгук запутался… Он по-прежнему сидит на холодных досках и пялится в одну точку сырой и облезлой стены. За этот промежуток времени он много чего осмыслил. Много чего понял. Он думал, что пора перестать бороться и отдаться на растерзание своим мыслям, утонув в тёмной бездне. Действительно, достало уже всё, каждый день проживать в серых тонах, по ночам мучиться от бессонницы и кошмаров, а утром снова работа, которая не приносит никакого удовольствия. Каждый день он заставлял себя жить и настраивать себя на новый, более светлый путь, но к вечеру снова задыхался. Единственным спасением были бары, в которые вытаскивали Хосок и Юнги. Благодарность им за бесконечную поддержку огромна, вот только, какой от всего этого смысл? Что будет дальше? Семья? Дети? Да это ему нахрен не надо. Он никогда не хотел семью и не хочет сейчас. Может, это связано с прошлым, из-за страха, что с его будущими детьми и женой может что-то случиться, а может, он просто не хотел, без всяких там весомых причин. У него нет будущего. И это очевидно. Но потом всё резко поменялось. В какой момент именно, он даже не понял. Но осознал главную вещь. Он постоянно живет прошлым, он даже не пробовал отпустить, постоянно сам загонял себя в депрессию, нагнетал мысли, отвергал помощь друзей, когда те хотели просто поговорить, мучал себя, вспоминая всё, и тем самым лишался нормального сна. Мы никогда не будем счастливыми, пока сами этого не захотим. Пора уже, Чонгук… Пора взять себя в руки и начать двигаться дальше, двигаться вперед. Пора отпустить… На этой мысли он и остановился. Чонгук встает с пола и утирает мокрое от слез лицо. Заходить в комнату снова он не будет, пора уходить отсюда и оставить здесь свою боль. Навсегда. Затем забыть об этом месте и не вспоминать о пройденном испытании. Это точка его начала. Начала настоящей жизни. Когда он приехал домой, бабушка уже спала, а ему так хотелось с ней поговорить о своем состоянии и наконец сказать слово, которое от него все ждут. Придётся подождать до завтра. Тихо пройдя в свою комнату, Чонгук падает на кровать, отчего та издает неприятный скрипучий звук. Чонгук тихо ругается из-за созданного шума. Достав из кармана телефон, он решает написать одному из важных людей. Впервые он ощущает такое чувства, когда не терпится кому-то рассказать о завершении худшего этапа в своей жизни. Хосок был онлайн, что значительно радовало. «Я отпустил» Сообщение прочитали не сразу, примерно через минуту. «Правда?! Ты молодец, Чонгук! Я очень рад. Я знал, что ты справишься))» «Спасибо» «Когда домой?» «Думаю завтра съезжу на кладбище и сразу в Сеул» «Хорошо, буду ждать» «У тебя как там дела?» «Если честно, то хреново, давай я потом расскажу. Завтра, когда приедешь. Я сильно устал и хочу спать» Это смс немного насторожило. Оно могло нести в себе реальную проблему, а могло, как случалось чаще всего, быть обычным капризом. Переживать пока что не о чем, но чувствовались нотки напряжения. Если у Хосока были бы настоящие проблемы, то он бы обязательно позвонил Чонгуку. «Хорошо, спокойной ночи» «Пока» Чонгук отложил телефон и снова провалился в свои мысли. Не в те, в которых он тонул несколько лет, а мысли о завтрашнем дне, о простых вещах. Но последняя мысль была о Тэхене. О его шикарной модельной внешности, тембре голоса и глазах. Таких темных и глубоких, они буквально сводят с ума. В голову резко влезло воспоминание. »…посмотреть какое-нибудь видео, ну, или может быть… минет?» Зачем он тогда привел в пример именно это? Неужели у него не было других вариантов? «Как ты думаешь, можно ли?» «Если ты еще раз не придёшь в положенное время, мы проверим то, что меня сейчас заинтересовало» Господи, да что у этого извращенца на уме?! Как же не повезло его нынешней девушке. Если она, конечно, вообще есть. Хотя у такого красавца по-любому кто-то должен быть. Какая-нибудь модель с шикарными ногами и выразительными глазами, что не хуже Тэхеновых заманивают в свой омут. Она должна быть очень хороша… Жалко, что Чонгук никогда не сможет ощутить себя на её месте, подольше восхищаться красотой тела и слушать приятный голос. С этой довольно странной мыслью он окунается в царство Морфея, что дарует ему не привычные кошмары, а спокойный, но мимолетный сон. Утро встречает Чонгука приятным бодрящим кофе, что стоит возле его кровати на тумбе и развеивает аромат по светлой комнате Чонгука. Приятное чувство спокойствия и умиротворения оседает лучиками солнца на гладком, мягком лице. О таком утре Чонгук мечтал несколько лет. Мечтал проснуться не от звенящего будильника, что с первых нот действует на нервы, не с накатывающим раздражением и ненавистью к миру, а со светлыми мыслями и даже слегка заметной улыбкой на розовых губах. Выпив бодрящую кружку кофе, что принесла бабушка пока Чон спал, он, быстро одевшись, вышел на улицу, вдохнув свежий и чистый воздух раннего утра. — Доброе утро, мне приятно видеть на твоем лице улыбку, — Мэй, что тихо подошла сзади, тоже излучала свет легкой улыбкой на ее тонких губах. — Доброе утро, — легкий поцелуй в ее морщинистую щечку заставляет глаза засиять ещё ярче. — Я часто улыбаюсь, разве нет? — Я говорю про истинную улыбку, Чонгук. Они всё знают, всё видят и чувствуют. Нельзя скрыть от любящих людей свои настоящие эмоции, они все равно их увидят, даже через самую прочную и профессионально сделанную маску. — Как прошел вчерашний вечер? Вижу, что тебе все же немного стало легче. — Да, сначала я думал, что не справлюсь, но потом взял себя в руки и решил отпустить. Нельзя постоянно жить в прошлом, это ни к чему хорошему не приведет, — Чонгук отводит взгляд и смотрит сквозь крону деревьев на голубое небо, немного щурясь от солнца. — Человека не вернуть с того света и отомстить я не могу, потому что даже не знаю этих людей. Жизнь слишком сложна и если строить свое будущее из ненависти и обиды, то в скором времени все труды рухнут. Раньше я думал, что, потеряв мать, я потерял всё, но сейчас я предполагаю, что это было для меня неким тяжелым испытанием, что сделало меня сильнее. Да и не всё я потерял, у меня остался ещё Хосок и ты. Два самых родных и любимых мною человека, — снова искренняя улыбка, что теперь будет светиться чаще. — Ты наконец это понял. Но как же отец? Тяжелый вздох дает понять, что этого человека он даже и не думал прощать. Поступок отца возвысил перед ними огромную стену, что не разрушить никакими раскаяниями и действиями. — Мне стоит промолчать, ты ведь знаешь, что я не изменю своих мыслей по поводу него. — Может стоит попыта… — Нет, — отрезает Чонгук, уже пожалев, что выпалил слишком грубо. — Ладно, я не прошу тебя его простить, просто пойми, что он тоже ощутил горечь потери. — Горечь потери? О какой горечи может идти речь? Он не любил маму, ему плевать было, думаешь, я не видел, как он на её похоронах весело хохотал со своими коллегами? Думаешь, я не видел, что он даже слезы не пустил? Где он был, когда те люди вломились в наш дом? Я догадываюсь, что он прекрасно знал об этом, ему доложили, — голос стал громче, переходя на крик. Эмоции берут свое. — А ещё лучше бы было, если б он не нарывался на проблемы с Хен Бином, тогда бы и мама была жива! — Чонгук… — А что же он сделал потом? Не прошло и месяца, как он привел новую женщину в дом, так еще и с сыном. Я против Хосока ничего не имею, он стал мне родным братом, но та женщина… Я ненавижу ее, как и ненавижу отца! — спустившись с крыльца, он идет на задний двор, где можно выйти в лес, на тропинку, ведущую к пруду. — Ты куда, Чонгук? — в голосе слышаться нотки переживания, хоть и Мэй знала, что тема отца для Чонгука, как искра в бензин, она пыталась переубедить его, чтобы хоть чуть-чуть сгладить их отношения, но, видимо, ещё не время. Вскоре он сам все поймет, как и понял с погибшей матерью. — Прогуляться. Снова резкий ответ, нужно дать Чонгуку время остыть. Но у Мэй все равно остаётся неприятный осадок на душе. Тяжело вздохнув, она уходит в дом убирать приготовленный для любимого внука завтрак. Злость, как сорняк поселилась в душе, а её сеятелем был родной отец. Многое в жизни можно простить и на многое можно закрыть глаза, даже на то, что отцу было плевать на мать. Нельзя заставить человека полюбить, но и жить под одной крышей с человеком, которого не любишь, тоже неправильно. Обманывать, лежать в одной постели и говорить, пропитанное грязной ложью «люблю», воспитывать сына и играть для него идеальных родителей. Бред. Пусть лучше бы Чонгук жил с мамой один, без человека, у которого крыша ехала от работы, тогда бы и опасность их не накрыла, а счастья было бы больше. Несколько лет Чонгук задавался вопросом: Ради чего отец изображал любящего мужа? Какая у него была от этого выгода? Узкая тропа, что постоянно извивалась и пропадала в траве, напоминает Чонгуку сказку «Красная Шапочка» – вот-вот из-за кустов выпрыгнет злой волк и утащит за собой в царство тьмы и даже не спросит у него, куда тот идет. Почему-то Чонгук представляет на месте волка Тэхена. Его тёмные глаза схожи с волчьими – такие же глубокие и говорящие об опасности, шепчут тихое «беги», но в тоже время просят остаться. Их трудно понять и трудно оторвать от них взгляд. Чонгук словно в плен попал, когда их увидел. Приобрел жуткое желание разгадать тайну этих маленьких чёрных дыр. И пообещал себе, что когда-нибудь, но он обязательно разгадает. Небольшой пруд среди поля встречает Чонгука яркими искрящимися бликами. Невероятная красота. Просторы неба шире, солнце ослепляет глаза и ласкает лучами, каждую травинку и нежный цветок, что украшает это волшебное место. Чонгук и впрямь считает его волшебным, ведь стоило ему выйти из небольшого леса и узреть олицетворение прекрасного, как вся его обида и злость в секунду испарились, уступая место восхищению. Легкий ветер пробегался по траве и пруду, создавая маленькие волны. Оставаться равнодушным к такому, тем более тогда, когда живешь в каменных джунглях, просто невозможно. В этом месте царит полное спокойствие. Нет людей, нет проблем, нет серых будней. Так хочется остаться тут и провести остаток жизни в маленьком домике рядом с прудом, а еще взять холст и краски, чтобы запечатлеть это. На секунду от таких мыслей он почувствовал себя Ван Гогом, что был одержим природой и видел ее по-своему. Чонгук тоже видит по-своему. Он видит свою душу. Пруд. Толщу воды он видит как тот барьер, что он поставил между собой и слабостью. Он утопил всё, что ему мешало. Оно теперь там, на дне, в виде камней и рыхлого песка, что теперь точно никогда не всплывут наверх и не потревожат. Чонгук больше не осушит свой пруд, он не позволит сломать себя. Яркое солнце и ясное небо твердят о его настроении. Ещё вчера тут было вечное свинцовое небо, что плакало проливным дождем, размывая землю и оставляя после себя безобразные лужи. Нестихающие раскаты грома содрогали землю, а иногда молнии больно били о одиноко стоящее дерево, заставляя сгорать и превращаться в пепел. Ещё вчера тут был ураган, сметающий все на своем пути, не оставляя шанса ничему. Шёлковая трава, как воспоминание, каждое маленькое, накопленное за прожитые годы жизни, но иногда, сгорающие от молний или погибающие от бесконечных небесных слез. Воспоминания не живут вечно, многим суждено забыться. Спустившись к пруду, Чонгук идет к самому берегу по песку, что приятно шумит под ногами. Присев на корточки, он тянет пальцы и проводит по водной глади. Холодная. Но так хочется спуститься на дно к своим страхам, преодолеть тот выстроенный барьер, последний раз заглянуть им в лицо и наконец посмеяться. Желание берет вверх. Он скинул с себя тёмно-бордовое худи. Лёгкий ветерок сразу покрыл обнаженную грудь и спину мелкими мурашками. Время года совершенно не для купаний, но разве Чонгука это волнует? Опустившуюся в воду правую ногу сразу охватил колючий холод воды и, приятная на ощупь, шероховатая поверхность песка, мелкие камушки врезались в пятку, вызывая щекотный массаж. Зайдя в воду по колено, Чонгук немного наклонился, опустив руку и зачерпнув немного воды в ладонь. Мелкие кристальные брызги разлетелись в стороны, отражая солнце и разбиваясь о воду. Улыбка незаметно осветила лицо Чонгука. Набирая в лёгкие воздух и выставив перед собой руки, он оттолкнулся от песка, плавно войдя в воду. На несколько секунд неприятная ледяная вода объяла тело и выбила воздух, кончики пальцев немного онемели. К такой воде не привыкнуть, идея была всё же плохая. Но несмотря на опасность, которую он сам захотел прочувствовать, его тело, находясь по прежнему под водой, само продолжало уверенно плыть к середине пруда, пока воздуха не осталось совсем. Темная макушка показалась среди блестящего созерцания воды, до середины оставалось всего каких-то несколько метров, но если его не подводит память, то на том месте, где он сейчас находится, довольно глубоко, да и дно чистое. Можно спускаться к своим страхам и неуверенности, что вечно мешали ему жить. Набрав максимальное количество воздуха в лёгкие, тёмная макушка скрылась под толщей водой. Чем глубже он спускался, тем холоднее была вода. Перед глазами темнота и только. Открывать глаза — идея явно не из лучших. Может это страх, что маленькие соринки попадут в глаз и появится риск повредить оболочку, а может дело вовсе не в этом. Может он боится открыть глаза и увидеть во тьме лицо той самой, что потерял несколько лет назад? Может боится снова быть поглощенным страхом? Голову туманит, мысли бегают одна за другой. Эмоции смешиваются в непонятный ком и заставляют испытать странное чувство тревоги. Что-то не то, живот крутит в предвкушении опасности, словно вот-вот и что-то схватит его за ногу, утащив на дно, где его никогда не найдут. Непонятное чувство сопровождается быстрой утратой кислорода в лёгких. Виной тому – холодная вода. Мышцы грудной клетки сокращаются и не дают нормально держать воздух. Насколько его хватит? Сможет ли он опуститься до дна и заглянуть туда, в глубину, в лицо тому, что его пугало? И не станет ли это лицо последним, что он увидит в своей жизни? Прошло всего лишь несколько секунд, а тело уже охватывает паника, кончики пальцев ног и рук онемели, движения словно сковали. И только сейчас Чонгук понимает, что всё это было очень плохой идеей, и спуститься на дно он сможет только мёртвым. Подняв голову, он все же раскрывает глаза. Неприятное пощипывания и мутное солнце, что кажется так близко, только рукой подать. Нужно плыть к нему, нужно выбираться. Но тело тяжёлое, двигать конечностями всё сложнее, а судороги начали медленно оплетать змеёй. Нужно всего лишь проплыть несколько метров и он сможет выбраться. Но тут вспоминает, что он почти на середине пруда, а до берега плыть не мало. Остается медленно прощаться с жизнью. Жалкие секунды жизни хочется растянуть, он чувствует, как его губы хотят раскрыться и сделать рефлекторный вдох, но этот вдох станет последним и тогда он точно сразу пойдет на дно. Грудная клетка сжимается, жжёт. Чувствуется тот самый конец, неужели все так быстро закончиться? Неужели вот так вот? Смириться не получается, тело все равно борется за жизнь, но чем больше попытки, тем быстрее грядет конец. Конец его обретённому счастью. Конец вечным мучениям. Конец жизни. Чьи-то крепкие руки обхватили талию и тянут за собой. Вот она – чертовка Смерть, тащит за собой в вечную тьму, обхватывает в объятия и прижимается грудью к спине. Но она не чувствуется костлявой, как все говорят. Она, наоборот, крепкая и мощная. Руки, что держат, тянут не вниз, а вверх. К солнцу, что так хотелось достичь несколько секунд назад. Тело все же окончательно перестает слушаться, голова тяжелеет, а как только оказывается на поверхности воды окончательно падает на чью-то грудь. Рефлекторный вдох удается сделать уже на чистом воздухе. Осознание, что не смерть его схватила, а человек, приходит не сразу, а только тогда, когда он ощущает своей спиной землю, а глаза ослепляет солнце, что теперь видно не под толщей воды, а на привычном, ясном небе. Чья-то тень перекрывает свет и мелкие пощёчины заставляют медленно приходить в себя. Перед глазами ещё всё плывет, тело по-прежнему не чувствуется, но пробивается дрожью. Губы залиты синим, лицо бледное, а глаза чуть приоткрыты, ощущение отвратительное, но не так, как это было пару минут назад. — Чонгук! Давай же, приходи в себя, — словно эхом слышится чей-то голос. — Какой чёрт тебя только туда понес?! В голове всё медленно встаёт на свои места, сознание прорисовывает картинки, но перед глазами все также размытая пленка темного силуэта. Снова пощёчины, но уже более чувствительнее. Брови хмурятся, и, как оказалось, парень, находящийся перед ним, начинает обретать черты. И когда до ушей доходит знакомый бархатный голос с нотками тревожности, дрожащие губы слегка раскрываются и шепчут: — Тэхён?