Волчонок

Аннелиза ждала, что инспектор начнёт сразу требовать от неё признания. Она пыталась собрать мысли в своей больной голове, но это у неё плохо получалось. В конце концов, женщина решила просто молчать, чтобы в теперешнем состоянии не сболтнуть лишнего. Но, к её удивлению, Кляйн лишь спрашивал о злополучном пистолете. Казалось бы, его ничуть не смущали однотипные ответы, вроде «не знаю», «не помню». Он делал пометки в документах, будто так и надо. Хунек смотрел на коллегу с недоверием: чего это он так резко изменил своё отношение к задержанной? Кляйн и не заметил, что давно настало время обеда, и только постовой, передавший ему тормозок от Моники, вернул комиссара в реальность. — Ну что, Аннель, разговаривать будем? Как ты до жизни такой докатилась? Бить в своё время сестру — вот она ты, и ладно бы одна, так с подругами же! Тогда уж надо было с родителей начинать — они же ей всю ту любовь, что могла бы предназначаться тебе, отдали ей. А помнишь, математик тебя с поличным поймал, когда ты Биргит ставила кляксы в тетрадь? Надо было это делать дома, а не в учительской. Очень глупо ты тогда попалась, Аннель. Задержанная мигом изменилась в лице. Опять всплыли эти кляксы! Откуда этот въедливый комиссар знает столь любопытные подробности? Мгновенно в голову пришла мистическая мысль, что этот полицейский знал, видел, слышал все её ночные кошмары. — Я думала, полицейским некогда сплетни собирать, — Аннель, дрожа всем телом, отвела взгляд, уставившись на дверь. — Верно, мне некогда, — Мартин сделал акцент на этом слове и жестом выпроводил Хунека вместе со стенографистом, — а вот другие с удовольствием это сделают. — Ну и кто же это? — с плохо скрываемым страхом спросила Аннель, — Я е…ё… Знаю? — Может быть. А может и нет, — уклончиво ответил Кляйн. —Я ничего не понимаю! — истерично вскрикнула задержанная, — Кто? Как? Откуда вы можете это знать?! Это кто-то, кто знает нашу семью? — спросила она почти с надеждой. В этом случае вся мистика уходила, освобождая место здравому смыслу. — Может быть… А может и нет, — продолжал интриговать Мартин. — Может, вам жена рассказала или какая другая родственница? — на грани помешательства допытывалась Аннель. — В десятку, — меланхолично ответил Кляйн, — вам фамилия Данц о чём-нибудь говорит? — Ха… Вот уж у кого язык без костей… И длинный не в меру, — с облегчение вздохнула Аннель. Нет никто не читал её мыслей, никто не видел её ночных видений, конечно же это невозможно! И она сразу бы поняла это, не будь ей так плохо. — Это вы про кого? Про Монику, или про Юлианну? — решил уточнить комиссар. — Да обе, — вскрикнула Аннелиза, — видно, что родные сестрички. Что бы ни произошло — всё знают. Вечно суют свои носы, куда не просят. Им нельзя доверять секреты. Её настроение опять переменилось. Страх испарился, осталась насмешливая враждебность. — Ну, с Юлианной я не так близко общался, а вот Моника — да, любит посплетничать. Частенько при мне этим занималась, — решил поддержать беседу Кляйн. Из неё вышел бы неплохой осведомитель. Так как вы дочку-то свою назвали? — Элла, — на лице Аннелизы прорезалась улыбка. Её настроение менялось, как картинки в калейдоскопе. Теперь, упомянув имя дочери, она испытала не только облегчение, но и желание открыть душу. — Может, если бы не она, я бы точно пропала. Ещё когда с тем солдатом жили, помню, привёз он с собой какие-то лекарства. Говорит, попробуешь — ничего не боишься, море по колено, а в атаку рвёшься вперёд всех. Я попробовала как-то. Прямо почувствовала, что крылья выросли. Скажи мне «фас» — пойду всех рвать. Вот настолько у меня разум отключился. Потом уже, помню, закончились эти лекарства, меня буквально на части рвало. Я кричала и билась в конвульсиях — так было больно. Я от боли сошла с ума, и кажется, головой в стену впечаталась. Врачи потом сказали, что меня под забором нашли. Я просила отпустить меня, а доктор в ответ выдал: «Чтоб ты опять на эту гадость подсела и ребёнку своему навредила? Вот тебе! Учти — будешь буянить, к кровати на ночь привяжем». Задержанная теперь болтала, как заведённая. Её просто несло, только успевай записывать. Хотя к делу её откровения относились мало, но Кляйн её не перебивал, так как рассказ арестантки давал более полное понимание её личности. — Вот так-то… Продержали меня в больнице долго. А у меня как будто пелена с глаз слезла. Я не находила себе места, пока не почувствовала шевеление. Кое-как на дорогу домой наскребла, ну и поехала. Мать в слёзы — мало того, что дочь — наркоманка, так ещё и с брюхом приехала. И всё бы ничего, но ведь не венчанная же! Ага, тоже мне… Не сочтите меня ханжой, но… Послушайте, вас не смущает, что мужчины требуют от жён пожизненной верности, пока в трактирах под красными фонарями шатаются? можете считать меня ханжой, но я скажу: «от ханжи слышу». Кляйн закивал в знак согласия. Здесь сложно было поспорить. Пусть пофилософствует — полезное дело. Главное — поймать момент… Так, кажется, говорилось в той самой «настольной книге сыщика»? — Мать меня отчитывать стала, а я так равнодушно и говорю: ну давай тогда утопим, как паршивого щенка — спасём честь семьи. Знаете, подействовало! Мигом переменилась. Смирилась уже, что я хожу брюхатая непонятно, от кого. Даже, по-моему, перестала слушать, кто и что обо мне говорит. После рождения Эллы стала мягче как-то. Уже не пеклась о чести семьи. Да и вообще, кого сейчас удивит женщина, одна тянущая детей? Вот настоящее королевство вдов у нас сейчас. Скажи кому, что я вдова — и проверять не станут. Так-то, господин комиссар. — Так, и сколько же сейчас Элле лет? — продолжал разговор Кляйн, ожидая момента, когда можно будет огорошить собеседницу. — Пять должно исполниться осенью, — снова просветлела Аннель. — Читать пока учится… Но ей не очень даётся. — Что ж, я думаю, ты понимаешь, что рано или поздно кто-то расправится с Эллой! Вот так, — комиссар вытащил пистолет и приставил дуло ко лбу задержанной, и та зажмурилась, — строго по законам вендетты. Если вы, — комиссар снова перешёл на протокольный сленг, — считаете себя в праве расправляться с детьми за грехи родителей, то почему бы и с вашей дочкой такое не провернуть? — Нет! Нет! Вендетта только на мужскую линию распространяется! — резко воскликнула Аннель. — Плевать. Если вы двенадцатилетнего мальца захотели пристукнуть, то не удивляйтесь, если и с вашей дочерью что-то подобное случится. Верно? В это время за дверью стояли сам начальник участка и инспектор Хунек. Они прекрасно слышали, что происходит в кабинете. — Ай да Мартин! Моя школа, — самодовольно заметил Дитрих, — ты, Роберт, тоже учись. Вот так вот и надо молчунов раскалывать. Правило первое: заболтать. И снова он прислушался к тому, что происходит в кабинете. — Горе тому, кто нарушит принципы вендетты! Его презирают сильнее, чем того, кто начал кровную вражду. Убивая из кровной мести, нужно глядеть виновнику в глаза, чтобы он знал, за что погибает. И всегда — за пределами его жилища. Никто и никогда не позволял себе расправляться с детьми — законы вендетты это категорически не приветствуют. Впрочем, Аннель, ты сама наплевала на эти законы. Знаешь же, кто такой этот волчонок? Бродяга со стажем, навидавшийся всякого! Думаешь, ему будет время разбирать, виновна ли Элла в том, что натворила лично ты? — Н-нет… Не смейте, — Аннель уже потеряла самообладание. Она тихонько выла, раскачиваясь из стороны в сторону. — Да, а ты думала, кто вырастет у волчицы? Только такое же чудовище. Ты упустила шанс, а он будет действовать наверняка. — Хватит, хватит! — Аннель уже рыдала в голос, видимо, представив, что обозлённый Франц уже высматривает Эллу и готовится в любой момент напасть, приготовив дубину или заточку. В её голове всё смешалось. И она уже не понимала грани между действительностью и допущением. В это время Дитрих снова повернулся к Роберту: — Правило второе: не успокаивать. Думаю, клиент созрел. Пошли. Начальник участка довольно резко вошёл в кабинет, после чего дежурный унтер-офицер отстегнул наручники, а Роберт вместе с полицейским подхватили перепуганную, трясущуюся Аннель под руки и потащили с собой. Они вошли в небольшую комнату, где стояло чучело, напоминающее человека. Роберт вручил Аннели нож и сказал: — Бей. — Ч-что… — Аннель абсолютно не понимала происходящее. — Ну, давай! Режь! Или за сохранность чучела боишься? Аннель решилась. С размаху она всадила в чучело нож. Кляйн и Дитрих уставились на Хунека, а тот, оценив и размах, траекторию движения ножа и угол, под которым он вошёл в чучело, скептически покачал головой. — Очень по-дилетантски. Те, кто знаком с техникой забоя скота, бьют иначе. Нет, это не она. Аннель не успела опомниться, как перед ней возникло лицо комиссара: — Тот, кто зарезал мальца, доберётся рано или поздно и до вашей дочери! Ну что, разговаривать будем? Вы стреляли в несовершеннолетнего Франца Нойманна? — Да… — тихо пролепетала Аннель, — я стреляла. Я стреляла из пистолета. Это я. Её голос перешёл в невнятное бормотание, и Кляйн позвал конвойного, чтобы вернуть задержанную в камеру.