Волчонок

Ночью Аннель спала плохо. Её мучили навязчивые воспоминания. Вот Томаш показывает «чудо-средства» и говорит, что с ними море по колено. Затем картинка резко меняется, и вот Аннелизу уже начинает крутить от невыносимой боли. Это было ни с чем не сравнимое ощущение, будто тебя разрывает на части. Ошалевшая кричала, металась из стороны в сторону, и, наконец, в отчаянии буквально впечаталась в стену… Дальше — мрак и темнота. И больница… Женщина открыла глаза. Она по-прежнему была в камере. Всё тело болело, кожа чесалась. Её соседка спокойно посапывала. Пожалуй, слишком спокойно, но это «слишком» Аннель не заметила. Подумала: «Счастливая. Ей хоть бы что. Убила и явно довольна собой… А сама-то»? — мелькнула мысль. Соскочив с койки, она принялась мерить шагами камеру. Несмотря на сильное недомогание, мысли были об одном: о дочери. Что с ней теперь будет? Дождётся ли Элла свою мать из тюрьмы? Захочет ли знать её после этого? Стараясь отогнать непрошенные мысли, Аннель живо окунула голову в умывальник. Холодная вода немного отрезвила заключённую, и она снова попыталась заснуть. Но её тут же снова охватила дрожь. Размытые, едва различимые образы, снова промелькнули перед ней. Холодный декабрьский вечер. Аннель укачивала маленькую дочь на руках. Странно даже, что прежде она ничего к этому ребёнку не чувствовала, но стоило взять на руки… «Всё против нас, малышка, всё. Маме только бы одно — что люди подумают… Одни мы с тобой. Скоро и есть станет нечего… Ну-ну, тише… Тише…» Однако девочка начинала плакать всё сильнее. Аннель пыталась её успокоить, но тщетно. Положив ребёнка обратно в люльку, она вдруг заметила, будто ребёнка скрутило. Маленькое тельце подрагивало, будто через него пропустили электрошок. Малышка отчаянно плакала. — Не может быть! — в отчаянии закричала Аннель. Слишком уж хорошо она знала, что это такое. — На помощь! Крик эхом разнёсся по камере, и вскоре Аннель почувствовала острую боль в боку. Она упала с нар и ушиблась. Хорошо ещё, что на нижних нарах лежала. Соседка завертелась и недовольно засопела: — Что ты… Что такое? — Н-ничего… — Заткнись и спи! — Биргит демонстративно отвернулась к стене и сделала вид, чтоснова попыталась заснуть. Разумеется, что в эту ночь она на самом деле не спала ни минуты. И Аннель так и не сомкнула глаз. От кошмаров о будущем Эллы и от озноба. С утра Аннель ходила, шатаясь. Биргит смотрела на неё исподлобья. — Ты это… Всегда так шумишь? — хмуро спросила девушка, глядя на свою соседку. — Да так, — отмахнулась Аннель, — кошмар приснился… — Ну да… Видела я таких, — безучастно произнесла Биргит, — потом на простынях болтались. То, с каким безразличием Биргит произнесла эту фразу, заставило Аннелизу вздрогнуть. На что она намекает? Что она, Аннель, повесится, или что Биргит сама её повесит?! Биргит тоже выглядела совершенно разбитой. Но как ни странно, та злость, что она испытывала по отношению к неспокойной соседке, заставляла её мозг работать чётче. Дитрих не поскупился перед водворением в камерупринести ей целый ворох копий и выписок из различных материалов дел. Вот непутёвая мать бросилась в Драву вместе с ребёнком. Её спасли, а младенца не смогли — захлебнулся. Был суд, но её оправдали. И надо же — защищал эту женщину тот самый Паретц, который имеет сейчас все шансы помочь фройляйн Фукс ускользнуть от ответственности! Конечно, ситуация была очень щекотливая, и вряд ли сами детективы смогли бы ответить на вопрос: случайность, самоубийство, или злой умысел. Биргит тогда было только тринадцать лет. И надо сказать, ничего более жуткого в своей жизни она не видела — буквально на её глазах достали посиневший маленький труп, пока на другом берегу откачивали молодую женщину. До сих пор страшно было вспоминать. Не рассказать ли, что с ней тоже было что-то похожее? Нет, может раскусить… Что же тогда… Точно! Элла! Вот, где у неё Ахиллесова пята! — Что с тобой такое? Носишься тут, как лошадь! — Я… Я не могу успокоиться. Сегодня будет суд… Только бы пронесло… — Ага, конечно… Быки тебе кое-что ещё нарисуют. Такое, что до старости сидеть будешь. Уж я-то знаю, — значительно тише добавила Биргит. — Вот дед у меня тоже ночами не спал. Мечется по дому туда-сюда… А вдруг дверь не запер, вдруг в окно кто-то стучится, то собака лает, то ему кажется, что калитка скрипит. Разбудит среди ночи и давай: «Ну сходи, ну посмотри!» А я делала вид, что сплю. Он давай тогда причитать: «Никто не хочет… Кошмар… Просил…» Ну совсем дошёл! Аннель не знала, что ответить. Ей было по-настоящему плохо и совершенно не хотелось отвечать.Соседка нравилась ей всё меньше. — А соседи всё над ним подшучивают, смеются… Ну как ужалить пытаются! Сволочи! — это Биргит произнесла вполне искренне, представив на минутку, каково было бы больному жить в такой обстановке. А ещё и рассказы про семью Гранчаров вспомнились и как Анна Зигель над бедной Милой потешалась, и рассказы о том, как жил отец МилыФилипп после смерти дочери, как потом он покончил с собой. За пару минут до своей гибели он мило улыбался, твёрдо уверял, что жизнь продолжается, что надо просто найти в себе силы и пережить то горе, что свалилось на тебя. Он, как мог, поддерживал своего сослуживца Эрхарда Майера, у которого в том пожаре погибла дочь, навещал и семью Мильке, мучившихся с дочерью-инвалидом. Неизвестно тогда ещё было, встанет ли она на ноги. А потом, в ноябре 1910 он отмечал свой день рождения. Он решил уехать домой, в Хорватию, и даже написал об этом своему брату Марко. Выглядел совершенно адекватным, говорил внятно и чётко… — Перерезана сонная артерия. Осколками стекла. Никаких шансов… — Над дедом вся округа рыгочет, а я терпи ещё… «Вроде говорила уже», — думала Биргит. Сделав паузу, она посмотрела на Аннель. Не реагирует. Ожидаемо. И продолжила: — Пальцами на меня показывают… И знают, как дочку того Буркштайлера! — «А не переигрываю ли я»? — Мало того, что оборванка, так ещё и воровка! Всего-то пару огурцов стащила у Юнты из огорода. И всё, запретили со мной играть! Представляешь? Эту имя пришло на ум Биргит спонтанно: именно так звали дочку одного местного пьяницы. Биргит однажды пожалела её и привела домой, умоляя мать разрешить ей остаться хотя бы до завтра, пока отец не угомонится. А к Юнте не подпускали детей. Слишком многие смотрели на неё исподлобья. — А потом пришла я на наше поле, так мне там тумаков надавали. Вся деревня знала, что я — воровка. И кто мой папаша знали, сто чертей ему в печёнку… Я его и прикончила. Биргит внезапно вытянулась в струнку и подошла к товарке по несчастью вплотную: — Слушай, а ты не знаешь: можно тут достать выпивки? Знаешь кого-нибудь? Аннель молчала. — Не знаешь? Жаль… — протянула Биргит полушёпотом, — там, где я сидела, можно было. Главное, нужными связями обзавестись. Тяпнула — и забылась. Шнапса бы, или этой… Сливянки, да! Хотя у неё вкус такой себе. Ну это хотя бы не та дрянь, что в деревнях гонят. — Для пьяницы ты хорошо выглядишь, вдруг вполне чётко сказала Аннель. — Потому, что я, в отличие от некоторых, не напиваюсь до посинения! — резко вспылила Биргит. — Ну да, было дело — напилась. Поминала маму. На кладбище. Шла домой и бух в могилу! Как шею не свернула — не знаю. Ну я уже под вечер оклемалась, начинаю цепляться, лезть… А никак не выходит. Я как орать стала, выть… А мимо компания проходила. Девки сокращали путь. Ох и визжали же они! — девушка залилась звонким смехом, представив со стороны, как комично выглядела бы эта ситуация. Аннелиза, как будто снова всплыла на поверхность реальности и услышала последние слова и весёлый смех собеседницы. — А муж-то у тебя есть? Или жених? —поинтересовалась Аннель. — Был, да сплыл, какая разница? — Биргит явно не ожидала такого вопроса и теперь судорожно соображала, что бы сказать. — А… Да я так… Спросить… А дети? — Ну… Родила я… А он весь синий. Вялый какой-то. Плохо ему было. Врачи его откачивали, бранились на меня… «Пила, не иначе. Вот скотина — сгубила ребёнка и не чешется», — думала Аннель, чувствуя, как её захлестнула невыразимая волна чувств. Это был и гнев на Биргит, которая своими руками пустила жизнь под откос, и ощущение дежа-вю, будто она смотрится в зеркало. Тогда врачи строго-настрого запретили ей даже приближаться к хранилищу с лекарствами, чтобы она не навредила ребёнку. А эта явно пила, как не в себя. Как так можно, зная, что беременна, ещё и пить? — Допилась? — с вызовом спросила Аннель, дёргаясь и сжимая костлявые кулаки. — Да пошла ты! На себя посмотри! Мой-то недолго мучился, а твою теперь заклюют. Заклюют, поверь мне. Неизвестно, чем бы закончилась эта сцена, но, к счастью, в это время за дверью послышался характерный звон. Кто-то отточенным движением открывал замок, и вскоре на пороге показались конвойный, а вместе с ним — комиссар Кляйн. — Фукс, на допрос!