Волчонок

Франц шёл по этой мокрой, каменистой дороге уже много дней. Спрашивая на рыночной площади Боцена дорогу на Инсбрук, он понятия не имел, как это далеко. Ведь Каспер сказал: «Рукой подать». Франц и думал, что за один день доберётся. Но дорога всё тянулась и тянулась под тёмно-серым нависшим небом, мимо гор, буковых лесов, небольших деревень, вид у которых был совсем неприступным. Франц в первый день было попробовал зайти в одну такую деревню, спросить, нет ли там для него какой-то работы, но крестьяне смотрели на него с недоумением и боялись подходить близко — в Тироле свирепствовала испанка, жители боялись чужих, предполагая, что у них может быть инфекция. Какой контраст с шумными, говорливыми итальянцами! К тому же Франц неожиданно обнаружил, что его немецкий язык, который в приюте считался безупречным, звучит совсем не так, как говор местных жителей. Возможно, они даже с трудом понимали его. Припасённый в приюте хлеб они с Медведем уже давно съели. В последние двое суток мальчик питался только случайно найденными у дороги ягодами терновника, а собака вообще была голодной, так как попытки ловить случайных птиц успехом не увенчались. Но гораздо больше, чем голод, Франца донимал холод. Он замёрз, ещё покидая Триест, в ту первую, по-настоящему осеннюю ночь, и всё никак не мог согреться. Он был не готов к тому, что климат в этих местах гораздо более суров, чем в его родном городе. Всё было серо, сыро, мрачно. В придачу ко всем сложностям на дороге периодически попадались патрули. В первый раз Франц едва не попался. Он, несмотря на свою наивность и неопытность, вполне понимал, что патрули лучше обходить стороной. Он и обходил. По мокрой скошенной траве, по чёрной грязи, перемешанной с острыми камнями, прячась в придорожных посадках, стараясь не сбиться с дороги. Спал он за случайными придорожными кустами, прижавшись к собаке. Франц вполне понимал, что если бы не Медведь, то он, возможно бы не выжил на этом пути. Иногда его охватывало такое отчаяние, что он подумывал, а не повернуть ли обратно. Зачем он вообще потащился в этот Инсбрук? Что там? Кто там его ждёт? Не лучше ли было сидеть спокойно в Триесте, хоть бы даже и в приюте. Там хоть есть давали каждый день, была крыша над головой, и не было такого пронизывающего холода. Но останавливал огромный путь, который он уже прошёл. Как ни странно, он не заболел. Видимо, организм собрал все свои силы для этого пути. А вот Медведь стал всё чаще отставать. Пришёл день, когда он молча лёг на дорогу, положил морду на лапы, и закрыл глаза. — Медведь, что с тобой? Вставай! — тормошил его Франц, но собака только вздыхала. И тут, стараясь высмотреть в перспективе дороги хоть какую-то надежду, мальчик увидел с правой стороны дороги характерные выступы среди деревьев. Кладбище. — Вставай, Медведь, мы почти пришли, там можно спрятаться и согреться, а может, и еду какую-нибудь найдём! Пёс, будто поняв его, тяжело встал и медленно зашагал за хозяином. Впереди действительно было кладбище. Но оно разительно отличалось от кладбища, где он привык прятаться в Триесте. Склепов здесь было мало, все они были в отличном состоянии, никаких проломов в них не наблюдалось. Могилы были расположены в особом порядке — самые богатые — прямо у входа, а те, которые победнее — подальше. Аллеи были идеально ровными, и даже могильные плиты были чрезвычайно похожими друг на друга, как будто здесь были похоронены члены одной семьи. Франц понял, что в Инсбруке кладбище было вынесено за черту города. То, что они это кладбище нашли, было хорошей новостью, значит, до города уже недалеко. Плохо было то, что на кладбище никого не было. Сейчас Франц дошёл до такого состояния, что мог бы даже унизиться до попрошайничества, если не для себя, так для своей собаки, но просить было не у кого. В такую неприятную погоду горожане предпочли на время оставить в покое своих мёртвых. Мальчик шагал вдоль могил, читая фамилии похороненных здесь людей. Могильных плит, на которых была написана фамилия Нойманн, к его удивлению, было довольно много. Увидев свою фамилию в первый раз, Франц вздрогнул. На мгновение ему показалось, что это он лежит тут под могильным камнем, а вся эта безнадёжная, холодная дорога только последний всплеск его угасающего сознания. Но потом Нойманнов попадалось всё больше. Были и богатые могилы, и очень бедные. И очень старые и совсем новые. И Франц понял, что они, скорей всего, даже не родственники; просто фамилия Нойманн в этой местности была очень распространённой. Так он забрёл на обособленный участок у самой стены кладбища. Почти все могилы здесь были ухожены. У каждой цвели поздние осенние цветы и лежали венки из цветной фольги. Пожалуй, кроме одной. Она представляла собой небольшой, поросший травой холмик. Рядом росло небольшое деревце, уже почти полностью скинувшее листву. Франц подошёл к жестяной табличке в изголовье и с трудом прочёл полустёршиеся буквы «Герда Хаусвальд» Кто была эта Герда? Судя по величине могилы, это была маленькая девочка, не старше его. А судя по заброшенности, она не имела родственников. Возможно, она была такая же приютская бедолага, как и он. И некому было заказать памятник, и посадить цветы у её могилы. А скоро и табличка упадёт… Но кто-то всё-таки посадил здесь дерево. Франц сгрёб в кучу опавшие листья, и в готовую «перину» тут же залез Медведь. Листья были влажные, но выбирать не приходилось. Франц лёг рядом с собакой и, несмотря на голод, тут же уснул от усталости под шорох мелкого дождя по жестяным цветам из венков на окрестных могилах. Утром в этом промозглом краю его впервые встретило солнце. Но тепла это солнце совсем не давало. Стуча зубами от холода, он выбрался из вороха листьев, отряхнулся и попробовал поднять Медведя. Но пёс упорно не хотел вставать. Он очень сильно ослабел и даже хвост его едва шевелился, приветствуя хозяина. — Ничего, Медведь, я скоро вернусь, — бормотал мальчик, — я обязательно принесу что-нибудь поесть. Медведь слабо вильнул хвостом и снова закрыл глаза, и Франц быстро пошёл к выходу из кладбища. Во всём теле он испытывал от голода необыкновенную лёгкость, голова слегка кружилась, но утренний холод придавал бодрости; на вчерашних лужах уже появился тонкий лёд.