Календула

Отцу Нейрику не спалось. Он полежал и на правом, и на левом боку, попробовал медитировать, поудобнее устроившись на непривычной постели, и наконец, смирившись, вышел наружу, осторожно прикрыв дверь, чтобы не разбудить Лоренса. С возрастом бессонница донимала его всё чаще. Но тело за жизнь уже столько раз менялось, от мальчика к взрослому, от взрослого — к дварфу в летах, что сейчас он наблюдал за проявлениями собственной старости философски, даже с какой-то нежностью. Да и ночь была хороша — густая, звездная, пропитанная запахами леса. Грех жаловаться. Он присел на валун, невесть как оказавшийся рядом с храмом, и по привычке прислушался. Что-то об огненных великанах, о подземном жаре, о всадниках, тихое бурчание на птиц… Голос был сонный и древний. Нейрик с приязнью погладил валун, чувствуя, как в сердцевине, запертая, трепещет драгоценная жилка. — Вот, значит, как… — прошептал он. — Ну, ничего, ничего. Голос камня легко терялся среди других звуков. Лес и поселение производили в ночи до странности схожий шум — ленивое ворчание, из которого раздавалось время от времени громкое тугуканье совы или людской смех. В паре домов отсюда еще горели окна гостиницы, и он покачал головой, услышав пьяный спор, а потом и звуки потасовки. Да, кое-что не меняется, будь ты хоть на краю света. И работу свою каждый выполняет как может, хотя «гостиница» все-таки слишком громкое название для заурядного постоялого двора… Он вздохнул, ожидая, что будет дальше — и тут раздался крик. Сперва Нейрик подумал, что кричит лесной зверь, так протяжно и жутко это звучало. Но когда крик повторился, стало ясно, что он идет от гостиницы. Нейрик с тревогой поднялся, однако не успел сделать и нескольких шагов, как дверь распахнулась, с треском ударив о стену, и наружу кто-то выскочил — вывалился; очумело завертел головой и… Силлин. Он узнал ее, когда она бросилась к храму. Босая, растрепанная; не встань он у нее на пути, не заметила бы; а так вцепилась в него, буквально повисла на нем, несмотря на разницу в росте. — Защита… Справедливого? — выдохнула она, и Нейрик понял, что девочка находится на грани истерики. — Да пребудет с тобой защита Справедливого?.. Что происходит, отец? Что — что вы сделали?! — После каждого слова ей приходилось хватать ртом воздух. — Тише, тише, тише, — забормотал он, ловя ее руки, сжимая их, выдыхая спокойствие. От нее шла дикая волна страха. — Что случилось? Что такое? — Из гостиницы неслись встревоженные голоса, кто-то, кажется, высунулся наружу. — Защита-а-а-а… — простонала Силлин, замотала головой и вдруг пронзительно завизжала, так что у него зазвенело в ушах. Не мешкая больше, Нейрик поволок ее в храм. — Эй, что там опять?! — крикнул в спину голос агента Дрока. — Только ведь заснул, чтоб вас дья… — Дверь отрезала остаток фразы, и Нейрик кивком поблагодарил Лоренса. Тот смотрел на визжавшую на одной ноте девочку, не моргая и, кажется, даже не дыша. — На засов, — спокойно сказал Нейрик, выводя ученика из ступора. — Кто будет рваться — нельзя, таинство исповеди. Госпоже нехорошо. Сможешь, сын мой? Вовремя: едва засов скользнул в паз, как по двери забарабанили, требуя разъяснений. Лоренс кивнул с серьезным видом: — Что-нибудь нужно? — Вода. И время, сколько получится. Пойдем, дочь моя. Когда он уложил ее на постель, она уже не визжала, а хрипела сорванным голосом и, похоже, плохо понимала, где находится, и вздрагивала, будто от боли, пока он торопливо ее осматривал. Никаких видимых повреждений не было — как он и боялся — лишь длинные неровные царапины на внутренней стороне руки. Это могло подождать. Нейрик коснулся лбом горячего лба и притих, связывая себя с чужим дыханием и биением сердца. Сосредоточился на мыслях… В голове взорвался огненный шар. Его выбросило в хаос цвета и наседавших друг на друга миражей. Громадные, обожженные до костей морды ящеров; кривые дома, то обрушивавшиеся, то восстававшие из обломков, снова и снова; золотые обручи, что гасли, стоило только коснуться их кончиками пальцев ног… Под обручами, среди черной травы и крови обнаружилась булыжная мостовая, и он пошел вперед, через обломки, раздвигая полубесплотные фигуры — прямо туда, где на краю обрыва скорчилась в беззвучном крике маленькая человеческая девочка. — Дочь моя, — мягко позвал он. В Колодце Беоруны Лоренс выронил ведро с водой. Учитель и госпожа Мэриголд лежали неподвижно — ни дать ни взять трупы! Кожа бледная, дыхания не слышно. Забыв все наставления, он подскочил к постели и уже хотел тряхнуть отца Нейрика за плечо, но тут голова жреца повернулась, и Лоренс застыл, а окрик умер где-то в глотке, так и не добравшись до рта. Вместо добрых знакомых глаз на него смотрели слепые ямы, заполненные невыносимой белизной света. Отвернуться он не сумел. Взгляд приковал его к месту и пронзил до самого дна души. В ушах запульсировала боль, загудело, как бывает, когда с размаху ныряешь на глубину; на плечи легла тяжесть — невероятная, неподъемная, еще немного, и перетрутся в пыль кости… Лоренс замычал, нелепо взмахнул руками, понимая, что вот-вот потеряет сознание… И в самом деле потерял сознание, постыдно хлопнувшись на пол. Очнулся он от того, что отец Нейрик брызгал на него холодной водой. — Теперь всё будет хорошо, — тихо сказал жрец. Руки его тряслись. — Надо было предупредить тебя, сын мой… Негоже — ну, ничего, посмотри-ка на меня… — Он осторожно повернул его лицо вправо-влево, пощупал пульс на запястьях и вздохнул. — Нет еще у тебя посвящения, выдерживать такое… Ну да ладно. Что сделано, то сделано. — Это был… Тир? — выдавил Лоренс, с трудом приводя себя в сидячее положение. — Теперь всё будет хорошо, — пробормотал отец Нейрик, будто не слыша его. — Да… Он зачерпнул из ведра, которое каким-то чудом не опрокинулось, и, пошатываясь, понес воду к постели, где всё так же неподвижно лежала госпожа Мэриголд.

***

Она провела в беспамятстве три дня и три ночи. Иногда ворочалась, стонала, открывала мутные глаза, кажется, даже пыталась что-то произнести, но сразу проваливалась обратно. Сквозь нее тёк мир. Нейрик неотлучно сидел при ней, и справляться с любопытствовавшими — а их было немало, ночное крики всполошили чуть ли не каждый дом в Колодце — пришлось Лоренсу. Надо отдать мальчику должное, он мужественно держал оборону, на ругань и лесть не поддавался. Внутрь прорывались только самые упорные. Приходили маги, Саэр Бодкин и эльф Халадар — тонкий, юный, чем-то напомнивший жрецу Фентика Мосса. — Отчёт, — неловко произнес Саэр, опуская на стол свиток. — Мы пока леди Эльтуре говорить не стали, отправили за нее… Проснётся, ну прочитать же надо… И вот, чтоб она быстрее восстановилась — на травах, без магии, Халадар сам варил! Она же проснется, святой отец? — Искреннее беспокойство в голосе. Приходили друид Юсам и шаман Голгрим, в ту же ночь, еще до рассвета, и слушали, как Силлин дышит, положив ладони ей на виски. — Вы видите? — спросил Юсам, когда шаман Черного Льва, распрямившись, что-то уважительно буркнул. Нейрик всё видел с первой встречи, и они обменялись понимающими взглядами. Приходил агент Дрок, ругаясь как сапожник. — Идиотка, — рычал он. — Ну вот что я теперь её полуорку скажу?! А начальнику? Ее хоть под замок посади, всё равно найдёт на свою задницу — да пустите же! Что с ней?! Нейрик выпроводил его мягко, но непреклонно. На вопросы о том, что произошло, отвечать не стал, сославшись на таинство исповеди. Ворча и стеная, Дрок сделал вид, что смирился, однако дважды в день потом присылал своих агентов, которые с большим усердием морочили Лоренсу голову. Не было лишь Даэлана Красного Тигра и Боддинока Глинкла. Наверняка на задании: кто-кто, а уж они-то прибежали бы первыми и сидели бы у постели Силлин как пришитые… И не пришел Аарин Генд, который сейчас был совсем далеко отсюда. А может, и не так далеко, это как посмотреть… Амулет Нейрик заметил сразу. Собственно, амулетов было два. Один, большой, весь в когтях и перьях, мог принадлежать только сыну Утгара. А второй… Протирая тело девочки от грязи и пота, Нейрик ненароком коснулся лунного камня, и сперва даже усомнился: не почудилось ли. Но нет: когда он, поколебавшись, взял амулет на ладонь, голос никуда не делся, а от того, что он шептал, жрецу стало неловко. Невольно пришли на ум воспоминания молодости, жар и трепет первого поцелуя… Почувствовав благодарного слушателя, камень чуть не замурлыкал и засветился голубым. Шёпот расслоился на мужские и женские голоса, среди которых Нейрик без удивления различил мягкие интонации Аарина Генда. Поколения любящих… Интересно, знала ли девочка об этом? А знал ли он сам? Тут камень попробовал показать, но Нейрик шутливо погрозил пальцем: еще чего, хватило ему и Порт-Лласта! И бережно опустил амулет обратно, около сердца — туда, где ему и надлежало быть. На четвёртые сутки течение мира замедлилось, и он принялся ждать. Шли минуты; лицо Силлин, подернутое дымкой страдания, плавало в солнечных лучах. Но вот дымка рассеялась; разомкнулись губы; прозвучал глубокий, в полную грудь вдох. Открыв глаза, девочка мелко-мелко заморгала и, щурясь, повернула голову на бок. — Отец… — Что такое? Силлин посмотрела на него осмысленным умиротворенным взглядом и слабо улыбнулась. — Воды, — застенчиво попросила она.

***

Проснуться — и не почувствовать боли. Никакой боли. Это было, наверное, самое невероятное, что случилось с ней за последние месяцы. Сродни тому, как утром понять, что прошла мигрень: в голове плавают смутные отголоски вчерашнего кошмара, и еще страшновато двигаться, и при этом точно знаешь, что самое тяжкое позади. А мир вдруг оказывается таким… Красивым. Силлин лежала и молча смотрела на хоровод пыли в солнечном свете. И как узоры на дереве потолка складываются в странные картинки. Носатый человечек с глазом-сучком удил на доске прямо над ней нечто, смахивавшее на тарелку с лапками. Она медленно подняла руку — легкость, какая легкость — и провела в воздухе, чтобы картинки стерлись и пересобрались заново; и застыла, завороженная видом собственных пальцев. Замечательная штука. Изящные. Сильные. Двигаются. Она сосредоточенно сжимала и разжимала их, рассматривала синеватые вены, разглядывала рисунок на ладонях. Все линии были на месте: и ум, и любовь, и судьба, вьюнком прильнувшая к не очень длинной жизни. Дед называл хиромантию гаданием для дураков. Но она все-таки очень расстроилась, когда брат и сестра Брауны, смеясь, пообещали, что она умрет во цвете лет одна-одинешенька, потому что «судьбу на хромой козе не объедешь». И что мерзким магам туда и дорога. В то памятное лето ей вообще говорили много всего… Однако сейчас знакомые линии успокаивали. Напоминали: ты — всё еще ты. Даже… Даже после всего, что случилось. Первыми ее словами после «воды» были «сколько сейчас времени», а потом и «какой день». Отец Нейрик ответил спокойно, без той чуткой настороженности, присущей лекарям, которые не знают, чего ожидать от больного. В отличие от сиделки в лазарете Невервинтера, он ничего ей не запрещал: ни вставать, ни пользоваться магией. Не пичкал ее отварами. И не лез в душу. Чувствовал, наверное, что внутри нее идет какая-то важная работа. В конце концов Силлин сама заговорила о том, что ее беспокоило. — Понимаете, отец… — Она поискала слова, помогая себе движением руки. — Я ведь даже не верю в Него. Не молюсь Ему. Ничего не сделала, чтобы заслужить Его благосклонность. Тогда почему… — Почему Тир тебя спас? — спокойно закончил старый жрец. — Увы, дитя, я не могу на это ответить. Я просил за тебя, что правда то правда. — Он протянул ей кружку с бульоном, и она сжала ее в руках, с удивлением отметив, как приятно это простое движение. — Но, признаться, я не ожидал, что помощь проявится подобным образом. — Это плохо?.. — Не хорошо и не плохо. Помог — и хвала Ему за это. — Он приложил неплотно сомкнутый кулак ко лбу, а затем к сердцу. — А уж то, почему, и почему именно так, нас, смертных, не касается. — Он был такой огромный, — прошептала Силлин. — Я у Него на ладони помещалась. И Он вроде как заглянул в меня, понимаете? Всё увидел, взвесил… — Это Его сущность, в каком бы обличье Он ни приходил. Но тебе нечего бояться, дочь моя. Силлин потерла щеку. — Всё равно боюсь, — призналась она. — Я же… И меня не первый раз… Мне рассказали потом, что леди Эльтура заново привязывала меня к Плетению. А теперь сам Тир… Зачем я Ему нужна? Вот сейчас мне хорошо, спокойно. Но это же не мое спокойствие, отец! Как будто я сосуд, который наполнили, чем потребуется. А дальше?.. Вдруг от меня не останется ничего «моего»?.. Отец Нейрик с теплотой погладил ее по голове. — Останется. Не бойся. Суть ведь не в силе и не в том, кто тебе помогает. Суть, дитя, в тебе. Любишь ли ты лето или зиму. Какие цвета тебе нравятся. Что больше всего ценишь в людях. На что ты готова или не готова ради друзей. Пока у тебя есть ответы на эти вопросы, никакое вмешательство тебя не изменит. — А если я всё забуду? — Не забудешь, — сказал жрец, и почему-то она ему поверила. Кошмары оставили ее в покое. Какое это было облегчение! Отец Нейрик объяснил, что едва она начнет справляться сама, благословение ее покинет; но даже короткая передышка была драгоценна. Она, оказывается, успела забыть, как сладко спится без снов, каким отдохнувшим может быть тело… Днем Силлин была предоставлена самой себе и коротала время за одолженным у Лоренса тирранским трактатом или отчетами Саэра; вечером они с отцом Нейриком вели тихие неспешные разговоры. Говорила по большей части она одна — жрец слушал, изредка задавая вопросы, точные, ёмкие и очень бережные, от которых хотелось не закрыться, а продолжать разматывать нить воспоминаний. Тяжелее всего было возвращаться мыслями на кладбище в Гнезде Нищих. Но помогло чуткое внимание отца Нейрика; помогло свечение лунного камня, льнувшее к коже. И помогло это вмешательство Бога, о котором ей настоятельно посоветовали молчать. «Пусть оно сперва уляжется в душе, дочь моя», сказал жрец за день до того, как Силлин покинула храм, добавив со вздохом: «В головах людей оно вряд ли уляжется». По здравом размышлении, она решила сказать правду Дроку. И не без удовольствия пронаблюдала, как тот садится мимо стула. — Лучше б это действительно был Арклем Грит, — выдал он под ее нервный смех и отряхнул штаны. — Мэриголд, а ты уверена? У тебя головушка от недосыпа не испортилась? — Да иди ты! — Не «Да иди ты», а «Нет, господин старший по званию». А ну отвечай, сколько пальцев я показываю? — Два. Дрок в глубокой задумчивости посмотрел на свою руку. — Ну ладно, — с сомнением сказал он. — Тогда я понимаю, чего святоша молчал. Никому не рассказывала еще? Вот умница. И не рассказывай. А лучше — состряпай легенду поглупее. Пусть думают, что у тебя крысобоязнь… Она еще и смеется! Великие… — тьфу! И не побогохульствуешь теперь спокойно! Ох, говорила мне мама в торговцы идти… В гостинице на нее смотрели с настороженным любопытством, и шептались, шептались, шептались. Чувствуя себя на редкость неуютно, она забрала еду и забилась в самый дальний угол, стараясь даже глаз от тарелки не поднимать. Кто бы мог подумать, что она когда-нибудь обрадуется появлению Лилиан Кембридж! — О, Сил-лин, — весело сказала та, присаживаясь к столу. — Ну ты как? Получше? Эт хорошо. Во, смотри — винтаж! — Она помахала бутылкой. — Только я тебе его не да-а-а-ам. Это для тебя слишком кперко. Крепко! Да. Крепко. — Она захихикала. — Эльфы делали. Да хоть огры! А мне вернули шар. А ты сегодня прям красивая. — Она одобрительно оглядела ее с головы до ног. Силлин неловко повела плечами и поправила ворот светлой туники; чуть-чуть успокоилась, убедившись, что амулет Аарина не видно. Вчера Лоренс перепутал ее сумки и вместо привычных рубашек Маркуса принес из гостиницы новую, ни разу не надеванную смену одежды, купленную перед отъездом из Невервинтера. Знак свыше, не иначе… — Шар? — спохватилась она. Сердце радостно забилось: неужели Даэлан и Боддинок вернулись? — Ага. Шар! — Лилиан наклонилась к ней через стол и вдруг панибратским жестом притянула к себе, забросив руку ей на плечи. — А я ж тебе кое-что обещала… — Уха коснулись теплые губы. Силлин дернулась было, но Лилиан зашептала, быстро, полубессвязно, подхихикивая, и то, что она говорила, оказалось не флиртом и не какой-то пьяной глупостью. Это оказалось важно. Настолько важно, что Силлин попыталась подыграть, неловко положив руку ей на плечо и стоически снося свист и противно заинтересованные взгляды. — Ну, всё поняла? — прошептала Лилиан и, чмокнув ее напоследок куда-то в шею (Силлин вздрогнула и брезгливо потерла кожу), отстранилась как ни в чем не бывало. — Да… — выдохнула Силлин, надеясь, что у нее не слишком обалделый вид. Впрочем, если и обалделый — окружающие спишут его на выходку Лилиан. Умный ход, ничего не скажешь. — Мо-ло-дец. — С ее тарелки стащили кусочек хлеба. — А Дрок? — шепнула она. — А что он? — Но я-то ему все равно скажу. — И скажи. — Улыбка Лилиан стала злорадной. — Пусть утрется. Ха! И вообще. Можешь подняться ко мне. Там все равно уже этот. Гном. — Она подмигнула и промурлыкала: — Смотрит. — Боддинок? — Да я почем знаю? Эй, будешь идти мимо стойки — скажи вон ему, что мой стакан пуст!

***

Благодарение небесам, Боддинок был в порядке. По крайней мере, пока. — А, Силлин, — рассеянно сказал он. — Закрой дверь. Комната была во всём под стать хозяйке, собрав в себе книги и магические предметы, дорогую одежду и пустые бутылки. Пованивало скисшим вином; с побитого жизнью кресла неряшливо свешивалось кружевное белье. Педант Боддинок смотрелся здесь так же уместно, как земляничина в рыбном супе. И он работал. Зная, что отвлекать его — дело дурацкое, Силлин молча встала рядом и тоже уставилась на то, что плавало в воздухе над постаментом-фиксатором. Снежный шар Лилиан оказался неожиданно большим. Она-то думала увидеть игрушку из магазина на площади Умельцев… Под прозрачным куполом полусферы размером с голову разместился миниатюрный пейзаж. В центре — высокая черная гора, окруженная странным лесом (хотя что в нем было странного, Силлин не взялась бы сказать); какие-то подвесные мостики, даже водопад с застывшей водой. Мягко кружил похожий на комочки пуха бутафорский снег. Под деревьями на тонкой зеленой ткани, призванной изображать траву, стояли фигурки. Слева — коренастые, в доспехах и с топорами. Справа — высокие, тонкие, безоружные, явно женские. Дварфы и дриады. Неизвестный мастер выполнил их так искусно, что казалось, они вот-вот сорвутся с места. Боддинока эта красота не занимала: сосредоточенно хмурясь, он перебирал в воздухе пальцами, затянутыми в защитные перчатки. После сказанного леди-археологом, Силлин не рискнула бы касаться шара даже в перчатках, однако не удержалась и сделала зрячими глаза. И это была вторая неожиданность: вместо клубка магической энергии над постаментом плавала пустота. Синеватая дымка, не связанная с паутиной Плетения. Аномалия, которая, чисто теоретически, могла быть вызвана чужеродным этому миру предметом. Или магическим источником невероятной силы, который сам по себе создает иллюзию не-присутствия… — Огрово дерьмо, — прошептала Силлин, выныривая обратно. Снежный шар невинно покачивался в воздухе. — Видишь, да? Она ошарашенно кивнула. — Кажется, я начинаю верить Лилиан. Как в-вы его сюда донесли? — Со всеми необходимыми предосторожностями. Косвенные признаки, косвенные признаки… На физическую реальность такое тоже могло влиять, верно? — Искажения были? Боддинок пожал плечами. — Не заметил. Но эманации все равно чувствуются. У Даэлана болела голова. Теперь, когда он обратил на это ее внимание, Силлин вычленила из гудения артефактов тихое, но крайне неприятное присутствие, от которого захотелось выцарапаться из собственной кожи. — Хорошо, что только голова… Лилиан сказала, там… — Силлин невольно понизила голос, — …Слово Власти. Это может быть правдой? — Пока не знаю, — неохотно сказал колдун. — Но выясню. Что бы это ни было, это абсолютно точно источник энергии исключительной силы, потому что создать отдельный живой мир и поддерживать его живым… — Взглянув на нее, он сунул ей в руки лабораторный журнал. — Вот, здесь. За последние полчаса группа на переднем плане сдвинулась на дюйм. Мужские репрезентации подняли топоры на уровень плеч. Никакой механики. Если приблизиться вплотную, движение ускоряется до видимого невооруженным глазом — не приближайся, господин Накс сказал, что если коснуться купола незащищенной поверхностью кожи… — …можно оказаться внутри. Лилиан то же говорит. — Мне она не нравится, — безапелляционно заявил гном, и Силлин захихикала: такой он был понятный, осязаемый, ничуть не изменившийся за те дни, что они не виделись. — Мне тебя не хватало, — сказала она, откладывая записи на столик. Боддинок только отмахнулся: знаю, мол, а как иначе — и перевернул снежный шар подставкой вверх. Когда он отнял руку, артефакт плавно довершил оборот до нормального положения. Ничего не изменилось; разве что снегопад перестал, и теперь сквозь зелень деревьев на фигурки падали широкие полосы света. — Как интересно, — пробормотал Боддинок. — Значит, не зависит… А если так… Он резко крутанул шар вокруг оси. Внутри снова полетел снег. — Эй, оставь. Пошли обедать. Всё равно не имеем права исследовать без Эльтуры. — Нет, подожди, — Боддинок упоенно стучал пальцем по стеклу. Артефакт никак не реагировал на это самоуправство. Силлин критически оглядела их и, решив, что с четверть часа друг удержится от особо опрометчивых опытов, отвернулась и шагнула к выходу, намереваясь разыскать Даэлана. Шаг. Как часто хватает одного-единственного шага, чтоб мир полетел в тартарары. Под ногу ей подвернулась пустая бутылка. — Ай! — взвизгнула Силлин, падая назад. А затем она сказала: — Ой. А затем, уже совсем тихо: — Вот дерьмо…

***

С высокого серого неба густыми хлопьями спускался снег. Тёк меж гигантских древесных стволов, заполняя воздух особого рода тишиной, ложился на плечи, путался в волосах, вынуждая брезгливо встряхиваться. Не от холода, нет — всё, что она чувствовала, было легкое неопределенное «никак», — а от ненормальности этого снега, который не таял, коснувшись кожи, и у самой земли куда-то исчезал, так что трава оставалась идеально зеленой. Всё это, конечно, она заметила не сразу. Сперва она в ужасе прилипла спиной к стволу, высматривая признаки движения в белой мути снегопада. А не увидев ничего подозрительного, осела на землю, проклиная собственную неловкость. Только она могла так по-идиотски провалиться в артефакт! И что теперь делать?! А если отсюда нет выхода? А если эти фигурки в шаре — на самом деле живые?.. С фигурок мысль перескочила на «дварфы», «дюйм» и «Боддинок». О Боги, только бы он не полез сюда вслед за ней… А вдруг не сможет, и она так тут и умрёт?! Кожу на груди царапнуло, и Силлин недоуменно опустила глаза. Ах, да, амулеты. Утгардский лежал поверх туники, и слабо улыбнувшись, она сжала в кулаке гладкий коготь. И тут же, как по щелчку, начала успокаиваться. В самом деле, ну что такого? Ну, попала в артефакт, с кем не бывает. Ну, глупо попала. Но Боддинок знает, что она внутри, и наверняка уже думает, как ее вытащить. Она не одна — ее не оставят одну, правда ведь?.. Надо просто продержаться достаточно долго. И как-то им помочь. Она отогнала гадкую мыслишку о том, что время в шаре может течь совсем по-другому, легла, вытянувшись, вдоль здоровенного корня, чтобы хоть как-то скрыться из виду, и сосредоточилась. Итак. Что она может сделать прямо сейчас? Ответ пришел мгновенно. — Тише, Стрекоза, тише, — шепнула она фее-фамилиару, которая, почувствовав ее смятение, обеспокоенно замельтешила у лица. — Нам нужна невидимость. И когда тело растаяло в воздухе, Силлин принялась думать. Представь, что всё это — логическая задача. Просто задача, написанная на бумаге, слева — слова «дано» и «найти», справа — чистое поле для «решения». Она мысленно разделила лист пополам. Дано: попадание в артефакт. Найти: способ продержаться до прихода друзей и/или выход из артефакта. Какие есть ресурсы? Пальцы зашевелились, заполняя невидимые строки. Провизия: никакой. Оружие: никакого. Зелья: эх, никаких. Предметы поддержки: амулет Даэлана и амулет Аарина. И то, и другое радует, но довольно бесполезно в бою. Одежда: ботинки, штаны, туника, кожаный ремень с простой пряжкой, который при желании можно пристроить к делу. Союзники: фамилиар. Надо бы следить за временем вызова… Информация о мире внутри артефакта: по сути, никакой. — Вот с информации и начнем, — прошептала она Стрекозе. — Тихо как мышки, ладно? И не дергаемся. — Она через силу улыбнулась.

***

К ночи — смена времени суток тут происходила привычным путём — они излазали мир шара вдоль и поперек. Больше всего это походило на скопление небольших островов, с той разницей, что окружало их не море, а пропасть, где плавал плотный белесый туман. Брошенный на пробу камешек утонул в нем без единого звука. «Острова» соединялись подвесными мостами, и Силлин выяснила, что если идти по ним в одном направлении (пытаясь не морщиться, когда испуганная Стрекоза вцеплялась в волосы), то вскоре окажешься там же, откуда начинал. Были мосты, ведущие и к центру этого кольца, на самый большой из островов… Песня про птичку и перышко какая-то. Вот шар, а в шаре — мир, а в мире — кольцо, а в кольце — остров, а на острове — лес, а в лесу — гора, а в горе — пещера, а в пещере… Что было в пещере, они пока выяснять не стали. Хватало других открытий: например того, что даже к ночи не захотелось ни спать, ни есть, ни пить. Или того, что в лесу росли самые настоящие вулканические дубы. Вулканические дубы! Которых никто уже лет пятьсот не видел! Увы, Стрекоза отказывалась отлетать от Силлин дальше, чем на пару шагов, а сама бы она до ветки с желудями не долезла — высоко. Страшно. А кидаться камнями и шуметь было нельзя. Перед глазами до сих пор стояла картина, как на поляне у ручья два чернобородых дварфа деловито рубят в куски дриаду. Через пару часов ее товарки задушили их ожившей лозой. Предсмертные хрипы врезались в память Силлин так же остро, как и кровавое месиво на зелёной траве, исчезнувшее без следа, стоило только подобраться поближе. Видела она и оба лагеря, располагавшихся — какая неожиданность! — на противоположных точках «кольца». Видела в каждом лагере столб света, из которого недавно убитые выходили и разбредались по лесу, чтобы снова столкнуться в бою. Стрекоза чувствовала их, значит, они были живыми существами. Но разве это похоже на жизнь? Знать, что тебя ожидает, и всё равно возвращаться к тому же жуткому бессмысленному сценарию, не пытаясь найти выход?.. М-да, кто бы говорил. Будто она сама отсюда выход нашла. — Эти артефакторы совсем о нас не думают! — тихо пожаловалась Силлин. С наступлением темноты они спрятались в выемке скалы за водопадом, и шум воды надежно скрывал шепот. — Вот что им стоило нарисовать на земле крест или такую красную светящуюся стрелку, чтоб встал туда — и хоп! уже снаружи? Нет, бегайте, ищите скрытые ключи… Фу. Ладно. Что в итоге? Есть-пить-спать не хотим. Магия вызова стабильна. Здешние обитатели о нас пока не знают. Оружие добыть не получается. — Оружие и доспехи таяли вместе с трупами, и украсть что-то, не выдав себя, не представлялось возможным. — На внешнем периметре выхода нет. Где мы еще не смотрели? Вопрос был риторический. Стрекоза послушно очертила в воздухе светящийся треугольник с кругом посередке. Она держалась молодцом, но магическая связь выдавала насколько ей неуютно. — Знаю, — прошептала Силлин. — Мне тоже не нравится. — Она спрятала под тунику еле светившийся амулет Аарина и подставила ладонь: фея устроилась на ней, посверкивая в темноте золотисто-зеленой пыльцой, и с едва слышным вздохом обняла большой палец. — Но какие у нас варианты? Либо рискнуть, либо прятаться, а Боддинок может явиться года через два-три, если время здесь течет иначе. Или через два-три столетия. Бррр, только бы не пауки… Стрекоза несколькими выразительными жестами напомнила, что до сих пор они не видели ни зверя, ни птицы, ни насекомого. Силлин закусила губу. Лезть в пещеру ужасно не хотелось. Но ее беспокоила накапливавшаяся… Не усталость даже, не апатия, а жуткое ощущение, что кто-то по капле тянет из нее силы. Рисковать — так сейчас, когда они еще могут поддерживать стабильную невидимость, и если что — дать дёру. Знала бы она, что ждет внутри, просидела бы за водопадом хоть два столетия.

***

— Так, так, так. Как интересно. Как занятно. Кто у нас здесь? Они зашли уже довольно далеко. Они уже начали надеяться, что удастся обследовать пещеру незамеченными — невидимыми, неслышимыми, неосязаемыми под пологом заклинаний. А потом раздался этот голос, глубокий, как сама земля, холодный, как ледник. В полумраке загорелись два голубых огня с вертикальными зрачками. Что-то светлое и громадное ступило вперед, склонилось, шумно выдохнуло, и их обвил поток воздуха — обдал зимней метелью, проник в тело до самых костей. — Человеческая женщина, ну надо же. И одаренная магией. Ты не из моих рабов. Странно видеть кого-то, кто не убегает в ужасе, едва меня завидев… Твоя храбрость… Интригует. «О какой храбрости он говорит?» подумала Силлин, приросшая к месту. Бедная Стрекоза прижалась к ее шее и дрожала как осиновый лист. — Гости — редкость в моем мире… Скажи, зачем ты пришла, ничтожная, и я прощу наглость твоего вторжения. Великие Боги… Она читала о таком — когда-то, в другой жизни. Знала, что придется говорить правду. Как на суде: правду, только правду и ничего кроме правды, ибо стоит солгать, и приговор немедленно приведут в исполнение. — Это получилось случайно, — выговорила она, обмирая от того, насколько глупо всё прозвучит. — Я не хотела, но, видите ли, я упала и коснулась рукой шара, и… Шелест, похожий на смех. — Ах, снежный шар… Как давно меня не было на Фаэруне. Величие былого ушло, а я царствую по сей день. Время надо мной не властно… Нравится ли тебе мой мир, человечишка? Для его создания потребовалась мастерство и магия, недоступные пониманию столь жалкого существа. Силлин сглотнула, готовясь к тому, что слово может стать для неё последним. Потому что правда была в том, что… — Нет. Голубые огни сузились. Бледный язык вытянулся из пасти и втянулся обратно. Одного его движения хватило бы, чтоб прихлопнуть Силлин на месте. — Храбрая… И не такая глупая, как твои предшественники. Это заслуживает жизни. Это даже заслуживает продолжения беседы… Ты можешь задать вопрос, ничтожная, и я поделюсь с тобой моей безграничной мудростью… — Голос выдержал паузу и с удовольствием закончил: — Если захочу. — Кто вы? Долгий, вязкий, шипящий звук. Что-то вроде «Ххххххассссссс». — Ах, имена… В старое время, на старом языке, меня звали Ма’фел’сеи’кедех’наар. Но что мне имена теперь, здесь? Я Властелин. Я Создатель. Я Хозяин. Всё в этом мире склоняется пред моей волей. Ты видела моих рабов, человечишка. Я создал их. Я даровал им вечную жизнь. Прошли столетия с тех пор, как я разговаривал с кем-то так, как говорю с тобой… Можешь спросить еще. — Почему они постоянно воюют друг с другом? — У рабов должен быть враг, чтобы они не обратились против хозяина. Я выучил этот урок давным-давно. Жалкие. Я даровал им существование и вечность, а они осмелились замышлять против меня? Разумеется, я мог бы уничтожить их в мгновение ока… Но что из того? Уничтожать свою собственность? Я сделал так, чтобы они никогда больше не восстали. Они ненавидят друг друга, сражаются друг с другом, а я остался в одиночестве. Ххххххассссссс. Последний вопрос, ничтожная. Три вопроса, три ответа. Не правда ли, три — величайшее магическое число? — Как отсюда выбраться? Шелестящий смех. — Пока я жив — никак. Она кожей чувствовала — выстуженным до льда нутром чувствовала его злорадство. Он видел ее отчаяние. Упивался им. Ждал, как она поступит. Самодовольство кота, придавившего лапой полумертвую от страха полевку. Но она человек! Нельзя позволять так поступать с собой!.. Однако этот порыв исчез тотчас же. Ничтожная. Что ему ее порывы? Ее мысли? Ему, рожденному на заре времён? Теперь-то она понимала, почему в здешнем лесу росли вымершие деревья. — Ну, я пожалуй, пойду… — промямлила она. — Вы ведь не будете меня есть? — Зачем? Меня давно не интересует столь примитивная пища. Я дарую тебе позволение покинуть мою пещеру, человечишка. А потом, возможно, позволю тебе поговорить со мной еще…. Если захочу. Если тебя не охватит безумие моих слуг. Если тебя не убьют. Если ты не развоплотишься, подобно твоим предшественникам, влив жизненные силы в сущность моего мира. Погуляй, порезвись, пока можешь, глупый, маленький, жалкий светлячок. Она все-таки не кинулась к выходу из пещеры, а пошла как можно медленнее на негнущихся ногах, высоко подняв голову и качая на ладони обморочного фамилиара. Вслед ей несся шипящий смех и бормотание на языке, что был древнее ее пращуров. И лишь рухнув меж узловатых корней гигантской сосны, Силлин выдохнула в не-холодный воздух одно-единственное слово: — Дракон!..