Скорей ныряй в мой тихий омут, ты нравишься моим чертям

— Знаешь, в чем твоя проблема? — Удиви меня. — Ты идиот. Ты кричишь о каких-то ужасных событиях, о каких-то экстренных действиях, но так и не объяснил, в чем дело. При этом ты отмалчиваешься, прикрываешься насмешками, хотя, судя по твоему поведению, все достаточно серьезно. И это я уже молчу о том, что ты всячески переводишь на меня стрелки, хотя сам выглядишь все хуже и хуже, — она громко опускает кружку на стол, раздраженно смотря на мужчину. — О-о-о, нет, Уокер, просто ты меня не слышишь. В любом случае, мы в дерьме, и ничего не можем с этим сделать… В Альпы мы не вернемся, а вот Новый Орлеан мы можем посетить. За эту неделю ты еще не умерла, значит, можно ехать. Собирай вещи. Если это последний месяц, он будет веселым. — Последний.? До чего? — Я бы поговорил с тобой подольше, но, боюсь, ты решишь, что меня не существует.

***

      Потрясающий город веселья встретил их распростертыми объятьями. На бушующих улицах местные и туристы сливались в один пестрый рой чего-то невообразимого под звуки джаза и веселого смеха. Пусть на белых тут и посматривали настороженно, какая-то особенная манера, с которой Люцифер обращался к нужным людям, моментально сглаживала это «исключительное» отношение.       Что же, беззаботный город был действительно прекрасен и воистину беззаботен. А если вспомнить еще и то, что очень скоро, буквально в грядущий вторник, под конец зимы здесь всегда празднуется самый яркий и фантастический Марди Гра¹, тут же в воздухе проявляется торжественно-выжидающий запах. Какая удача, что карнавал совсем скоро запустит корни во все, населяющее этот город. — Восхитительно!.. — Номер в отеле, с окнами, выходящими прямо на Бурбон-стрит², и ценой, доводящей прямо до сердечного приступа. Услужливый администратор предоставил план отеля и города, меню, сотовый, для вызова персонала и все прочие атрибуты, приготовленные специально для гостей высшего класса, коими теперь являлись жильцы сего номера, сто́ящего за неделю больше, чем почки постояльцев. Но на неделю здесь оставаться никто не планировал; они останутся лишь на Марди Гра, который состоится послезавтра. А пока у них в планах только два пункта: посетить Сен-Луи³ и веселиться, веселиться, веселиться.       С первым разделались довольно быстро, но достаточно проникновенно: даже Люций, изначально не поддерживавший идею гулять по кладбищу, проходил меж рядами склепов со странными глазами, молча окидывая их пустым взглядом, явно о чем-то задумавшись. Вики же, усевшись на возвышении, с которого получается очень хороший ракурс, под раскидистым деревом, теперь сосредоточенно что-то рисовала в альбоме. Из-под ее карандаша постепенно вырисовываются мраморные стены, за которыми покоятся чьи-то давно или недавно, а может быть и вовсе не оплаканные останки, отдельные и фамильные склепы. Вот и готова зарисовка, пусть и весьма печального характера. Но страница переворачивается: теперь ей хочется запечатлеть нечто чуть более живое. Люцифер замер, разглядывая старое надгробие и думая о чем-то своем, теперь она может нарисовать его вот так — без усмешки, без издевки, просто застывшего у могилы. Фигура вырисовывается быстро, уже хорошо набитой рукой выводится видимый ей издалека профиль, необычно простая поза. В очередной раз поднимая глаза, она видит его идущим по склону к ней. Зарисовка уже сделана. Он поднимается и падает рядом на землю. Девушка показывает ему первый рисунок, он долго смотрит на него, а потом кивает — да, красиво вышло. — Тебе здесь как? — Человек, который не был там, посчитает вопрос странным, но она знает ответ. — Вполне. Тебе? Он хмуро усмехается. Потом задумчиво произносит:  — Ничего особенного. Обычное кладбище, где ушедшие души обретают покой. Люди почему-то делают из этого достопримечательность, как будто это весело или смешно. Но это смерть. Здесь смерть. — Почему тебя так интересует тема смерти? Ты постоянно сводишь все именно к ней. — А разве все вокруг не сводится к ней? Разве есть другая развязка? Все, что ты сейчас видишь рано или поздно умрет. Просто исчезнет. В это дерево каждую секунду может ударить молния, это кладбище через несколько тысячелетий не оставит абсолютно ничего напоминающего о себе. Города, люди, страны, планеты. Все боятся лишь той смерти, которую могут себе представить, не понимая, что все куда масштабней. — Почему ты говоришь о людях так, будто не принадлежишь к ним? — Теперь принадлежу. — Ты знаешь, а я думаю, ты боишься смерти. Он только усмехается. Дальше диалог, видимо, не пойдет.       Нет, он не боится смерти, но он определенно к ней не готов. Странно и неприятно сейчас осознавать свою беспомощность, впервые на собственной шкуре ощущая, каково это — быть человеком. Конечно, он все еще не человек, но это только по происхождению. Почти все его способности полностью утеряны, так что по физическим возможностям от человека его почти ничто не отличает. Нет, не то, чтобы там, — в Аду и на Небесах, — никто не умирал, особенно сейчас. Но здесь, на Земле, присутствие Смерти ощущалось очень уж отчетливо. Она везде. Любая душонка может испустить дух прямо в это мгновение. Безусловно, она не исчезнет просто так, она пойдет дальше, как только тело будет захоронено, и она, закончив все дела за сорок печальных дней, начнет свой дальнейший путь. Тогда вариантов развития событий будет несколько: она пройдет водоворот и либо обратится грешником, что отправится в Огненную Гиену (бедное животное хронически переедает, теперь к нему приставлены демоны, строго контролирующие процесс и, в случае чего, распределяющие заблудшие души в другие группы наказаний), либо вознесется к праведникам во Град Небесный, где будет вкушать яства чудесныя под звуки ангельских арф (повезло еще хоть, что теперь они сами по себе бренчат любую мелодию на заказ, а то ведь пока заклинание не придумали, ангелы без отдыха и простого ангельского счастья играли целыми ансамблями иногда воистину ужасные плоды умов человеческих), либо же, если за плечами ее висит по одинаковому мешку — и за левым и за правым, она отправляется в Школу, после окончания которой ее ждет Великий Выбор. Но есть еще другие. Есть те, кто дальше Ада и Рая. Души, прошедшие через Ад становятся либо призраками, обреченными вечно скитаться по Земле, совращая и портя живых, либо канут в Небытие, обретая покой. Души же, засидевшиеся в Раю, проходят аналогичный выбор, но, в отличие от первых, они могут выбрать одно из двух, да причем в любой момент. Они могут стать теми, кого называют здесь Ангелами Хранителями, а могут так же уйти в глубокое Небытие.       Но люди этого всего не знают, они могут лишь предполагать, догадываться. Им страшно, они всю жизнь живут в этом ожидании и ужасе. Но Люцифер понял это лишь теперь, самолично оказавшись на их месте. Нет, ему не страшно, он-то все это знает, в отличие от них. Но раньше собственная смерть не представлялась ему чем-то возможным, а вот теперь, когда он в лучшем случае прожил бы еще лет сорок-пятьдесят, а в худшем это действительно последний месяц, эта мысль не навевает ничего радостного. Так что, все, что он устраивает в качестве развлекательной программы ему самому нужно ничуть не меньше, чем Уокер. Удивительно, но этот факт ему признавать очень не хочется. Единственное, чего он хочет — так это чтобы голоса в голове заткнули свои гнилые пасти, перестав наконец проигрывать разные глупые фразы и моменты…       — Она о тебе и не вспомнит, когда придет время выбора… Она — моя плоть, моя кровь, ее разум — мой уже давно…       Жуткий огненный бесенок танцевал по комнате, сменяя разные лики, будто маски, перед испуганным мальчишкой, зажавшимся в угол и спрятавшим лицо за ладошками. Ребенок не видел лиц, поочередно предстающих на месте страшной огненной личины, но он слышал голоса: хриплый, неровный — голос отца; мальчику чудилось, что вот-вот он почувствует тяжелую сухую руку на спине, ощутит боль от удара. Но вот вместо отца возникает другой фантом — голос детский, похожий на его собственный… Мальчик несколько раздвигает пальцы, чтобы между ними была щель, и испуганно смотрит через нее: это он сам! В точности он сам! Вот его близнец заливисто смеется, радостно улыбаясь, но вдруг по-собачьи взбегает прямо по стене наверх, к потолку, садится на балдахин детской кроватки и начинает корчить страшные рожицы ее обладателю. Мальчик, плача от страха и беспомощности, упрямо продолжает тихо твердить все те же несколько слов:  — Не трогай маму. Но страшное существо не внимало словам, упорно срывающимся с детских губ. Оно пляшет, меняя лица, искажая действительность, как в страшном сне, из которого не выбраться, даже если очень захотеть проснуться… Мальчику кажется, что это будет длиться вечно… — Люций! — призрак бесследно исчезает, когда на пороге появляется второй мальчишка — полная противоположность первому: голубые глаза, светлые волосы, более плавная манера держаться, совсем неподходящая ребенку такого возраста. Он замирает на пороге всего на секунду, но, быстро поняв, в чем дело, подбегает к другу, серьезно спрашивает: — Ты опять его видел, да? Тот кивает, шмыгая носом, тихо говорит: — Он сказал, что не оставит маму, что она обо мне забудет. — А почему ты отцу не расскажешь? — Я рассказал, а он… — Ребенок обиженно потер синяк на плече. — Не верит? — А ты как думаешь? — зло огрызается мальчик. — Говорит, что я вру, что я не должен выдумывать, что я для них позор... — Он с досадой замолкает, но вдруг поднимает голову и, злобно сверкая глазенками, начинает быстро-быстро говорить. — И маму он не любит! Ну ничего, я вырасту и.. и... И убью его! Я буду бить его, пока он не заплачет, а потом убью! Да!... Стой, а ты здесь откуда? Тебе же нельзя! — Отец занят, у них там какой-то банкет, а я лишний. Я думал, может мы погуляем?.. — С надеждой во взгляде второй мальчик аккуратно вытащил из кармана большую-большую красную ягоду и протянул товарищу. — Клубника из Цитадели?! Где ты ее достал? — На банкете. — Повезло тебе... Меня не берут. — с завистью и обидой сказал сын Правителей Ада, жадно кусая сочную ягоду. — Зато у тебя есть мама...       Потом его, будто бы нарочно, по издевке памяти, бросает в совсем другой отрывок. — Лю...Что произошло? — Ничего, отвали... — Он сидит на гранитной плите крыши Школы, утирая рукавом кровь с разбитой губы и кровоточащей ссадины на виске. На животе красное пятно, костяшки пальцев разбиты в кровь, а под глазом красуется сине-фиолетово-желтая гематома. — Ты все-таки... — Да, Дино, я вызвал его на бой! Ты ведь это хотел услышать?! — Презрительно фыркает в никуда, закашлявшись, сплёвывает кровь, а на глазах уже блестят слезы детской ненависти, смешанного с недетской яростью.       Подростки. Непропорциональные, неустойчивые. Слишком громкие, слишком высокие, слишком грубые, слишком ранимые, слишком не такие. Злые, вечно обиженные, резкие. У них всегда что-то идет наперекосяк, несмотря на то, что фраза "верь в себя" должна мистическим образом страховать от любых неудач. — Больно? — Ощутить хочешь? — Ясно... Разозлился? — Конечно... Сначала выслушал всё с его этим унизительным снисхождением, улыбнулся и... — он яростно врезал кулаком по холодному камню. — Может, в лазарет? — Я не девочка. Я — сын Сатаны, я не слабый и не беспомощный. — Тебе нужно просто принять свое поражение. Тогда его примут и остальные. — Он улыбался мне в лицо, Дино! Улыбался-мне-в лицо! И это после того, что случилось с мамой! Ему было не жаль! Этот мудак ни разу ни о чём не пожалел!       Далее вдруг удивительно свежее воспоминание. — Она забудет меня? — Разумеется. — Что именно тут разумеется?! — Он злобно оглядывает членов Верховного Совета, рассевшихся за полукруглым столом. — Мы все еще можем забрать назад данную тебе альтернативу, Люцифер, а потому тебе стоит сдерживать свою натуру. — Это обязательная мера?! — Мы не принимаем ненужных решений. Более того, вы будете находиться далеко друг от друга, дабы не произошло чего-нибудь досадного. — Это мы увидим... — Если что-то не так, мы все еще можем вернуться в предыдущему варианту дальнейшего развития событий, представляющему, напомню, смерть. — Мне казалось, мы пришли к выводу, что это необязательно. — Его голос спокоен даже больше нужного, а глаза с бешенной яростью бегают по лицам напротив сидящих. — Да-да. Итак, постановлением Верховного Совета Небес, Ада и Земли, Вики Уокер будет обескрылена и сослана на Землю по твоей просьбе, что и заменит ей смертную казнь по обвинению в родстве с Мальбонте и поддержке его идей. Ты также будешь сослан по обвинению в сопротивлении Верховному Совету и поддержке сторонников Мальбонте.       Солнце уже на три четверти скрылось за горизонтом, но, слепя глаза, продолжало сверкать. Вики лежала рядом, смотря на него пустыми глазами. Спать на земле под деревом оказалось на редкость неудобно, и он, все еще отмахиваясь от этого полусонного бреда прошлого, медленно потянулся. — Что не разбудила? — Ты почти не спишь, развлекая меня. Мне показалось, что пара часов покоя — единственное, что я могу дать взамен. Он усмехается: — Спасибо.