Ультранасилие

      И все-таки война есть война.       Когда говорят слово «стабильно» слышится это как «пару дней все будет нормально, а потом только гадать на кофейной гуще».       Так что я заранее знал, что этот лагерь долго не продержится.       Неважно, кто выиграет, военные лагеря всегда подвержены опасности.       В конце концов, умирать вовсе не обязательно.       И на том спасибо.       Да и, по правде говоря, после того, что я пережил, не то чтобы меня теперь может напугать нападение. Даже если оно в три ночи, и даже если мне приходится отводить Тину под градом стрел.       Не то чтобы я проникся к ней светлыми чувствами, но все-таки мы переспали, и было бы некрасиво просто кинуть ее на улицу и убежать.       У меня вообще-то был соблазн втиснуться к ним, потому что на улице дождь, у меня нет теплых шмоток и даже нет оружия.       Я, конечно, не заболею, и кнутами меня бить вроде как больше не будут, но все-таки понимание, что придется под дождем ныкаться от армии меня сильно не радуется.       Когда я помогаю Тине взобраться на лошадь я с горестью думаю: надо же, любые люди, которым я помогал, в итоге так и не помогли мне.       Но Тина, не разжимая своей руки, говорит мне:       — Ближе к концу лагеря есть палатка с оружием, беги туда, там должно что-то остаться. И да, береги себя. Надеюсь, мы еще встретимся.       Я пораженно моргаю.       Оказывается, все не так уж и плохо, как я себе нафантазировал. Вообще, после того, как я встал на ноги я заметил за собой тягу желать, чтобы мне стало плохо. Ну, чтобы все было грустно и драматично, а я, такой несчастный и побитый, сидел на этом кладбище и горько вздыхал, а прохожие меня жалели.       В общем, после того, как мне стало плохо по-настоящему я понял, что это желание хочет все-таки не настоящей боли, не страданий, а умеренной грусти. И только для того, чтобы меня пожалели.       И все-таки не время для страданий.       Я киваю ей.       В палатке я нахожу неплохой меч и даже один кинжал, но больше ничего не кажется мне пригодным. Я нашел лук, но пока искал нормальные стрелы, за спиной раздался громкий звук, из-за которого я подскочил.              Я плюнул на это дело и спешно вышел из палатки. Могу, в принципе, затаится в кустах, подождать, пока все успокоится, пройтись по полю и повыдергивать стрелы из трупов.       Я хмыкаю.       Думал украсть лошадь, но удачной так и не подвернулось, поэтому я просто молча и очень тихо ушел из лагеря. Лишь на секунду я подумал: а как там Альдия? А та чародейка?       Но я быстро об этом забываю. Ей-Богу, можно волноваться о ком угодно, но не о чародейках.       Они со всего выпутываются.       Ну, почти.       Три ночи, дует холодный ветер, идет дождь, а я плетусь по влажной земле с мечом, который тащится по слякоти.       Но куда идти?       Где ближайшая деревня?       У меня нет ни денег, ни моих зелий, ни моего оружия, ни даже доспехов.       У меня все отняли в тот день, все отобрали, но по сравнению с теми временами я в куда более выгодном положении. Как минимум не в плену. А как максимум благодаря своей выдержке я смогу неделю прожить. Ну, за неделю я уж точно дойду до какой-нибудь деревни. Там можно найти заказ какой…       Я останавливаюсь и хмурюсь.       Тут война. Какой к черту заказ?       Их раздобыть можно только у властей. У тех самых властей, которые пытали меня и держали в плену. Нет, косвенно, конечно, не меня, но более дружелюбными от этого они мне не кажутся.       Но все-таки лучшее, что я могу сделать — найти деревню. Если повезет, то смогу выполнить задание в обмен на ночлег и еду. Если совсем очень сильно повезет, то смогу найти еще одно задание и прикупить для себя травок, сделать зелья.       Это с учетом того, что я смогу справиться на задание без доспехов и зелий.       Я успешно справляюсь с людьми, но как биться с монстрами одним мечом? Повезет, если это будут просто варги, их и голыми руками при желании можно завалить, но я и в зажиточных деревнях не видел заказов на врагов. Как правило, они водятся в лесах и выходят на падаль. Ну, если их не провоцировать.       Но все-таки скора зима.       Я силой заставляю себя пойти вперёд, рассеяно почесав шею, я решил, что следовало попросить Альдию о портале. Оказался бы в Каэр Морехне, а там и доспехи, и оружие, да и Эскель с Геральтом с голой жопой не оставят.       Я тихо хмыкаю.       Три месяца пыток сделали из меня на удивление жизнерадостного человека.       Еще ранее я бы подумал с отвращением об их помощи, решив, что они сделают это из жалости, или вообще на хер пошлют, а теперь ничего, вполне понимаю, что они дадут мне денег, а при желании до деревни доведут и сами мне задание найдут.       Понятия не имею, откуда во мне эта уверенность.       Может, я просто устал во всех видеть врагов.       Или, возможно, после того как я встретился с истинной жестокостью, обращенной ко мне, я все осознал.       Меня и раньше пиздили до кровавых соплей, но то был мой батя, и еще это было давно.              Видимо, такие люди, как я, мы просто катастрофически нуждаемся в профилактических пиздюлях.       А по-хорошему с нами вообще нельзя, мы начинаем страдать еще сильнее и всех отталкивать с томными лицами и усталыми выдохами.       Эти мысли почему-то заставляют меня улыбаться и я иду дальше, закинув меч на плечо.       Да, мир начинается казаться удивительно приветливым после того, как тебя пытали три месяца.              Наверное, как нормальный человек я должен впасть в депрессию, заработать себе ПТСР. Начать бояться каждого шороха.              Но почему-то я чувствую себя прекрасно.              До деревни мне удалось дойти за полтора дня. Ну, чувствую себя я очень даже неплохо, если не считать голода, усталости, желания спать и гудящих ног.       Но все-таки я до сих пор ведьмак.              И мне даже везет вырвать задание.       Очень хорошее.       Устранить призрака. Хорошо платят — смогу провести ночь в таверне, сытно поесть и купить что-нибудь для зелий.       С другой стороны… Я прикрываю глаза. Справляться с призраком без зелий? Я плохо себе это представляю, но я так адски хочу жрать, что, разумеется, соглашаюсь.       В конце концов они хорошо платят, а если я не заработаю сейчас денег, то сдохну.       Так что не то чтобы мне не следует попытаться.       Перед тем, как уйти на место, мужчина хватает меня за руку.       — Как думаете, мы выиграем войну?              Я смотрю на него. Медленно моргаю.       — Я не политик. Я не знаю.       Он отпускает мою руку. На лице его застывает чувство искренней скорби.       Могу представить их чувства. Наверняка они, как и я, искренне думали, что это займет три дня, их захватят, но в целом они ничего заметят и продолжат жить под другим флагом.       Это был хороший вариант.       Но им не повезло. Они держатся уже четвертый месяц, и, судя по всем разрушениям, которые я встречал, никто этому не рад.       В сущности, этому мужчине как-то и все равно, выиграют они или нет — итог будет один.       Его хозяйства в большей степени разрушены, а его жена изнасилована. Неважно, кто выиграет.              Для большинства людей итог один.       Выигрыш это лишь слабое утешение.       И только в случае того, если ты достаточно туп, чтобы поверить, что ваша победа что-то по-настоящему для тебя значит.       И все-таки у меня есть дела по-важнее.       Например не сдохнуть.       Удивительно, пытался умереть последние лет пять, а когда появился реальный шанс я ему что-то совсем не рад и вроде даже умирать не собираюсь.              Я тяжело выдыхаю.       А как бы было легко, если бы я все-таки умер.       Но все-таки после трех месяцев пыток я стал по-настоящему ценить возможность жить без боли. И, видимо, отныне я эту возможность слишком ценю, и поэтом боюсь ее потерять. Или умереть. Что, в сущности, одно и то же.       И все-таки надо браться за работу.       Иначе я в любом случае умру.       Никто не придет ко мне на помощь. Никто не собирается меня спасать.       Хотя бы потому, что никто не знает, что мне по-настоящему нужна помощь.       Кроме…       Лютик.       Это имя звенит у меня в голове. По правде говоря сейчас мне кажется, что это имя единственное, что у меня есть. Что осталось от той жизни. Имя Лютик. Что за ним стоит? Счастье или боль? Предательство или жертвенность?       Меня предали или я принес себя в жертву?       Я ничерта не помню.       Но это имя продолжает мне сниться во снах.       У этого человека голубые глаза.       Это все, что мне удалось вспомнить и только благодаря времени, которое я провел с Тиной.       Возможно, если найти чародейку, она даст мне совет, где найти того, кто поможет достать утраченные воспоминания.       И все-таки имя Лютик это все, что я хотел сейчас сохранить. Все, что у меня есть.       Человек, из-за которого я так страдал.       Я даже не знаю, хочу ли я снова с ним встретиться. Хочу ли поговорить с ним и посмотреть в его глаза.       В конце концов, мне было так долго из-за него плохо.       В конце концов, очередной человек, который что-то для меня значил, заставил меня страдать.       А не сошел я с ума только потому, что плохо помню те дни пыток.              Знаю, что мне было больно. Что это было слишком даже для меня. Но мне хватает самого понимания, что я жил в аду из-за Лютика.              А потом я нахожу призрака. И мне становится не до всех этих по-настоящему глупых мыслей.       Интересный факт: призрака можно победить без использования масла.       Еще боле интересный факт: после этого встать будет достаточно сложно.       И все-таки я встаю, зная, что получу за это деньги и поем. И, может, меня даже забинтуют за спасибо.       И все-таки надо действовать быстрее, пока призрак не развополтился.       Интересно, сколько дней понадобиться моей регенерации, чтобы без лекарств затянуть хотя бы половину полученных мною ран?       Я почти уверен, что на мне нет живого места.       И все-таки я иду.       И даже успеваю вовремя. Мужчина пугается, отшатывается, и я понятию не имею: меня или призрака.              И все-таки мне платят. И даже предлагают немного бинтов, но немного, потому им часто требуются они для собственных нужд. И все-таки это лучше, чем ничего.       Мне удается перекрыть кровотечение двух самых опасных ранах, и я уже благодарен за это.       Но смотря на свою одежду в крови, я искренне думаю: кажется, это была сделка во вред мне.       Большая часть денег, должно быть, уйдет на лекарства. А на еду останется? Поспать можно на улице. Если повезет, то трактирщик бесплатно выделит мне стойло.       Вообще-то, не так уж и плохо, можно украсть выделку, например?       Я силой заставляю себя идти. Интересно, а где тут трактир? Куда идти-то?       Я останавливаюсь. Руки холодные, перед глазами все плывет, голова кружится.       Стою и смотрю на землю.       На нее капает кровь.       И все-таки это все, что я могу сделать. У меня есть деньги. Нужны лека…       — Ламберт?!       Я поднимаю голову — медленно. Звук этого голоса дошел до меня с трудом, в ушах звенит. Я едва не шатаюсь.       Ко мне бежит какой-то силуэт. Я не знаю, чей он. Я его не узнаю. Женский он или мужской? Я даже этого не различаю.       — Ламберт! Ламберт, это же ты?! Ламберт!       Меня кто-то обнимает. Интуитивно прижимаюсь в ответ к чужому теплому телу. А потом теряю сознание.       Наверное я решил, что раз меня обняли, то можно вести себя по-свински. Например, падать в обморок.       Когда я открываю глаза, то, в общем, чувствую себя хорошо. Немного ноет тело, но ничего опасного или серьезного. Все-таки, я чувствую себя хорошо.       И еще лучше я себя чувствую от понимания, какой я сейчас удачливый ублюдок.       Я мог просто упасть в обморок посреди улицы, но меня словила какая-то нимфа и отнесла в теплый дом. Ей-Богу, это, должно быть, была нимфа.       Прекрасная нифма, спасающая уставших путников или солдат.       Вообще-то нимфы убивают, а не спасают, но мечтать мне никто не запрещал.       За окном слышен шум. Я лежу на чем-то мягком. Тут тепло.       Давно я такого тепла не ощущал. В палатках тоже было холодно, к тому же там продувало.       А здесь… тепло.       Я медленно открываю глаза.       В комнате полумрак, горят свечи.       И все-таки чувствую я себя прекрасно. Я снова прикрываю глаза, просто наслаждаясь теплом и тем, что я в безопасности. И что меня, скорее всего, сейчас накормят.       Может, даже смогу объяснить ситуацию и мне дадут деньги на зелья. Дай Богиня до Каэр Морхена смогу добраться.       Когда я слышу, как открывается дверь, то снова прикрываю глаза.       Слышу стук и скрип. Слышу поступь шагов. Шаги, которые кажутся мне знакомыми, но я много чьи шаги знаю.       Трисс или Кейры, например.       Что-то ставит возле кушетки. Потом я чувствую, как с меня снимают бинты и наносят новые, смазав перед этим чем-то раны.       Ух ты, а я в хороших руках.       Самое время посмотреть на свою спасительницу.       Я медленно открываю глаза. Рука, завязывающая узелок, дергается. Я открываю глаза и с трудом перевожу взгляд на человека рядом со мной.       Вообще-то, это не нимфа.       Я в упор смотрю на молодого парня с белой кожей. Пока это все, что я могу понять. Зрение еще не хочет концентрироваться — наверное, от усталости и голода.       — Ламберт?.. — тихо зовет он меня, касаясь моей щеки. — Я… Ламберт, я так рад…              Его голос дрожит. Я закрываю глаза и снова открываю, зрение становится четче, а вместе с ним…       Я подскакиваю на кушетке, во все глаза смотря на…       Лютика.       Это Лютик.       Внезапно я все воспоминаю.       Вспоминаю и его, и месяц пыток после. Они вспыхивают в моей голове одно за другим, воспоминания сменяются, как витражные стеклышки, и у меня перехватывает дыхание.       Бежать, надо бежать.       От него, подальше от него.       Это из-за него. Из-за него было так больно. Из-за него я там оказался.              Это он виноват.       Это он сделал.       Это он.       Только он.       Я вскакиваю с кушетки так резко, что с тумбы сваливается кувшин с водой, который он принёс. Лютик в ужасе отшатывается от меня, а я хватаю свою лежавшую в крови рубашку и мечи, и быстро иду к выходу.       К черту это.       К черту.       Хватит с меня любовей, хватит этих историй любви, в конце которой я один. Я страдаю.       Я пожертвовал собой для него, что ему от меня теперь надо?       И Трисс, И Кейра с радостью меня бросили бы, после такого, что я делал для него.       А ему мало?       — Ламберт! Ламберт, постой!       Я игнорирую его, быстро выходя из дома. На улице дождь. Я на ходу надеваю рубашку.       К черту его.       К черту       Я думал, что с ним я что-то обрету, но теперь понимаю — я потерял.       — Ламберт! Ламберт, нет, пожалуйста! Не уходи! Ты не можешь меня опять оставить!       Я останавливаюсь и смотрю на него через плечо.       Лютик стоит на крыльце, под дождем, дрожащий и плачущий. Он смотрит на меня, застыв, и молит одними глазами.       — Прошу, Ламберт… Куда ты?..       Я качаю головой.       Уйти, нужно уйти.       Станет хуже.       С такими, как Лютик, всегда становится хуже.       Бежать.       Я проклят, честное слово, просто проклят, и любая любовь приведет меня к тьме и мукам.       Я делаю шаг вперед. Но снова застываю.       «Какое право я имею уходить?».       Я стою на месте, смотря на улицу.       Какое право я имею уходить?       Разве для того, чтобы уйти, нужно иметь право?       Разве это не мой выбор? Уйти от Лютика?       Я снова поворачиваюсь, смотря на Лютика. На плачущего Лютика. Его лицо. Его губы, волосы и даже его слезы.       Я вспомню тот вечер, когда я хотел уйти. Собрал свои вещи, сел на лошадь и поехал. Но что-то же меня к нему вернуло. Что-то заставило вернуться.       Но к чему это привело?       Разве к чему-то хорошему.       и все-таки…       какое право ты имеешь уходить?       Я дергаюсь.       Голос, который я давно не слышал. О котором позабыл.       К сожалению, дальше он молчит.       Имею ли я право?       Ответ кажется очевидным: да.       Но я разворачиваюсь и почти бегом возвращаюсь к Лютику.       Он дергается, широко раскрывая глаза, и я больно хватаю его за плечо. И притягиваю к себе.       К мокрому, в крови к себе. От которого воняет грязью, потом и кровью.       Лютик плачет сильнее, но крепче ко мне прижимается. Я обнимаю его в ответ. И снова замираю.       Что-то… что-то уже было.       Я утыкаюсь носом в его макушку, Лютик плачет в моих руках и прижимается ко мне ближе, и до сих умоляет меня не уходить. Даже когда я стою на месте, обнимая его, он молит меня, чтобы я не покидал его.       Я жмурюсь. Воспоминания снова накатывают.       На этот раз не пытки.       Лютик.       Через что прошёл он.       Через что провел меня.       И куда мы в итоге пришли.       Все-таки мы пришли не к пыткам. Это я выбрал пытки.       Мы пришли к тому, что его жизнь стала для меня важнее.       Так какое право я имею уходить?       Как полагаю, никакое.       Когда я беру его лицо в свои ладони, Лютик снова просит:       — Не отталкивай меня…       Я смотрю на его опухшее от слез лицо, на его красные глаза и губы. На истинную боль и страх в его глазах. Его всего трясет в моих руках.       И все-таки я все вспоминаю.       Вспоминаю не только его, но и себя.       И я крепко его целую.       Лютик пораженно выдыхает, а после вцепляется в меня, как клещ, и я подталкиваю его обратно к дому. В конце концов, ты в тепле.       Я спотыкаюсь, а потом случайно ударяю затылком Лютика о дверь, но тот в итоге только ближе ко мне жмется, крепко меня обнимая.       С трудом я заталкиваю нас обоих в дом. А потом, мокрые, в дожде и моей крови, мы оказываемся на полу, так и не дойдя ни до кровати, ни до кушетки.       И только когда я притягиваю его обнаженное тело к себе я вспоминаю абсолютно все.       И даже мои чувства — те, старые, еще другого меня — вспыхивают во мне с новой силой, и я целую Лютика так долго и страстно, что он едва не задыхается в моих руках.       И до сих пор, как в бреду, шепчет, чтоб я не отпускал его. Мой ответ — прижать его к себе еще ближе, еще сильнее, до боли в ребрах.       И тогда он успокаивается.       В конце мы даже не находим сил, чтобы подняться с пола. Лежим в куче одежды, обнаженные и вспотевшие, и смотрим друг на друга. Он крепко сжимает мою руку и едва улыбается. Растрепанный, счастливый и несчастный одновременно.       И только сейчас, отходя после оргазма, позволив буре чувств улечься, до меня доходит еще одна истина.       Я тихо шепчу:       — Ты тоже страдал…       Боже. Так ему же тоже было плохо, он страдал. Он плакал.       Я это понимаю и осознаю, как день. Как факт. Он страдал.       Лютик горько улыбается и вместо слов прижимается ко мне. В этом жесте ответ.       Он уже забыл о той боли, когда увидел меня. Я прижимаю его к себе сильнее.       Наконец мне удается успокоиться. Будто что-то во мне наконец успокаивается.       Будто все это время что-то искал или чего-то хотел, и это желание пропало в этот момент, когда я прижимаю Лютика к себе.       Я все помню.       Я все прекрасно помню.       Я помню, как в клетке ненавидел Лютика и желал, чтобы моя боль перетекла к нему.       Сейчас я рад, что это было невозможно.       И что та ненависть так и осталась в стенах той камеры. Сейчас я не чувствую в себе ее отголосков. Возможно потому, что видя лицо Лютика перед собой во всех деталях я осознаю, что невозможно было желать искреннего вреда этому человеку.       И все-таки ему тоже было больно.       — Я так испугался, когда ты хотел уйти… — шепчет он еле слышно, смотря мне в глаза и крепко за меня держась. — Я… — он сглатывает и качает головой, прикрывая глаза. — Я так долго ждал тебя и боялся, что не увижу… Ночами я знал, что ты вернешься, а утром мне казалось, что мои мечты ложны… И видеть тебя, который снова пытается уйти от меня… Я думал, что сойду с ума. Думал, что это плохой сон, — он едва-едва улыбается. — По правде говоря мне до сих пор кажется, что это плохой сон.       Я смотрю ему в глаза.       Я тоже так себя сейчас ощущаю.       — Нет… Нет, это просто конец ночного кошмара…       Лютик едва улыбается и кивает, тихо шмыгая носом.       Он похудел. На шее шрам. Я сглатываю.       И все-таки все, что я могу сейчас думать и чувствовать — какое счастье, что все это кончилось.       Я кое-как встаю и поднимаю Лютика, держа его на руках. Лютик шмыгает и прижимается ко мне.       Кое-как дохожу до кровати, и на ней мы тесно к друг другу прижмемся и, кажется, что даже дышим друг другом.       Нам явно есть что обсудить, но все, на что мы способны сейчас — дышать запахом наших тел и молчать, пытаться до конца понять, что это не сон. Мы встретились. Просто реальность эта так хороша, что воспринимать ее как данность — безумие.       И все-таки все в моей голове перевернулось вверх дном.       Но главное, что Лютик рядом.       Через полчаса Лютик немного отстраняется от меня и, смотря в глаза, спрашивает:       — Хочешь выпить?       Я киваю. Лютик выползает из моих рук и становится на холодный пол. Возвращается он с бутылкой, все еще голый. Он тут же ныряет ко мне, заползает под одеяло и я принимаю бутылку. Делаю пару глотков в надежде, что от этого в моей голове станет хотя бы чуть-чуть чище.              Что я все-таки приду в себя.       Я тяжело выдыхаю и смотрю на Лютика, который устроился на моем бедре, свернувшись в комочек.       Мне начинает казаться, что он меня и в туалет сейчас не отпустит.       Я тихо усмехаюсь. Да, это очень похоже на Лютика.       И это то, что мне на самом деле очень надо.       — Почему… ты пытался убежать? Чего ты испугался? Я думал… думал, ты обрадуешься… Что-то изменилось за время нашей разлуки?..       Я отставляю бутылку и глажу Лютика по волосам, смотря на его плечо.       Сказать правду? Безумие.       Я просто знаю, что Лютик не должен знать, что со мной было эти три месяца и почему-то в тот миг, еще толком не придя в себя, я решил, что он причина всех моих несчастий.       — Я плохо рассмотрел тебя. Увидел не того человека. А потом до меня дошло…       Лютик всхлипнул и сжался в комок сильнее.       Я качаю головой и, приподнимая его за плечи, тесно прижимаю к себе и заставляю посмотреть мне в глаза.              — Что ты надумал сейчас?       — Ничего, — шепчет он еле слышно. — Ничего… я просто сначала испугался, а потом не мог поверить, что ты рядом… Я до сих пор поверить не могу… Я думал, что мне нет смысла ждать тебя здесь, но что-то не давало мне уйти…       Он прячет свое лицо в моей шее и снова всхлипывает. Я качаю головой.       Что ж, это Лютик.       Наверное поэтому рядом с ним моя эмоциональность и любовь принимать тупые решения утихает. Лютик это просто пожирает, вбирает в себя. Вот и вся магия.       Тем лучше, я становлюсь чуть меньше идиотом.              — Где ты был?..       — Чародей не рассказал тебе?       — Только то, что тебя забрали вместо него… Мне это ни о чем не сказало…       Я тяжело выдыхаю.       И все-таки соврать сейчас — правильно. Пока я просто не могу сказать ему правду. Не могу сказать Лютику — слишком чувствительному Лютику — что чтобы защитить его мне пришлось терпеть пытки такое время.       Не сейчас, пока он дрожит в моих руках, напуганный и счастливый одновременно.       Обнаженный и телом, и душой.       — Я плохо помню. Наверное, был в плену, потом очнулся в военном лагере, спасли, наверное, — я хмыкаю. Мои воспоминания все еще не такие яркие, чтобы я не смог спрятать ужас от их факта существования за равнодушием и спокойствием.       Лютик испуганно смотрит на меня.       — Тебя… пытали?..       — С чего ты взял? Может просто в плену держали, кормили вот плохо, а в остальном, — я хмыкаю, — раз я жив, то трагедии, думаю, не случилось.       Он поджимает губы и судорожно выдыхает.       — Почему ты так спокоен?.. — тихо спрашивает Лютик. — Ты совсем не скучал по мне?..       Я смотрю на него, качая головой.       И ведь в самом деле — не скучал.       — Лютик, я не помню. Я не помнил ни плен, ни тебя. Я помнил только твое имя, и почему-то знал, что должен был сохранить хотя бы его. Но когда я увидел тебя… Когда вспомнил все от одного твоего взгляда… Я осознал, что эти чувства рвут меня на части. Чувства к тебе. Видимо, оно все томилось эти месяцы.       Лютик сглатывает и тихо спрашивает:       — Ты все еще любишь меня? Пожалуйста, ответь… Я жил тобой эти месяца, и мне страшно, что между нами могло что-то разрушиться…              Я улыбаюсь. И крепко целую его, старясь хоть так немного привести его в чувства. Целую так страстно, с таким желанием, что, когда я отдаляюсь и смотрю в его потемневшие глаза, понимаю, что отвел его от чувств еще дальше.       Я снова улыбаюсь.       Что ж, это Лютик.       — Я люблю тебя, Лютик, уверен, что любил даже в те моменты, которых не помню. Просто не отдавал себе отчет…       Лютик смаргивает слезы и мягко целует меня в скулу.       — Я умирал без тебя… — шепчет Лютик. — Столько мыслей… Что ты бросил меня, что ты мертв или что ты не вернешься… Кругом война, и я один, жду тебя. Я ощущал себя дураком, но что-то не давало мне покинуть это место.       Он тоже страдал.       Конечно не так сильно, как я. Ну, в том смысле, что его не избивали кнутами, но все-таки он страдал.       Он страдал без меня.       Он жил с мыслью, что меня отняли у него, и это сводило его с ума.       Да, разлука для него это целая катастрофа.       Возможно, и для меня, будь я в более адекватной обстановке.       Но правды ему пока знать не надо.       Я все-таки люблю его.       Дождь все еще идет. Конец осени, что еще можно было ожидать?       Надо поскорее в Каэр Морхен.       К счастью, Лютик сохранил мою сумку, оружие и доспехи. Там были даже деньги. В общем, когда он все это мне вернул, я даже почувствовал, что ожил до конца.       Надо уезжать… Но сделать это куда сложнее, чем было еще неделю назад.       Мы тут, в этом домике, только вдвоем. Спим, завтракаем и много обнимаемся. В тишине, без каких-то дел и поручений. В конце концов уехать придется — деньги не бесконечны, а зарабатывать их в военное время дело не легкое.       Но по крайней мере у нас есть дом.       — Кстати, а откуда дом?       Я смотрю на Лютика, который сидит у меня под боком, подобрав ноги под себя. Я откладываю книгу, и Лютик улыбается.       Я давно это хотел спросить, но каждый раз, видя лицо Лютика, забывал, желая шептать только какой-то бред типа признаний в любви.       Наконец, я вдоволь им налюбовался и нацеловал, так что появилось время для вопросов.       А тем более таких.       — А ты его не помнишь?       Я хмурюсь и качаю головой.       Несмотря на то, что я вспомнил многие вещи, они в большей степени были не такими яркими и детальными. Детальным и ясным были только чувства к Лютику, а остальное осталось простым фактом.       — Здесь жил тот чародей. Вспоминаешь?       Я опоминаюсь и киваю. Точно, и та кушетка, на которой я проснулся… На ней когда-то истекал кровью Лютик.       — Да… Да, помню.       — Ну вот. Он покинул этот дом, как только я полностью выздоровел. Как думаешь, его можно как-нибудь продать до уезда? Можно было бы по весне купить новый домик. В другой деревне. На которую не нападут.       Я рассеяно киваю.       — Думаю, что да. Можно поискать людей, которым это еще нужно. Но как ты вообще выживал? На какие деньги?       — Занимался мелкой работой. Что-то порубить, что-то перетащить или разгрузить. Во время войны на удивление много способов заработка. Другой вопрос, что цены не очень прельщали. И еще иногда я пел в тавернах. Там тоже платили. Немного, но хоть сколько. В такое время люди не против послушать пару баллад… Но большую часть времени я думал о тебе…       Он с тоской смотрит на кольцо на своем пальцем.       Я поджимаю губы. Оно много для него значит, но во мне оно пробуждает только неприятные воспоминания.       — Я ведь полюбил тебя, и чувствовал, что ты идешь на встречу… Как невыносима была мысль, что я потерял тебя…       Я теснее прижимаю его к себе, смотря на его лицо, испорченное тоской и печалью.       Я заставляю его посмотреть на себя, и он немного смягчается, стараясь улыбнуться.       — Но мы снова вместе. Кажется, это судьба. Я мог пойти в каком угодно направлении, но пришел снова сюда.       Лютик кивает и целует меня. Отстраняясь, он шепчет:       — Мне до сих пор не верится, что у нас были шансы скорее уйти, но мы попали в эту ситуацию… Если бы не задержка, то мы бы провели осень в другом месте, в безопасности.       — Может, так было нужно?       Он удивленно смотрит на меня.       — Я не знаю… Испытание какое…       — Какое испытание? Я и так знаю, что люблю тебя больше жизни.       Я жму плечами.       — Не знаю, Лютик, я просто утешаю себя тем, что все было не зря. Что для чего-то это было нужно.       — А ты что-то понял за это время?       Я молчу, пожимая плечами.       Например, что ради тебя я умру.       Что с тобой все по-настоящему.              В тот момент, когда я готов был отдать себя ради тебя, во мне что-то щелкнуло, и я понял, что люблю тебя по-настоящему.       Что у нас не будет так, как было раньше.       Но этого я не говорю.       Знаю, что он пока не способен понять такие вещи.       Так что я ограничиваюсь только:       — Думаю, да. Что-то во мне поменялось, я этого просто еще не понял.       И еще я научился понимать, что некоторые вещи Лютику просто не нужно говорить.       Я понял, что ему в самом деле больно. По-настоящему.       Он страдал, и главное — по моей вине.       По неясным причинам во всей полноте понял я это только сейчас.       Я крепко прижимаю его к себе и, смотря в его глаза, говорю:       — Лютик, я люблю тебя. И никогда не отпущу. Никогда. Просто хочу, чтобы ты знал, что чтобы не произошло, я, так или иначе, вернусь к тебе. Все-таки, ты многое поменял во мне и в моей жизни.       — Правда?.. Что именно?..       Я улыбаюсь.       И все-таки, и это тебе знать пока не надо.       Просто люби меня.       Этим ты сделаешь для меня гораздо больше, чем мог бы захотеть.       — Не знаю. Просто чувствую, что ты что-то поменял во мне.       Лютик улыбается, целуя меня, шепчет в мои губы:       — Я тоже люблю тебя. Всем своим существом. Всегда любил. Даже когда ты делал мне больно.       Я прижимаю его к себе ближе.       И обещаю:       — Больно больше не будет. Никогда. Не со мной, я попытаюсь делать как можно больше для этого.       — Я верю тебе, но просто знай… что я готов на любые трудности.       — Я знаю это, Лютик. Именно по этой причине больше нет в них необходимости.       Возможно, все это время я лишь искал предлог и причину. Ждал тот момент, когда Лютик поймет, что не хочет быть со мной.       Возможно, я просто боялся, что недостоин хорошего, что Лютик не сможет быть рядом с таким человеком, как я.              Возможно, я просто проверял его.       Что ж, если это в самом деле так, то теперь я был обязан делать все, чтобы Лютик забыл слово «боль». Или, как минимум, забыл, что оно значит.       Я его люблю все-таки.