Я больше не играю со своей душой Какая есть, кому-нибудь сгодится Но медь — не золото, и твой герой Последний, кем бы ты могла гордиться.
Би-2 "Последний герой"
Что такое смерть? Простая отговорка. Отличная отговорка. Чтобы не делать свои дела. Чтобы не выполнять чью-то просьбу. Не заезжать к родителям на выходных. Если Вам вдруг перехотелось жениться, то Вы всегда можете умереть. И Вам в самом деле не придется жениться. Расскажи мне о смерти. Такая скука, если честно. Кто-то разве чего-то не знает о смерти сейчас? Кто-то еще не понял, что такое смерть? Уикенд. Отдых. Отпуск. Долгий и скучный отпуск. Увольнение для лузеров. Если кто-то еще придумал слово «увольнение». С подбородка на пол капает слюна. Рот при этом пересушен. Пол под кушеткой — чисто отдраенный, будто бы его только что отмыли и никто еще не успел по нему походить. Или заблевать. Или испачкать кровью. Будто бы в этом доме в самом деле не было меня. — Хватит кряхтеть, ты мешаешь. Сложно не кряхтеть, Кейра, твоя рука буквально в моем желудке. Тебе повезло, что я ничего не ел сегодня на завтрак. Будь благодарной, пожалуйста. Лицо горит. Голова болит так, что просто раскалывается. Тошнит. В ушах звенит. Кейра что-то продолжает говорить. Не уверен, вроде, ругается на меня. Такая вот закономерность: люди возле меня всегда ругаются. Будто бы кто-то открыл ящик пандоры и обмазал меня этим. отговорка. Легче обвинить других, чем признать, что ты простой неудачник. — Знаешь, Ламберт… Не знаю. Знал бы — не был бы здесь. Ей бы не пришлось копаться в моих внутренних органах. Пытается вернуть меня в чувства, к жизни, не дать мне умереть. Зачем? Смерть это просто отдых, а я так, если быть честным, заебался. — Тебе нужно сделать передышку. Так высунь из меня свои руки и дай мне сдохнуть. Она говорит, и я чувствую, что мои мышцы буквально срастаются: — Ты думаешь, что отточишь навык, если будешь работать так. Она говорит, и ко мне возвращается нормальный ритм сердца. По животу стекает липкая горячая кровь. Что такое кровь? Всего лишь допуск к жизни. Маленькая преграда на пути к тому, чтобы хорошенько отдохнуть. В общем, только поэтому мы и живем. Чтобы хорошенько вымотаться перед таким отдыхом. Она говорит: — Знаешь, твой способ — это то же самое, что подумать, мол, «ох, я так устал», но вместо отдыха начать работать еще больше. Вот чем ты занимаешься. Я перевожу взгляд на потолок. Я не хочу умирать. Я хочу в отпуск. — В этот раз рана в самом деле ужасна. Почему ты все еще в сознании? По моим подсчетам ты должен был вырубиться еще часа два назад. Она промакивает мое лицо холодной тканью. Заботится. Зачем-то. Не знаю. Наверное, ей просто делать нечего. Всякая доброта идет от того, что людям просто нехрен делать. От того, что у них нет проблем, вот они и занимаются тем, что помогают другим. Строят из себя ангелов, жриц, божьих детей, все такое. — Но ты умудрился дойти до меня, придерживая свои вываливающиеся кишки. Она нависает надо мной, смотря в глаза. — Мне кажется, именно за это я тебя и полюбила. Я моргаю. Да, это тоже от нехер делать. В смысле, пиздеть без продуху и так откровенно. Я вообще без понятия, насколько ты должен быть тупым и счастливым, чтобы в самом деле любить. Что такое любовь? Трата своих ресурсов на другого. Зачем? Ведь, скорее всего, у него есть свои проблемы, и ему не до этого дерьма. Скорее всего у него забитый график, так куда ему, блять, положить твою сраную любовь? Что ему с ней сделать? Ее даже нельзя сожрать, Боже, и денег с нее не заработаешь. Вообще, все мы были бы куда счастливее, если бы только и делали, что жрали и зарабатывали деньги. Или же сошли с ума. Или поубивали бы друг друга. Как будто у тебя много выбора. Она говорит: — Дай себе отдохнуть. — В смысле ты все-таки предлагаешь мне умереть? Она вертит пальцем у виска и закатывает глаза. — Выспись. Бред еще не сошел. И гасит свечи. И все-таки… пожелала она мне сладких снов или умереть? Иногда окружающих так сложно бывает понять. Поэтому мне куда легче придерживать свои кишки, чтоб они не вывалились. Ну, знаете, корчиться от боли лишь бы не разговаривать с людьми. Разговаривать в смысле вести диалог. Я не говорю о бессмысленном подборе ругательств, чем я и занимаюсь обычно.***
Она поправляет на себе чулки. С каких пор она носит чулки? С каких пор я замечаю чьи-то чулки? Подкрашивая губы, она говорит: — Твой известный доблестный дружок, Белый Волк, тоже недавно заглядывал. Я смотрю на нее, медленно моргая. Прижимаю руку к своему животу, в самом деле ощущая, что у меня там все еще висят кишки. Нет, они не висят уже почти целые сутки. Я спрашиваю: — Кто это? Я проверяю то, как туго перевязан корпус. Все сделано так аккуратно, без узлов, слой за слоем. Не похоже на мою работу. Я, по правде говоря, себя и не перевязываю. Мне впадлу. Не то чтобы одежду потом от крови отстирывать приятнее, но я никогда не славился тем, что думал наперед. Будущего и прошлого нет. Есть настоящее, в котором я настоятельно рекомендую себе сдохнуть, но меня еще что-то держит. Наверное, Кейра и ее хреново милосердие. Меня это раздражает. Спасла меня однажды и теперь это происходит постоянно. Ей пора бы найти для себя нормальную работу и заняться своей жизнью, а не проявлять эту свою доброту, строить из себя божьего посланника, ну и чем там еще занимаются люди, которым делать нехер? Как еще они называют свое обычное безделье? Она говорит: — Геральт. Геральт? Геральт, еб его мать, из Ривии? — С каких пор известный и с чего вдруг благородный? Я даже не знал, что у него есть тупая кличка. Белый волк. Как сильно надо было объебаться, чтобы высрать такое? Да хер с ним, чем надо было обдолбаться? Перемешать все эти ведьмачьи эликсиры и залить его фисштехом? Какого хуя? — Я не знаю, так говорят. — Кто говорит? Он сам и его шизофрения? Я убираю руку от живота и нет, у меня ничего там не вываливалось. Мне даже немного грустно за это. — Нет, окружающие. Знаешь, если вдруг ты вылезешь из своей этой депрессии… — У нас тут еще не придумали депрессию. — Хорошо, тогда я назову это долбоебизмом. — Спасибо, лучше используй несуществующие слова. — Нет, поздно. Так вот, про твой долбоебизм и его вытекающие… Я закатываю глаз. Я не могу послать ее на хуй. Не могу даже нагрубить ей. Она мне жизни спасла, все-таки, хотя не то чтобы я ей за это особо благодарен. И не то чтоб мне не срать, но все-таки. Еще из уважения, наверное, она все-таки со мной пыталась построить чистую и отчаянную любовь. Ну, насколько это возможно. Искала во мне человечность и искренность. Порывы в светлое и что-то кроме самосаботажа. Нашла только три новых психологических травмы. А потом она во мне разочаровалась. В общем, не то чтобы у кого-то со мной могло быть по-другому. Я просто одно херово разочарование. Ничего не умею и не знаю. Раньше что-то там делал неплохо, брался как бешеный за все задания. Был из тех, кто рубил утопцев за тридцать крон — дешевил, как последний кретин, думая, что возьму количеством, а не качеством. В итоге разучился даже тому минимуму. — Так вот, если ты вытянешь голову из своего панциря, — говорит она, расчесывая свои волосы. — То услышишь, о чем говорят люди. Чем живут. Знаешь, за последнее время Геральт довольно сильно… Дальше я ее не слушаю. Мне это не интересно. Известный и благородный? Пусть. Я даже и не завидую, мне просто насрать. Я себе популярности никогда не хотел. Кто хочет прославиться за то, что он неудачник или мудак? Кто-то хочет орать о том, какой он лузер? Никто. Вот и я не хочу. — Скоро зима, — говорит она и смотрит на меня. Ищет мой взгляд. Я ей в глаза не смотрю, мне это не нравится. — Спросишь у него, как так вышло. С ним был какой-то мальчишка… Лет двадцать, не знаю, может, больше… Мне это неинтересно. Не интересна его слава и парнишка, который с ним таскается. Меня не интересуют его сексуальные предпочтения. Мне неинтересно это все, потому что этого нет у меня. Сложно обсуждать то, в чем ты не разбираешься. Я не знаю, не понимаю, не хочу знать. я хочу отдохнуть. Кейра все еще говорит: — Он, кстати, о тебе спрашивал. Думал, что мы вместе, но нет. Он сказал, что так и думал, что я не вытерплю тебя дольше трех месяцев. Она стряхивает пыль с тумбы. Прячет в этом занятии свое внимание и свой взгляд. Она делает все подряд, лишь бы не смотреть на меня, не обращать на меня внимания. Мне это внимание все равно не всралось, так что не то чтобы мне может быть обидно. — Я сказала, что он прав. Но я не выдержала тебя по другим причинам. Не то чтобы я разнылась ему, но я подумала, что, может быть, он смог бы тебе помочь. Я отворачиваюсь и выдыхаю. Да, отлично. Прекрасно, Кейра, моя дорогая Кейра. Ведь если тебе нечего делать и ты вбила себе в голову это тупое сострадание, то, непременно, всем есть до этого дело. Все меня будут жалеть и хотеть мне помочь. Я ведь так важен для всего сраного мира. Да, дорогая Кейра. Спасибо, что опозорила меня из лучших побуждений. — Я сказал ему: «знаешь, с ним что-то не так». Я не называю тебя психом, нет, но эти твои проблемы… Они пугают. Так не смотри на меня и все. Неужели это так сложно? — Он пожал плечами и сказал, что такое бывает. Мы же ведьмаки, сказал он, у нас иногда случаются всякие сдвиги в голове. Особенно после зелий. Знобит и все такое. Иногда, говорил он, мне даже бывает трудно встать с кровати. Ну и что в этом такого? Да. Ну и что в этом такого? Просто спроси это у себя каждый раз, когда ты думаешь, что у тебя что-то случилось. Тебе больно? Что в этом такого? Тошно? И что в этом такого? Абсолютно ничего. Ничего нового или интересного. Иногда что-то с случается и это случается со многими и часто. Дерьмо имеет за собой цикличность, ничего нового. Да, у нас, ведьмаков, случаются небольшие сдвиги, и что в этом такого? Я выжил после испытаний травами, у меня теперь нет права ныть. Я ведь даже не сдох. — Я посмеялась, потому что ну, знаешь… Я ведь говорила не о зельях. Я говорила о том, что ты иногда забываешь есть. Что иногда специально провоцируешь все так, чтобы тебя буквально чуть не убили. Что иногда ты можешь уклониться, но ты не уклоняешься. Я посмеялась над этим его «у ведьмаков бывают всякие сбои». Да, может быть. Небольшие сбои, хах, да, что-то вроде того. Я ковыряю рану на своем запястье. Сдираю засохшую корку крови, проходясь ногтем по голому слою кожи. Я даже не чувствую, как оно болит. Я вообще нихрена не чувствую, и меня бесит, что Кейра в самом деле думает, что мне нужна помощь. Она так сильно в это верит, что просит об этом у Геральта. Помоги, говорит она, своему славному умственно отсталому брату. Да, он вредный и тупой, но он не хуже тебя. Но меня не от чего спасать. Я ведь даже не чувствую. Я спрашиваю: — Ты ведь не рассказала ему? По большей мере мне больше ничего не интересно. Мне неинтересно, что думает по этому поводу, что он сказал и интересно ли ему это в принципе. Надеюсь, что нет. Надеюсь, что ему насрать, потому что мне — да. Она молчит. Я смотрю на нее через плечо. Я не умею читать мысли. Абсолютно точно, и да, иногда у меня случаются проблемы, но я не тупой. Не надо уметь читать мысли, чтобы иногда что-то да понимать. Я хмыкаю. Она говорит: — Нет, постой… Я не сказала об этом прямо. Просто упомянула, что у тебя случились периоды. Сложнее обычных. — И что с того? Она смеется. Вместо ответа она смеется. Так, будто плачет. Я не хочу это слушать. Потому что вот это я уже понимаю. Знаю. Мне не хочется это обсуждать или строить из себя понимающую заботливую мамашу. Я тут не за этим. Я тут вообще не знаю зачем. Это просто инстинкт. Да, папочка Весемир, что-то ты да подливал во все эти смеси и травы. Какой-то тупой инстинкт к жизни. Что бы ты сказал, увидев меня вчера с разорванными мышцами? Знаешь что, на это мне тоже насрать. Насрать и на все твои нравоучения, и на твои бессмысленные уроки. Ты вложил в меня силу, но забыл положить обратно человечность. Я чувствую себя монстром, впихнутым в кожаный мешок, сшитый из разных лоскутков. Знаешь что? Иди-ка ты к черту. — Он сказал то же самое. Ну и что с того? — спросил он. И сказал, что да, это случается после зелий. Это неприятно. Эти звуки и образы, да, но такова наша судьба. Я встаю и застегиваю на себе рубашку. — Ты сказала ему. — Я сказала ему. Мне не нужна помощь. Может, я вообще не доживу до зимы. Не доживу до допросов Геральта. Может, мне повезет, и Богиня избавит меня от этих страданий. Если я снова не приползу избитой псиной к первой попавшейся чародейке. Значит такая судьба. Выживать непонятно зачем. — Прости, — говорит она. — Я не могу на тебя смотреть, — говорит она. Так не смотри. — Знаешь, у меня нет уже на тебя сил. Правильно сделала, что ушла от тебя. Ты мудак, не ценишь не то что других, а даже себя. Я застёгиваю рубашку на последние пуговицы. — Ага, и нет, я совсем по тебе не скучаю. И никогда о тебе не вспоминала! — кричит она, и ее голос срывается на хрип. Ее голос дрожит так, что эта дрожь даже передается на мои руки. Я надеваю куртку. — И вообще, я забыла о тебе! Видишь, как я тебя забыла?! Посмотри! Она топает ногой. Она закрывает глаза и плачет. Или смеется. Я не знаю. Я могу сказать ей «прости». У меня даже жопа, наверное, не отвалится. Я могу встать перед ней на колени и попросить о прощении. Могу даже поцеловать ее. Да, конечно, могу, но… извините, я не совсем тупой. Никто так не говорит. Понимает, никто не говорит другим: «прости, пожалуйста, что я испортил тебе жизнь». Никто не говорит другим: «извини, но ты не могла бы ну, знаешь, забыть о своих чувствах ко мне». Я не могу просто взять и сказать ей: «прости, пожалуйста, что я — хреново разочарование, но не предупредил тебя», Ведь это просто смешно и бессмысленно. У меня случаются периоды, и да, может, понасмотершивсь на меня в эти периоды, никто больше мне не поверит, что я адекватен, но все-таки… я еще не совсем отупел. Ведь сейчас у меня не тот период. Поэтому я просто ухожу. Когда-нибудь она и в самом деле забудет. Если я, например, сдохну.