Красная папка

      Дверь мерзотно скрипит несвязанными петлями. Вместе с шагами, разбивая хрупкую реальность, Годо приносит запах химозы.       Под ногами — разбросанные папки, которые он не видит.       Или делает вид, что не видит.       Через опущенные жалюзи в помещение едва проникает свет: острыми белыми полосами режет тьму на широкие ленты и вырывает из неё кусочки нелицеприятной реальности. К темноте, особенно такой неприятной, обычно приходится привыкать какое-то время, но некоторые в этой темноте живут годами; лет семь уже точно есть — поэтому привыкать не приходится, Годо словно возвращается домой.       Не только потому что когда-то давно, кажется, целых две жизни назад, по-настоящему считал это место домом.       — Боже мой, во что ты превратил офис?       — Это уже три года как… агентство.       Звон задетого неаккуратной рукой зелёного стекла, пьяное бульканье выделяющегося из бутылки вина и хриплое чертыхание — скрип дивана и шорох поношеной одежды.       Годо поворачивает голову в сторону шума скорее инстинктивно, и маска на лице загорается кармином, освещая пространство перед ним — достаточное, чтобы оценить плачевность ситуации. Феникс пользуется тем, что в помещении немного посветлело, и поднимает бутылку, аккуратно ставя её возле с несколькими другими бутылками, которые, судя по всему, немногим ранее постигла похожая участь. Остатки виноградного сока ещё плещутся в стекле, на котором отражается бледный огонёк сигареты, которую Феникс не выпускает из рук.       Наклонившийся за почти опустевшей бутылкой Райт невольно смотрит на пол, и в отражении красного-красного вина, разлившегося кровавым пятном под ногами, он видит залитые алкоголем и туманом глаза и пару плавающих окурков. Не выдержав долго прямого взгляда себя же, ложится обратно на лопатки и отворачивается к бордовой спинке дивана, словно пристыженный собственной ничтожностью — или просто не желающий видеть себя в таком состоянии.       Он жмурится, отгоняя от себя навязчивые образы и мысли, отгоняет шепчущий что-то голос и какие-то разговоры на краю сознания. Это просто какой-то дурной сон, бесконечный кошмар, кажется, потому что вокруг Феникса всё под цвет крови: красный свет, красная ткань и даже вино — красное полусухое. И маска на неподвижном лице Годо тоже дурацкая-красная, так что глаза жжёт до острых слёз.       Годо проводит пальцем по некогда рабочему, но ныне захламлённому столу, собирая сантиметровый слой пыли, и качает головой. Ему кажется, будто до него здесь уже кто-то был.       Годо приносит с собой ностальгию по прежним, по-настоящему нормальным временам, терпкий и крепкий запах кофе — обязательно чёрный и густой, точно липкая тьма вокруг — и что-то болезненное, что-то нездоровое настолько, что Фениксу становится физически плохо.       Он убеждает себя, что это из-за запаха раскиданных по агентству раскрытых пачек с лекарствами, а не потому что он выпил слишком много и не помнит ничего, что было с ним до прихода Годо.       — Что ты здесь делаешь? — Райт хрипит, с трудом сохраняя сознание и не засыпая. Может быть, Годо — это лишь плод его воспалённого сознания, но лучше такая компания, чем её абсолютное отсутствие, это точно.       Или он — единственное реальное, что происходит с Фениксом.       — Хотел вернутся домой, но обнаружил… Это, — Годо усмехается почти гаденько, но в целом скорее беззлобно. Его шаги звучат глухим цокотом небольших каблуков туфель, шорохом раскиданных по полу деловых бумаг, папок и окурков. Годо падает в некогда излюбленное Фениксом кресло, по-хозяйски откидываясь назад.       — Ты разве не…       — Нет. Уже нет.       Стол заставлен бумагами, которых никогда не становится меньше, и переводить столько леса — кощунство: стопки старых дел, разрешённых и нет, забытых с сотню лет назад; Годо пробегается по бумагам беглым взглядом, без особого интереса читая имена из прошлого, настоящего и будущего Феникса, и равнодушно роняет какие-то из них на пол к тем, которые уже валяются. Напоминает те прекрасные времена из первой жизни, в которой он, Диего Армандо, ещё был практикующим адвокатом — не хватает только фактурного аромата, горячей кружки в руках и привычных трещинок на её ручке       — Где у тебя здесь кофе?       — А то ты не знаешь.       Они молчат — каждый терпеливо ждёт ответа на вопрос. Феникс сдаётся первым, вздыхая.       — Только виски.       — Годится.       Годо находит в одной из полок кружку, рядом — початую бутылку, на которой такой же слой многовековой пыли, как и на столе. Наливает виски почти до краёв, будто действительно пьёт кофе, а не дорогой алкоголь. Годо краем глаза — ну вы поняли, да? «Глаза» — под кружкой замечает папку, на которой пыли нет, в отличие от всего остального. Противоречие. Может, поэтому эта папка кажется ему особенной, но он только догадывается об этом на интуитивном уровне. Он даже не столько замечает её, сколько нащупывает пальцами — она совсем-совсем тонкая, почти невесомая (он даже подкидывает её на всякий случай, как будто бы проверяя), и Годо не сдерживает любопытства, заглядывая внутрь.       Пусто. На него смотрят белые пустые листы, и Годо разочарованно вздыхает, отхлёбывая виски из кружки. Немного морщится, потому что горло жжёт не так, как было привычно, а на хмельный манер.       — Что это? — не выпуская из рук папку и виски, Годо возвращается к дивану: наступает по дороге в винную лужу, чертыхается про себя и садится рядом с отвернувшимся к спинке дивана Фениксом, вынуждая того подвинуться.       — Какого чёрта тебе нужно? — снова спрашивает Райт, переворачиваясь на лопатки. Он щурится, вглядываясь в три кроваво-красные полосы и вдыхая полной грудью медикаментозный запах. Ощущать Годо рядом очень… очень странно. У него тёплая спина, к которой Райт невольно прижимается боком, и его почему-то тянет к этому теплу: он ощущает нездоровый холод во всём теле, когда тёплый-тёплый Годо случайно задевает его ладонью.       — Тут моя фотография прикреплена. Даже… Даже две, — Годо вдумчиво проводит пальцами по полароидным снимкам: один — тех времён, когда он ещё был адвокатом, второй — когда седина тронула густые чёрные волосы. — И три пустых листа. Это всё не имеет смысла, верно?       Феникс пьяно фыркает: «Покажи». Он пьяно и требовательно дёргает Годо за рукав лазурной рубашки и почти сжигает её сигаретой, пьяно пытается отобрать у него, слабо отпирающегося, папку, пьяно разглядывает кривоватую рукопись и пьяно смеётся ничего не понимающему Годо, который напрочь не видит красных чернил.       Кажется, Годо начинает дымиться, но это ерунда.       — Ты пьян, — он констатирует факт, отпивая виски. Феникс приподнимается на локтях, скептично глядя на него, и его воротит от запаха кофе с таблетками. К счастью, крутит не настолько, чтобы вывернуло наизнанку. Феникс падает обратно на диван, когда Годо толкает его в грудь, роняя папку с листами на пол, прямо в вино: бумаги пропитываются кровью, и стойкий запах алкоголя в помещении становится ощутимее, невыносимее, так что его становится невозможно игнорировать.       Годо ставит стакан на пол, слегка задевая бутылки.       — Ты пьян, — терпеливо повторяет Годо, не позволяя Райту встать. В ушах протяжно и тонко пищит будильник, который Феникс хочет выключить, но Годо ему не даёт; держит на месте за дрожащие плечи, пока Феникс выброшенной на сушу рыбой глотает ртом воздух, задыхаясь, и вдруг — хрипло смеётся из последних сил, с лающим хохотом выплёвывая дым.       — А ты — нереален, — Феникс жмурится. Сигарета в руках жжёт пальцы, и он её наконец-то выпускает из рук, хватая Годо за горячее запястье.       — Неправда. Это ты.       — Докажи.       Феникс смотрит на него неожиданно осознанно: смотрит сосредоточенными глазами и ждёт доказательств, самых настоящих доказательств, смотрит с неподдельной надеждой и даже мольбой. Годо почти ухмыляется такой самоуверенности доморощенного адвоката, который уже потерял всё, что только можно было потерять, и теперь жалко, отчаянно держался за единственный осколок реальности, который ещё не разбился в звёздную пыль.       У Феникса всё ещё протяжно пищит в ушах будильник, не способный его разбудить, и от этого отвратительного звука перед глазами всё плывёт и жжёт: лицо греют руки, тяжёлое кольцо Годо холодит щёку металлом, его химозно-кофейное дыхание выжигает остатки кислорода в лёгких — Феникс бездумно и безумно целует его прежде Годо и прежде, чем успевает обдумать этот поступок — у них нет на это времени — и закрывает глаза, проваливаясь в бесконечную темноту, падая куда-то вглубь дивана, падает бесконечно долго, пока не слышит, как дверь мерзотно скрипит несвязанными петлями.       Вместе с шагами Годо приносит запах химозы.       Под ногами — разбросанные папки, которые он не видит.       Или делает вид, что не видит.