Неидеально

      — То есть, тебе нравится эта девчонка, и ты не можешь позвать её на свидание?       — Во-первых, её зовут Майя Фэй, а не девчонка, и будь добр уважать женщин, — щелчок кнута. — Во-вторых, это мне говорит тот, кто не может даже поговорить с Фениксом Райтом о…       — Touchér.       Майлз почти сразу же сдаётся, не позволяя Франциске закончить предложение и до конца натянуть кнут для ещё одного щелчка: почти миролюбиво разводит руками в стороны, словно признавая в этот раз поражение («Не дезертирство, а тактическое отступление!»). Удовлетворенная мнимой победой Франциска, всё равно что усмирённая лакомством хищница на упругих опасных лапах, передумывает хлестать Эджворта — по крайней мере, сейчас.       Простая истина: Франциска фон Карма давно заглядывается на недоразумение, имя которой — Майя Фэй. Это недоразумение даже большее, чем Феникс Райт, и за такое замечание Майлз едва не съедает собственный крават на ужин. Конечно, чтобы Карма призналась в чём-то подобном (в первую очередь, конечно, себе; остальным — опционально), земля должна разверзнуться и разойтись по швам, а Майлз Эджворт — поговорить с Фениксом Райтом. В общем, должно случиться что-то совершенно невероятное, чтобы Карма снизошла до проявления чувств и эмоций, особенно к кому-то вроде…       Франциска бесится. Бесится со страшной силой, нервно наматывает кнут на кулак, потому что Майя висит на локте Феникса и смеётся его глупым шуткам (и Майлз тоже смеётся — только где-то в стороне, чтобы Райт не дай вселенная не заметил), она смотрит на него, и качает головой, и улыбается ему. Майлз говорит, что она делает это по-сестрински («Могла бы взять пример… И совершенно не обязательно заниматься рукоприкладством!»), а у Франциски чуть ли не пар из ушей от злости валит, потому что Майя даже близко не смотрит на неё так.       Строго говоря, Майя на неё вообще не смотрит, так кажется самой Франциске. Редкий раз, когда им удаётся будто бы случайно пересечься, Фэй машет изящной ручкой вместо приветствия, встряхивая отросшей угольной чёлкой, и Франциска каждый раз оказывается настолько неизбежно заворожена тем, как тихо стукаются круглые бусы на шее Майи друг с другом и как тонкие девичьи ключицы выглядывают из-под традиционных одежд, что она забывает отвечать.       Майя расстраивается, но вида не подаёт и зла на Франциску не держит: что с неё, воспитанной Манфредом, взять?       И когда подходит к ней, предлагая два билета в кино…       «Ну, вообще-то, их вроде как купил Майлз? Я не знаю, как они оказались у Ника, но он передал их мне, но в последний момент, кажется, передумал… Я не знаю, почему. Но Майлз говорил, что тебе должно такое понравится? Не то чтобы у меня было особо много знакомых, с которыми можно сходить в кино, а Пёрл ещё маленькая, и...»       Франциска совершенно не помнит, как согласилась заехать за ней перед фильмом.       Возле Майи время текло иначе: то убегало сквозь пальцы — стоило лишний раз сморгнуть наваждение, как проходило несколько часов, — то тянулось бесконечно долго. Сейчас — тянулось долго, просто невозможно долго. И дело совершенно точно не в том, что Франциска для перестраховки остановилась у агентства Райта за полчаса до назначенного времени, точно не из-за этого; кредо фон Карма — быть идеальным (или идеальной) во всём, даже если это касается обычного сви…       Прогулки. Они просто прогуливаются. Франциска не рассчитывает на большее.       (Франциска боится до дрожи в коленях, но сохраняет идеально спокойное лицо как печать, роспись «фон Карма» на белоснежном кравате и старомодных пуговицах).       Франциска смотрит на время, поправляет белоснежные рукава новой блузки, проверяет в третий раз, не отцепились ли новые запонки, и в дамское зеркальце пытается найти хотя бы один изъян в идеальном лице. И находит ведь: принимается поправлять контур губ, тонким слоем накладывая блеск цвета сливок и вишни и думая о том, правильно ли место возле того замечательного окошка забронировал ему хостес в любимом ресторане.       — Привет! — Майя открывает дверь возле водительского сиденья, плюхается в кожаное кресло так, что машину пружинит на летней резине, захлопывает дверь и смотрит на Франциску большими честными глазами, ожидая хоть какой-то реакции.       Франциске вот столечко остаётся, чтобы не сорваться прямо тут, но она не к месту вспоминает, что кнут лежит на заднем сидении, а не привычно рядом.       Майя как ни в чём ни бывало пристёгивается, не сразу обращая внимание на то, что Карма какая-то слишком молчаливая и неподвижная. А когда обращает — снова подскакивает на месте, испуганно прикрывая ладошкой округлившийся от волнения рот. От тонкого уголка губ Франциски, едва тронутого сладким — даже по запаху — блеску и едва ли не до самого уха проходит нежно-розовая полоса помады.       Франциска держит стик в руках и мысленно считает до десяти. Сначала — на немецком, потом на английском, потом вперемешку и наоборот. Майя совершенно очаровательно смеётся, широким пурпурным рукавом кимоно стирая с побледневшей от волнения щеки след помады — и даже когда Франциска пытается остановить её, Фэй лишь беззаботно отмахивается, совершенно игнорируя некрасивое пятно на одежде, оставшееся от дорогой зарубежной косметики.       И вот в этот самый момент Карме следовало бы остановиться и понять, что ничем хорошим их прогулка не кончится, просто потому что с самого начала всё пошло не по плану, всё было неидеально, всё было настолько далеко от той прекрасной картины в её воображении, что, предвидь Франциска эту катастрофу, она бы собрала вещи и уехала в Германию, лишь бы не было соблазна пойти с Майей в кино.       Фильм оказывается совершенно дурацким — Франциска заявляет о дурацкой дурацкости дурацкого фильма с дурно-дурацкими актёрами и совершенно дурацким сюжетом в первые дурацкие полчаса дурацкого сеанса, и Майя снова начинает смеяться и кидать в неё переслащенный и ещё тёплый карамельный попкорн, который прилипает к волосам и одежде и который Майя же потом отцепляет от Кармы, мелко и время от времени облизывая кончики пальца от сахара, пока едва не сбежавшая минутой ранее Франциска что-то ворчит на незнакомом для Фэй языке.       Франциска смотрит на это произведение искусства и ловит гей-панику от одного только вида того, как Майя кокетливо закусывает короткий ноготок, из-под полуопущенных ресниц хитро поглядывая прямо на неприлично серьёзную Франциску. Ей, кажется, просто мерещится: тут темно, и в чёрных глазах отблеск дурацкого фильма выглядит привлекательно и игриво — потому что. Тут. Темно. Что вообще можно разобрать в такой темноте?       Майя, кажется, что-то разбирает, но вида не подаёт.       К концу фильма Карма перестаёт ворчать по поводу степени его дурацкости, а Майя выглядит непривычно просветлённой и только кивает, когда Карма как будто бы невзначай предлагает перекусить. И потом она, конечно, отвезёт её на станцию, чтобы она успела на последний поезд до деревни Кураин.       Они доезжают до ресторана, и хостес на входе бледнеет, когда видит Франциску — кажется, фон Карма были здесь достаточно частыми гостями, и расстраивать их было смерти подобно… И всё же с пару часов назад в ресторане случился инцидент, вследствие которого отключили воду… мы временно не можем обслуживать гостей… мы приносим наши соболезнования… мы предлагаем вам скидку на следующую бронь до десяти процентов на весь чек…       Майя внезапно хватает Франциску за локоть, и это единственное, что заставляет Карму держать себя в руках, когда бледная и дрожащая под строгим взглядом хостес пытается не упасть в обморок перед грозой всех ресторанов.       — Может, заедем в Мак? — Фэй задумчиво смотрит в потемневшее небо, не отпуская локтя Франциски и нащупывая под белым рукавом её тёплое предплечье. Карма стоит рядом и ненавидит этот вечер всей душой, но соглашается — снова не помнит, как, заглядевшись на угольные и непривычно длинные волосы (как бы притронуться, чтобы было незаметно…), но точно соглашается.       Они застревают в пробке по дороге к Макдональдсу.       Они, конечно же, не успевают на поезд.       Они молчат почти десять минут, сидя каждая на своём месте. Скинув симпатичные сандали, Майя, уже уничтожившая свой бургер и нет-нет голодно поглядывая на нетронутый Франциски, ковыряет картошкой фри в молочном коктейле вместо соуса. Карма ужасается гастрономическим предпочтениям Фэй, но недолго: мысли снова занимают неудачи сегодняшнего дня, и она мрачнеет так, что опускаются узкие плечи, которые она, словно замерзая, обхватывает руками в тонких перчатках.       — Наверное, нужно позвонить Нику, — размышляет вслух Майя, то и дело поглядывая на часы. Нужно было где-то ночевать, раз до Кураин она сегодня уже не доберётся, и Феникс выглядел единственным возможным решением этой проблемы. На Франциску было страшно смотреть, и Фэй честно не знала, как помочь.       Франциска ревниво мнёт рукава блузки, борясь с желанием опустить голову ещё ниже и схватиться за пепельные волосы.       — Ты можешь остаться со мной… у меня, если хочешь, — она выдавливает предложение из себя почти насильно: не потому что не хочет, а потому что хочет слишком сильно. — В конце концов… Я всё испортила. Мне и исправлять.       — По-моему, это было идеальное первое свидание.       Голос Майи, которая вот уже пять минут как запила последнюю картофелину фри минералкой и прочистила горло, вырывает Франциску из пучин отчаянья, в котором она задыхается вот уже сколько времени — Майя врывается в сознание глотком свежего воздуха, внезапной идеей, каким-то просвещением в царстве тьмы. Не понимая, — «cвидание? Она сказала свидание!» — Карма вскидывает голову, очень фактурно ломает тонкие брови и вжимается в спинку кресла, когда собравшаяся с силами и смелостью Майя тянется через бардачок и коробку передач и целует её.       Прямо в губы.       Прямо в вишнёвую помаду.       От губ Майи отдаёт ванильным мороженым, от поцелуя — сладкой помадой, и на количества поступающего сахара организм Франциски реагирует самым ярким выбросом эндорфинов в её жизни. Она, кажется, даже улыбается — Фэй не может сказать наверняка, не решаясь открыть глаза и посмотреть на Франциску, но чувствует губами. Карма целуется немного грубо и совершенно неумело, Майя — и того хуже, и от неопытности обеих и удивления Франциски впечатления смазываются, точно помада по острому подбородку.       — Я останусь.