Волчонок

Начальник одного из инсбрукских полицейских участков Флориан Дитрих ехал в Вену. Вызов пришёл так неожиданно и был таким срочным, что он не успел даже как следует собраться. Обсуждая с женой вчера вечером внезапно свалившуюся на него поездку, Дитрих выдвинул несколько предполагаемых версий этого вызова. «Наверняка хотят объединить несколько полицейских участков в один или устроить выволочку за несвоевременно отправленную отчётность», — язвительно предполагал он. Требования по отчётности менялись так часто, что уследить за ними было действительно проблематично. Версию жены — его вызывают для того, чтобы торжественно наградить за многолетнюю самоотверженную службу — он отвергал с решительным и, пожалуй, несколько показным негодованием. И только оказавшись в утреннем полупустом вагоне поезда, Дитрих признался себе, что версия жены не лишена основания, хотя он и высмеивал её вчера. Дело в том, что он знал то, о чём ещё не говорил своей семье — через месяц он уходит в отставку. Нет, он совсем не чувствовал себя старым или слабым, не способным для дальнейшей службы. Наоборот — он находился в том счастливом периоде своей карьеры, когда опыт, профессиональные знания и уважение горожан позволяли ему наиболее быстро и успешно раскрывать самые запутанные дела, мудро и эффективно руководить подчинёнными, без суеты, с разумной требовательностью и без излишней строгости выстраивать работу отделения. Годы ему не мешали. А всё же… Дитрих понимал, что его время прошло. Общество, люди, его страна, без которой он не представлял своей жизни, стали другими. Перестав быть одним из ведущих народов великой державы с многовековой традицией, австрийцы стали не более чем одной из небольших наций Центральной Европы. Казалось бы, что могло измениться в небольшом, старинном, уютном городе, окружённом горами и вековыми лесами? Но изменения были, и это был не только пресловутый технический прогресс, о котором так много говорили в последнее время, и который Дитрих втайне презирал. Все эти отравляющие чистый городской воздух таксомоторы, новые многоэтажные гостиницы, нависающие над городом, которые росли в последние годы быстро, как грибы после дождя, раздражали и портили облик города. Но самое главное — люди. Социально-психологический облик Инсбрука, лишенный традиционной гордости, которую придавала ему империя, теперь определялся главным образом альпийскими крестьянами и пришлыми жителями других городов, которые рассматривали Инсбрук только как прекрасное место для преумножения капитала за счёт развития туристической отрасли. Коренные жители наоборот — стремились из родного города в Вену, а то и в Берлин, считая, что настоящая жизнь там, а не в маленьком провинциальном Инсбруке. Впрочем, большие изменения происходили и по всей стране. Дитрих, в отличие от своих молодых коллег, занятых текущими делами, их прекрасно видел. С начала двадцатых годов австрийцы пережили несколько наложившихся друг на друга глубоких кризисов — политический, экономический и морально-психологический. Многие искали опору в традиционной консервативной католической морали, и не смотря на технический прогресс, ощутимо скатывались назад, в девятнадцатый век. Процветали монастыри, организовывались новые церковные общины. Дитрих был далёк от надежд на восстановление былого величия и для страны, и для города. Что поделаешь, он всегда был несколько циничен. Поэтому решение уйти со службы было полностью обдуманным и оправданным. Его раздражала сложившаяся в последние годы реальность. Хотя он совершенно не представлял, как будет жить дома, без необходимости каждый день идти в участок. Но пока Дитрих запрещал себе об этом думать. Но разве он не заслужил награду за свою многолетнюю безупречную службу? Конечно, если быть честным с самим собой, служба не всегда была такой уж безупречной… Сколько ошибок было совершенно по молодости… Взять хотя бы это знаменитое дело Анны Зигель! А всё же он всегда был безусловно честным и старательным в своей работе, и сейчас ему не за что себя упрекнуть. Столичное руководство должно это понимать. Так что, может быть, Марта и права — его вызвали для награждения. Кого же теперь поставят заместо него? Точно не Хунека — у него натянутые отношения с окружной прокуратурой и довольно сомнительная репутация. Кляйн? Возможно. Это буквально пальцем в небо попасть. А, может, Татсберг. «Собирателю мелочи» пока недостаёт опыта и желания, чтобы возглавить управление. Всяких он повидал в начальственном кресле — были и бестолочи, и толковые люди. Когда ушёл на покой его некогда наставник Цогеллер, с которым он начинал карьеру, на смену ему поставили пустопорожнего болтуна, который и рад бы перед окружным управлением отчитаться раньше срока, а все шишки — простым сыщикам. Полицейские даже перекрестились, когда надоевшего всем Майне наконец-то сняли. А вот в девятисотых началась настоящая чехарда, когда за два года начальники не успевали толком ничего сделать не столько по причине нехватки времени, сколько потому, что все, как один, были настоящими канцелярскими крысами. Когда пришёл Хартманн, первое, что он сказал, это было «Третий за год»! Волевой человек был, въедливый, упрямый, но честный. Всем досталось за то, что «ночные твари» снова гуляют пешком под носом у полиции. В тринадцатом году пошёл на повышение, а заместо него кого поставили? Вечно больную развалину Ноймайера, у которого на лице читались все недуги. Не нужно было быть врачом, чтобы понять, что у человека гипертония. Стоит ли удивляться, что всего через полтора года его отправили в отставку? Тогда только и стал Дитрих начальником. Все эти события пролетели, как мгновение. И вот, он в трудные для страны времена удержал дисциплину в участке, и во времена разгула преступности, со штатом мирного времени, не допустил скатывания города и округа в анархию. Это уже немало! Уж если не ордена, то медаль хотя бы он заслужил! Будет обидно, если в управлении от него отделаются сухим «спасибо», а на его место поставят или новичка, не умеющего никем и ничем управлять, или дурака. Вот им-то наверняка потом безбедная старость будет обеспечена, как и почёт и уважение. Сладкие мечты были развеяны совершенно, когда Дитрих пришёл в главное управление столичной полиции. Дежурный на входе долго не мог понять, кто он, и зачем пришёл. Мимо по широкой мраморной лестнице проносились какие-то люди в форме и в гражданской одежде, а он в своём старом парадном мундире, надетом по настоянию жены, всё топтался возле конторки дежурного, пытаясь втолковать туповатому парню, что вызвали его по междугороднему телефону и поэтому письменного вызова у него нет. Телефоны с каждой минутой Дитрих ненавидел всё больше. Пока дежурный звонил в разные кабинеты разному начальству, выясняя, куда нужно направить прибывшего провинциала, он вспоминал годы своей службы, когда никто никакими телефонами не пользовался, однако раскрываемость была получше, чем у некоторых сейчас. Наконец, его допустили в управление и, поднявшись по широкой, пугающей своею пышностью лестнице, он долго бродил по этажам в поисках нужного кабинета. Эти блуждания ещё раз подтвердили его решение уходить со службы. Этот мир, с его телефонами, непомерно раздутой бюрократией, новыми способами экспертизы и совершенно новыми типами преступников, был ему чужд. Найдя, наконец, кабинет, в который направил его дежурный, Дитрих попал к молодому невысокому, белобрысому майору полиции, который встретил его весьма сердечно, но не без налёта некоторого превосходства. После того, как Дитрих отказался от чая, ему были представлены протоколы допросов нескольких задержанных. Хронологически разница между всеми допросами составляла от нескольких суток до двух лет. — Я, знаю, коллега, — говорил майор, развалившись на стуле, — что вы в курсе дела Анны Зигель, так как в своё время помогали его раскрыть… «Ха! Помогал. Да по сути я его и раскрыл», — горько усмехнулся про себя Дитрих. Между тем хозяин кабинета продолжал: — Интересно тут то, что несколько задержанных признаются в одном и том же преступлении якобы совершённом ими единолично. Причём, независимо друг от друга! «Да, это действительно интересно, — подумал Дитрих, по крайней мере очень странно» — Да вы садитесь, просмотрите документы, — с деланным радушием хозяин кабинета встал и указал Дитриху на своё место, — а я схожу перекушу. С утра, знаете ли, весь в работе… Дитрих сел за стол и открыл тонкую папку с протоколами допросов. Содержание папки его действительно удивило. Ясно было, что из всех допрошенных правду относительно убийства Анны Зигель говорит лишь одна. Или не говорит ни одна. Но чем это обусловлено? Зигель, разумеется, преступница известная, к тому же она одиночка, не связана с криминалитетом. Не зря в своё время её назвали Инсбрукской волчицей. Поэтому её убийство могло обеспечить в уголовном мире славу и уважение. Но это ли заставляло этих женщин (а все задержанные были только женщинами) брать на себя, кроме своих собственных прегрешений, ещё и такое серьёзное преступление? Или же сама Зигель вынудила этих бандиток и воровок доказывать свою безусловную смерть для того, чтобы навсегда прекратить поиски? Но что она могла им за это пообещать? Расплачиваться ей явно нечем. Запугала? Среди допрошенных были особы бывалые, таких запугать не так уж и просто… Дитрих переворачивал листы протоколов и выборочно читал подчёркнутые места: «… а закопала я её там же, недалеко от Добреценской тюрьмы. … — Показать место? Да уж и не знаю, найду ли его. Давно дело было. Можно попробовать и найти. … — Как это, зачем убила?! Не я её, так она меня. Она знаете, какая была — чистый зверь. … — Как это, за что? Да ни за что! Она же знаете, сколько детишек погубила!» — рассказывала какая-то Дора Шлоссер. Но через пару месяцев нечто подобное поведала Эльза Хариманн: «Да, это моих рук дело. И вы должны быть мне благодарны. … — Как это, за что? Я вашу работу сделала, мир избавила от чудовища. Она была чудовище, не человек! … — Какая Дора? Не знаю я никакой Доры! Нас только двое было — я и она — Зигель. И я её самолично зарезала. … — Да, тем ножом, который у меня отобрали при задержании. … — Нет, я не убийца, я честная воровка. А убила только Анну Зигель, вот вам крест. Кстати, о кресте. Там, где я её зарыла, крест недалеко стоял. … — Ну такой старинный, каменный. Рядом с дорогой. Вот там она и осталась. … Нет, я не стала её зарывать, ещё чего! Просто оставила там, недалеко от того креста» А вот ещё показания какой-то Марии Дальбрюк, а вот какой-то Маргит, кстати, эта Маргит, оказывается, знала Анну ещё до Добреценской тюрьмы, и сама была особой чрезвычайно опасной. А вот донесение местного инспектора, что спустя два года после пожара в Добреценской тюрьме и массового побега заключённых, недалеко от одной из местных ферм было найдено тело женщины. Судя по описанию, женщина могла быть Анной Зигель. Однако никаких повреждений на теле не было обнаружено, что полностью исключало насильственную смерть и опровергало показания всех, кто брал убийство Зигель на себя. Дитрих перевернул последний листок и задумался. «А ведь они все завидовали ей, — внезапно понял он. Все эти воровки, проститутки, мошенницы. Всем им хотелось славы, хотя бы такой же страшной, как у неё, всем им хотелось иметь такой же характер — жуткий, но удивительно сильный и независимый. Все эти признания — только попытки доказать свою несуществующую силу: вот она была волчица, о ней говорила вся страна, а убила её я! Я оказалась сильнее, хитрее, удачливей. А на самом деле…» Он ещё раз перечитал донесение о найденной возле фермы покойнице. Высокий рост, широкие кости, до крайности изношенная одежда, отсутствие обуви… Одинокая смерть от голода, холода и болезней, такая же одинокая, какой была и жизнь Анны Зигель. Дверь распахнулась и в кабинет стремительно вошёл майор, сияя радостной улыбкой. Было видно, что он только что хорошо перекусил, выкурил трубочку и теперь вполне доволен жизнью. — Так какое ваше мнение, коллега? — Я думаю, что вот это всё, — Дитрих опустил ладонь на протоколы допросов, — полная чушь. Разумеется, это всё самооговоры. — Но тогда получается, что Анна Зигель может быть жива? — слегка нахмурился хозяин кабинета. — Не думаю, — сухо ответил Дитрих, и поднял за уголок листок с описанием неопознанного трупа, — вот, посмотрите, все приметы сходятся. Я думаю, что это она. — Я тоже так думаю, — снова просиял майор, — конечно, это она, антропометрические параметры совпадают, а потом остатки одежды вполне могут быть тюремного происхождения. — Да, конечно, — кивнул головой Дитрих. — А правда ли, что у неё был ребёнок? И куда-то он потом исчез… — на лице майора проявилось почти женское любопытство. — Ничего не знаю об этом, — отчеканил Дитрих с деревянной интонацией и уставился в окно. Перед его глазами стояло упрямое, темноглазое лицо Франца Нойманна. — Ну что ж, коллега, не буду вас дольше задерживать, я рад, что у нас одинаковое мнение по этому вопросу, — промямлил майор с некоторым разочарованием. «Я имею полное право молчать относительно Франца Нойманна, — думал Дитрих, сидя в вагоне обратного поезда, — ведь прямых доказательств как не было, так и нет» Он представил, как бы изменилось лицо его сегодняшнего собеседника, если бы он доложил, что сын Анны Зигель успешно закончил гимназию и поступил на медицинский факультет Венского университета, и весело рассмеялся. «Дай бог, у Франца всё получится. Пока что ему, несмотря ни на что, подозрительно везёт», — вздохнул Дитрих. Приближалось время, которое перевернёт весь мировой порядок, и без того неустойчивый. И не отговориться ведь никак, что не помнили люди слова маршала Фоша, сказавшего одну-единственную фразу, едва успели высохнуть чернила под договором, или предупреждения Ллойда Джорджа ещё когда даже пресловутый «Версаль» не подписали! К счастью, начальник полицейского участка Флориан Дитрих даже представить пока не мог эти перемены. Он с нетерпением выглядывал в окно, ожидая увидеть привычные горы и башни Инсбрука.

Конец Июнь 2020 — Май 2024