Widow's kiss for soldier

Амели ничего не чувствует — из всех привычных инстинктов у неё остаётся только врождённый инстинкт спасения своей шкуры, когда кто-то умудряется заметить снайпера на задании. По крайней мере, она убеждает себя в этом. То, что она выхаживает раненного мародёра, идёт вразрез с её собственными убеждениями. Ей приходится повторять самой себе по десять раз на дню: ничего не чувствует. Заботится, чтобы он умер не сейчас, а от её руки. — Паршиво у тебя тут. — Другие комнаты мне не сдают. Женщина включает свет. Лампа под потолком щёлкает и окрашивает крохотную комнату в отвратительный жёлтый цвет. Говорят, белый свет красит помещения, но если поставить его здесь, то наверняка сбегутся все тараканы. Ей здесь не место, ему — тем более, но Джек Моррисон, кажется, выбрал самое отвратительное место для того, чтобы играть в умирающего. Захолустная комнатушка на отшибе Парижа, почти не в его черте, выглядела так, как будто до него тут уже кто-то умирал: пошарпанные обои, скрипящая кровать из лакированного дела, паутина по углам, которую он не потрудился смахнуть, деревянные рамы в окнах с потрескавшейся краской. Не самое романтичное место. — Подарок, — она с ухмылкой поднимает пакет с продуктами в руке, и Моррисон болезненно морщится, с трудом садясь на месте. Бинты на груди и руках уже не окрашиваются в кровь от каждого его неосторожного движения, но он всё ещё не способен двигаться активно. Амели достаёт картонную коробку из забегаловки с фастфудом — ироничное напоминание о принадлежности Моррисона к американскому народу, — и ставит её на столе, принимаясь скидывать пальто. — Или тебе стоило купить что-то изящнее? — Я ждал, что ты принесёшь багет с чесноком, сыр и вино, — Джек находит в себе силы зубоскалить даже сейчас. Амели коротко хмыкает: подкол засчитан. Оставив пальто на спинке стула в комнате, она снимает сапоги, затем усаживается к нему на колени, прихватив с собой и коробку с гамбургером. У солдата не остаётся ни шанса, ни желания отказать, и Лакруа, брезгливо морщась, обхватывает бургер двумя руками, поднося его к губам мужчины, чтобы он сделал укус. Моррисон вгрызается слишком охотно, не хватает разве что начать рычать. Не удивительно — последний раз она навещала его вчера перед обедом. Гамбургер почти разваливается в её руках, как бы она его ни сжимала. Салат выпадает назад в коробку, бифштекс грозится оказаться на коленках у самой Амели, а изящные, но крепкие пальцы пачкает соус. Отвратительно. И она всё-таки не отстраняется. Когда Джек доедает последний кусок из её рук, Лакруа вдруг с удивлением ощущает крепкую хватку на её запястье: Моррисон держит её руку и проводит языком по её пальцам, вылизывает их от соуса, не сводя с женщины взгляда. Амели ничего не чувствует. Но в такие моменты ей хочется, чтобы Джек Моррисон вылизывал её так же, с низким утробным урчанием, которое имитирует звериное. Солдат позволяет себе ухмыльнуться, будто поняв что-то по её взгляду, и осторожно раздвигает её пальцы, вылизывая кожу между ними. — Что-то не так? — он хитро щурится, и она только и может, что покачать головой. Ублюдок. Чёртов ублюдок. — Раз так, то… — Используй язык для дела. Между ними висит звенящая тишина всего несколько секунд. Амели спокойна и не сводит с него взгляда, и Джек пожимает плечами, без лишних слов сползая на подушке ниже. Чертыхнувшись сквозь зубы, француженка поднимается с него, стягивая с себя узкие джинсы вместе с изящным кружевным бельём и убирая коробку на пол, а затем садится на его лицо. Щетина покалывает чувствительную кожу на внутренней стороне бедра. Выдохнув сквозь зубы, Амели вздрагивает и сдерживается от того, чтобы сжать его голову бёдрами. Будто бы издеваясь, Моррисон прижимается щекой к её бедру и слегка трётся, заставляя женщину опустить ладонь на его макушку и с силой сжать пальцы. Амели слышит глухой смех под собой и чувствует горячее дыхание. Ей хочется сказать что-то колкое, но она давится собственным стоном, стоит ей открыть рот — одновременно она ощущает горячее прикосновение языка к клитору. Она знает: у Моррисона на языке трещины. Когда она спрашивала об этом, он отшучивался, что это от горячего кофе. На самом деле, должно быть, наследственное, но сейчас они не ощущаются. Язык его — горячий и немного шершавый, движения — широкие и быстрые, и ладони на её бёдрах он держит уверенно, хотя, чёрт бы его подрал, это Амели здесь должна быть хозяйкой положения. Но она может только всхлипнуть и шире раздвинуть колени, сжимая пряди волос между пальцами, а второй рукой зажимая себе рот — бог его знает, какие здесь тонкие стены, но лучше бы их никто не услышал. Лакруа не думает о том, откуда у Моррисона, отдавшего всю жизнь служению своей стране и всему миру заодно, берётся опыт, не вспоминает о том, что они заклятые враги. Не пытается убедить себя в том, что не чувствует ничего, потому что чувствует, чёрт возьми, чувствует, и это ощущение заставляет её нервно толкаться бёдрами, когда Моррисон издевательски убирает язык. И двигаться с ним в ритм, когда он проникает языком в неё, самым кончиком, дразня и заставляя скулить совсем тонким голосом. Джек мешает ей двигаться. Крепко сжимает пальцы на её бёдрах, фиксируя и не позволяя шевельнуться, прижимает клитор спинкой языка, затем прикусывает зубами, от чего Амели всё же сжимает его голову бёдрами — на это её свободы действий хватает. Язык вылизывает её широко и быстро, и вскоре, захлёбываясь собственными стонами, Лакруа сжимает голову Джека в последний раз, комкая между пальцами простыню рядом с его головой. Моррисон ухмыляется, выныривая из-под подрагивающей Амели и утирая лицо тыльной стороной ладони. — Заходи ещё, — он подмигивает, и француженка возмущённо задыхается, поднимаясь с солдата и отползая в другой конец кровати. Нахал. Хорошо, что в соус к бургеру не добавляли перец.