Их Первый Раз

Хаято нервно теребит край халата, сидя на самом краю огромной кровати отеля Grand Love. Из дальней двери приглушённо доносится шум льющейся воды. Ступни леденеют в тонких одноразовых тапочках. Горло отчаянно сдавливает желанием никотина. Не одна, не две, три…дцать затяжек, возможно смогут ему помочь. Но отправившись проведать исток вселенной, он похоронит навсегда эту случайно выпавшую им милостью судьбы возможность. Почувствовать чужое тепло. Хаято глубоко вдыхает, поднимает голову вверх. Алый цвет мебели, штор, стен и даже постельного белья, резал по нервам. Отковыривая скорлупу его растрескавшейся решимости. Он сглотнул вязкую слюну, вновь опустил глаза. Но теперь уже на свои руки. Едва заметно подрагивающие, побелевшие. Словно вора, тянущиеся к тому, что не его. Он крепко зажмурился. Но нет, не сейчас. Сейчас нельзя. Навряд ли Ему понравится запах табака. Хотя, если подумать, до этого Он ведь целовал как-то Хаято. Значит ли это, что он был не против ноты табака? А порох? А... Пот? Юношу передёрнуло. Только сейчас до его сознания дошло, на сколько же, наверное, отвратительно от него... - сумбурные мысли человека, растерявшего всю уверенность перед вратами любви, перебил оглушающий, в тишине комнаты, скрип двери. За думами он не заметил как прекратила литься вода. Из рокового звона колоколов церкви этот звук стал просто волнующим фоновым шумом. Он резко обернулся. Тонкие ржавые змеи оплели круглую форму черепа, обходя выпирающие уши, глаза европейского разреза с азиатской нотой. Перед ним, вытирая слипшиеся пряди коротких волос, стоял высокий молодой человек, почти такой же как он – метис, с приятными, правильными чертами лица. - Ты точно не против? – тоном с бархатными нотками, поинтересовался Савада. Его голос сломался всего пару месяцев назад. И привыкнуть к нему такому всё ещё было сложно. И, кажется, невозможно. По позвоночнику привычно пробежала мелкая дрожь. Сердце сжалось, живот повело. - Д-да, я и сам хочу этого, Д-десятый! Гокудера сглотнул, бездумно пялясь на оголенные рельефы мышц груди. А затем поспешно отвел взгляд. Смущение просто бурлило. Клокотало в горле, заставляя вечно прямого и упертого, внушающего страх Хранителя урагана сильнейшей Семьи Вонголы, тушеваться, запинаясь словно мальчишка впервые вошедший в классную комнату. Японцы старели медленнее. Это объяснялось их довольно продолжительным взрослением. А также половой зрелостью. Только наедине с этим человеком он чувствовал себя настолько неуверенно, боясь потерять то, ради чего жил. Только в глазах этого человека боялся быть невоспитанным, недостойным. Только этот человек принимал его таким, какой он есть. Со всем отталкивающим и ужасным, что в нем было. Его уродством, *бастардностью. Тсунаеши мягко улыбнулся, откладывая влажное полотенце на стол. Рядом с промокшими вещами, которые должны были забрать в сушку через пару часов. Дождь застал их внезапно. Они находились слишком далеко от станции и кафе, в центре парка. Ближайшим зданием было лишь высокое здание Love-отеля. Так смущающе и абсурдно, что он уже хотел пошутить. Но взглянув в лихорадочно блестящие зелёные глаза, Савада, впервые... Не мог - не хотел - сказать нет. Он подошёл, садясь рядом. Так близко, что их бедра соприкоснулись. Гокудера вздрогнул. Тепло чужого тела пронзило, будто стрела. - Скажи мне, если будет страшно. Я сразу же прекращу, хорошо? - сладкий голос обволакивает, словно одеяло. Укутывает, до сих пор непривычной, заботой. Ему хочется отдаться, не думая. Тёплая вспышка расплылась на виске. Хаято зажмурился, будто в мучении. В животе, груди, клубились огненные змеи и рой чёрных махаонов, вызывая такой неправильно-радостный трепет. Поднимая из недр его тела волны тепла, разжигая его, распаляя. Заставляя гореть. На не снятом кольце вспыхнул алый огонёк, вызывая тихий смешок, у самого уха, и касание губ к скуле. Пальцы проникли под махровые полы халата. Хаято было страшно. Приятно и страшно. Страшно коснуться. Приятно ощущать касания. Руки ненужными веревками висели вдоль тела, сжимаясь и дергаясь, когда чужие пальцы обвели контуры ореола соска, а губы так открыто и нагло коснулись за ушком. Очертили линию челюсти маленькими касаниями губ. Он не заслуживает этого. Не заслуживает всей этой ласки. Этой взаимной любви. Халат спадает, оголяя одно молочное, в мягком свете, плечо. И Тсунаеши клеймит его поцелуем. Тёплая рука плавно ведёт ниже по линии пресса, проваливаясь кончиками пальцев в ямку пупка, касаясь... Савада заинтересованно приоткрывает глаза, немного наклоняясь вперёд, чтобы лучше рассмотреть. Разморённый, Хаято не сразу замечает задержку, а когда замечает, рывком сводит ноги, прижимая колени к себе. Начиная неловко посмеиваться, нервно отводя глаза в сторону. Нет, он переоценил себя. Очень переоценил. - Может, стоит выключить свет? Десятый смотрит на него немного рассеянно. А затем мягко улыбается, и дне его глаз вспыхивают жёлтые искры обожания, от которого у Гокудеры может просто перестать биться сердце, и аккуратно разводит в стороны скрещенные худые колени. Чтобы без стеснения провести по кромке коротких серебристых волос по линии паха. Маленький, не заметный, если бы они были в темноте, островок. Хаято жмурится, задыхаясь от смущения. Это слишком интимно. Даже для его итальянской искушенности. Будто ни в одной части его тела не было ничего отвратительного, отторгающего… - Детчимо... Его руки тянутся к чужим плечам. Горячие губы касаются щеки. Так близко ко рту, что Гокудера больше не может. Поборов себя, он поворачивает голову, смотря в глаза цвета янтаря. Тсунаёши смотрит в ответ. Теплая вспышка опаляет висок. Ладонь накрывает теплом, аккуратно сжимая у основания. И с нажимом скользит вверх, до оголённой головки. Под тяжелый выдох, сорвавшийся с губ с каплей жалостливого голоса. Бёдра поддаются вперёд. Но вдруг, дарящие наслаждение и привычную ласку, руки, исчезли. Опора за спиной пропала, не сдерживая его стремительного падения на простынь. Распалённый, Хаято, на секунду обмирает, предполагая, что своими действиями вызвал отторжение Дона. Но Тсунаеши ложится рядом, опираясь на локоть, нависая над ним, подобно бескрайнему куполу небосвода. Его светлое лицо смотрит волнительно, с собственнической жадностью и вместе с тем - всеобъемлющей нежностью. Он был здесь. Рядом. Над ним. Наклоняясь все ниже и ниже… пока не соприкоснулись уста. Губы Хаято, даже иссушенные, ощущаются сладким, живительным нектаром. Которым, кажется, покрыта каждая часть его тела. Молодой Дон ещё раз убеждается в этом, пробуя эту кожу на вкус. Начиная с шеи и плеч, разделяя косточкой тонкой ключицы. Он дразняще обводит языком темные пятна маленьких напряжённых сосков, мягко прикусывая их, каждый, только губами. Грея в ладонях чужие лопатки. Поцелуями спускаясь между квадратами литых мышц. Легонько зажимая меж зубов край пупочной впадинки, чувствуя чужую дрожь своими губами. Гокудера внезапно поморщился. Жадная, нетерпеливая плоть призывно ткнулась в чужой живот. За дерзость наказываясь жёстким ворсом отельного белья. Грубые щетинки больно прошлись по чувствительной склизкой головке, словно наждачка. Халат десятого мешается. И бывший наёмник на ощупь находит слабо завязанный, уже без того расшатанный, пояс, и одним рывком сдёргивает его, отбрасывая ненужную тряпку. Тсунаеши не может не почувствовать это. Поэтому, на секунду отстраняется, выпрямляясь, вставая перед ним на колени, и смотря сверху-вниз, скидывает ненужную ткань с плеч, полностью оголяя свое совершенное, атлетичное, тело. Будто скульптуры Давида. Но в десятки, нет, сотни и тысячи раз прекраснее, лучше. Хаято смотрит на него. С жаждой, с благоговением, впитывает каждый бугорок выпирающих мышц, идёт взглядом ниже и сглатывает поступившую к горлу слюну. Его никогда не вело на мужчин. Сексуально ему нравились женщины. Но это тело, с его шрамами, заработанными в ходе защиты других, вызывало в нём желание сильнее трясущихся пышных грудей, сладкого запаха и мягкой женской кожи. Поэтому он, ещё не до конца осознав, чего именно хочет, привстает на руке, и осторожно, будто боясь, что сейчас получит удар за наглость, кладет ладонь на чужую грудь. Тсунаеши смотрит на него с интересом, без осуждения. Смотрит и ждёт. И Гокудера, словно получив немое разрешение, прикладывается к священной коже губами, будто в молитве к кресту. Осторожно, с духовной страстью, отмечая руками, а затем устами, каждый рубец, задерживаясь особенно сильно на почти идеально-круглом пятне, чуть выше паха. Остаточный след копья чёртовых псов Мельфиоре, которые прошли уже более трёх лет назад. Но Хаято до сих пор помнит их, проклиная этих дьяволов, спасённых его же патроном, перед статуей девы Марии. Гокудера хмурится от плохих воспоминаний, но тёплая ладонь в его волосах выглаживает все посторонние мысли. Заставляя быть только здесь и сейчас. Он целует так чувственно, что не замечает больше ничего. Поэтому тычок под челюстью при смене положения, немного пугает его. С губ слетает короткий выдох. И он резко отстраняется, с удивлением видя налитую головку в паре сантиметров от своих губ. И судорожно сглатывает в миг подступившую к горлу слюну. Внутри всё сжимается и странно трепещет. Он впервые видел достоинство своего босса так близко. Даже если до этого в редких порывах неконтролируемой страсти в темноте сам касался его рукой, но неприметно с чужой подачи. Не от отвращения, а от нерешительного смущения. Ведь до сих пор никак не может поверить, что всё это – они, вместе - не затянутый сон. Тсунаеши аккуратно приподнимает его лицо, перенимая внимание на свои глаза. Они пытают, светясь, словно охваченные пламенем. Язык Гокудеры неосознанно скользит по губам. - Хаято, ты ничего мне не должен, - тонкий, эфемерный намёк. И будто в подтверждение слов бёдра немного отстранились от чужого лица. Рука мягко зачесывает шелковые серые пряди, массируя кожу головы, вызывая табун приятных мурашек, идущих от мозжечка по всему сгорбленному телу. Гокудера, на секунду зажмурившись под теплотой этой руки, хмурится, вновь бросая примеряющийся взгляд на чужое достоинство, чувствуя, как внутри клокочет нужда, а во рту накопилось уже достаточно влаги. Желание сделать хорошо скребётся внутри как естественная потребность. Вот только груз неопытности и моральные нормы католицизма, привитые с детства, тяжело давят на плечи, плотно сидя обручем на его светловолосой голове. И если последние он почти разуверил, то ещё кое-что гадкое теперь сладко отправляло каждое его побуждение. Плохой опыт. Не в постели. Хуже. Во всей жизни. Для десятого он хочет быть идеальным. Во всём. Но сколько раз, с энтузиазмом берясь за что-то он доставлял лишь больше проблем, никак не помогая? А иной раз делая все только… Хуже. Словно проклятие истинной бесполезности. Неудержимая буря, которая рушит все на своем пути. И хорошее и плохое. «Assistente di merda!» (Дерьмовый помощник!) – звучит в голове голос его последнего нанимателя. Горло сдавило злостью, напополам с собственной ущербностью. Даже здесь, даже сейчас, Десятый взял на себя всё. Создавая им прекрасную атмосферу вечера, выкрадывая для них день, а после и ночь. А он не может сделать для дорогого, любимого, человека, даже такую ничтожную малость. Он чувствовал себя паразитом на чужой благосклонности и осознание этого убивало медленным ядом самоеднической ненависти. В отчаянном порыве, приоткрыв рот, он яростно хватает головку ртом, задевая зубами. Савада охнул, на секунду прикрыв глаза, и сжал пальцами серые волосы чуть сильнее. Ощущение было… на любителя. Хаято распознает это как знак, и стремительно насаживается глубже, но стоит крупной головке коснуться корешка языка, резко отстраняется, падая назади быстро отворачиваясь. Зажав рукой рот, перекинувшись через край кровати, он судорожно дышит, едва сдерживаясь, чтобы не украсить эту кровать их совместным ужином. Во рту стоит привкус подступившей желчи. На глаза от напряжения, бессилия и собственной бесполезности, наворачиваются слезы. Переведя дыхание, Тсунаеши осторожно подползает ближе. И за плечо медленно разворачивает его к себе. Красный, Хаято, дышит чуть менее тяжко, но все ещё сипло и тяжело. Большой палец аккуратно стирает вот-вот готовую скатиться слезу. - Всё хорошо. Не нужно насиловать себя, – но получив в ответ исподлобья расстроенный взгляд, дающий понять, что останавливаться юноша не намерен, даже если умрёт от удушья, Савада со вздохом, решил дать подсказку, - просто возьми сколько сможешь и посасывай, будто конфету, - Так это описывалось, и именно это он чаще всего наблюдал в порно и манге. Гокудера кивнул, быстро стирая влагу с глаз, проморгался, и вновь упрямо приблизился к чужому паху, для удобства оперевшись на локоть, и немного неловко лёг на бок, чуть разводя ноги, чтобы лишний раз не тревожить собственную, до сих пор не обмякшую, плоть. Он обхватил ладонью у горячего основания, а затем, приоткрыв рот, провёл языком по стволу - от своих пальцев и до головки, обхватывая её губами, начиная несильно, на пробу, посасывать, поднимая глаза на чужое лицо. Собственное возбуждение болезненно дернулось, но он отмахнулся от него, как от назойливой мухи, неспешно двигая рукой, сжатой едва-едва. Тсунаеши смотрел на него сверху-вниз, томно, жаждуще. К его лицу прилила кровь. А на лбу выступила испарина. Дыхание стало более глубоким. Золотые глаза прикрылись, смотря так… так… Что Хаято зажмуривается, чувствуя себя на грани теплового удара. В груди слишком громко стучит. Он двигал головой то слишком быстро, то очень медленно, стараясь взять на всю глубину своего рта, но не доходя до треклятого горла. И с нажимом скоблил языком по горячему, увитому венами, твердому члену, чувствуя сладковатый привкус смазки на языке. «Удовольствие. Удовольствие. Доставить Десятому удовольствие…» – крутится в голове навязчивая идея, будто проклятие. Такое неумолимое рвение не может не подкупать, и Савада глубоко тронутый таким отношением, не может не улыбаться. Также как и не отплатить за него. Взгляд падает на оголившуюся плоскую ягодицу. Идея приходит в голову неожиданно. Гокудера старается. Очень старается. И почему-то, от своих стараний, сам начинает получать странное удовольствие. Весь погруженный в процесс, он вздрагивает, когда чувствует скользящее прикосновение к рёбрам. И отстранившись, удивлённо поднял глаза на Детчимо, который, оперевшись на другую руку, начал наклоняться. Их взгляды пересеклись. Савада улыбнулся ему. И продолжил движение. Хаято едва успел разжать руку и отстраниться, когда чужие бедра сменили положение, перемещаясь на бок, как и его, Гокудеры, но в противоположную сторону. Давая чужому лицу оказаться просто непозволительно близко к собственному возбуждению. Колено, взметнувшееся, в инстинктивной защите, было подхвачено, и плавно отведено в сторону, лишь сильнее раскрывая беззащитную промежность. Руки дернулись было прикрыть в смущении срам, но замерли, прижавшись к груди. Губы Савады мягко сняли горькую капельку с самого кончика покрасневшего пениса. Хаято резко втянул носом воздух, отворачиваясь. Понимая, что хочет сделать Десятый, он может лишь восхищённо и безмолвно принять новые правила игры. Давя в себе жгучее смущение, юноша чувственно вобрал чужую головку в рот, мягко обводя языком по краю, ощущая как тело рядом атаковало мурашками удовольствия. Кончики рыжих волос щекотнули внутреннюю сторону бёдер. А дыхание неожиданно опалило в слишком интимном месте. В неприглядно-интимном. Грязнейшую часть его тела. Догадка резанула скальпелем по мозгам. Но прежде, чем он успел отстраниться и воскликнуть протест, что-то теплое и влажное мягко прошлось по промежности - от поджавшейся мошонки и до самого копчика, на котором был едва заметный серебряный пух. Господи. Боже! Мышцы напряглись. Пальцы ног поджались. Тело словно поразило порезом. Тсунаеши отстранился, чтобы взглянуть на чужое лицо – понять, можно ли продолжить, или же нет. Но увидел только красную шею и подбородок, удавшийся в складки его халата. - Хаято? Уткнувшись алым лицом, дрожащий от беспощадных волн жара смущения, задохнувшийся вставшим в горле, потерянным стоном, Гокудера резко отпрянул от чужой, измазанной слюной, скользкой плоти, которая мазнула по плечу. И собрав последние остатки здравого смысла, стыда и робости, отчаянно посмотрел вниз, на своего Дона. - Десятый, не нужно, пожалуйста, там-там грязно! Савада скосил глаза на него, чуть отстраняясь. А затем светло и понимающе улыбнулся. Ему было не нужно слов. Член, рядом с его лицом, прижался к животу, будто каменный, истекая соком, говоря лучше любых слов. Но если Хаято все ещё сомневается в себе, то он просто обязан сказать эту правду: - В тебе нет ни одной грязной части. Ни снаружи, ни внутри. И словно пожелав подтвердить это, чуть оттянув пальцами ягодицу, Тсунаеши языком обвел по кругу плотно сжатое колечко тугих мышц. Парой мягких, лижущих движений пошло проходясь по нему, а затем медленно надавил, беспрепятственно проникая миллиметр, за миллиметром, внутрь. Гокудера замер, широко распахнув глаза, раскрывая рот, словно выброшенная на сушу рыба. А затем, надсадно, надрывно, совершенно потеряно, простонал. Но тут же зажал рот ладонью, и обхватив чужое бедро, со всей силы прижался к животу дона, беззащитно подрагивая. Когда тёплый, мягкий, влажный язык внутри него начал извиваться - то беспардонно и нагло входя, то выходя, надавливая на стеночки, проникая в него, лаская изнутри особенной лаской, юноша не видел ничего перед собой, белый ворс расплывался перед глазами. Всё смешалось. В груди, в животе, спереди, сзади... Везде. Его Патрон был везде. И это… Это… Было чувством почти вровень с тем, когда на его смятое признание ответили «да». Расцветающее изнутри, тёплое, обжигающее, идущее от самого сердца и до ушей. Тсунаеши прикрыв глаза, изгибал внутри язык, будто в поцелуе, придерживая так и норовящую придушить его, ногу, под коленом. Хаято внезапно крупно вздрогнул, потерянный в новых ощущениях, он просто не выдерживал такой сильной атаки. В один момент все мышцы в его теле напряглись. Зубы плотно сомкнулись на руке. Белая жидкость ударила в чужую грудь, оставляя полупрозрачные подтёки на постели и рёбрах в паре сантиметров от его лица. Вынув свой язык из узкого плена, Савада огладил плоские ягодицы, спустившись ниже поцелуями по внутренней стороне бёдер до колена. И отпустил, расслабившуюся и заметно потяжелевшую, ногу, под весом которой всё тело его хранителя перекатилось на спину. Являя болезненно-красное лицо, покрытое испариной, с налипшими по бокам платиновыми прядями. Расфокусированным взглядом Гокудера наблюдал как Тсунаеши стирает с себя доказательства их греха, привстает, и протянувшись, берёт что-то с тумбочки, стоящей рядом. Чем-то оказалась бутылочка с прозрачным гелем. С ней его Дон вернулся спустя пятнадцать минут из злачного киоска с говорящим названием, который так удобно находился на первом этаже. И ненавязчиво оставил на прикроватной тумбе, под непонимающим взглядом зелёных глаз. Вопросы задать самопровозглашенная правая рука не додумался, был занят размышлениями о предстоящем. Позже, в душе до Хаято немного дошло. Сказался его скудный опыт с вовсю вешавшимися на него школьницами, которых, к своему совершеннолетию он не видел смысла отталкивать так рьяно и часто, как это было в средней школе. Однажды девушка жаловалась на боль. Его член входил с трудом. Она не была невинной, и это настораживало. Тогда она предложила просто ласки, минет, и после этого все прошло хорошо. Точнее как обычно – непримечательно. Пусто. Потому что сложно двигаться в жарком плену, когда позади тебя мерзкое сознание, подпитанное пламенем, создаёт иллюзию коротких рыжих волос, медового голоса и сильных, властных рук, обнимающих поперёк тела. «Хаято…» Жар его щек несмотря на ровное дыхание прибавил тона. Стук крови стих. Взгляд уже давно прояснился, делая чётким чужое, какое прекрасное, лицо. Десятый задумчиво вертел тюбик, осматривал его со всех сторон, словно ища какой-то изъян, будто не решаясь на что-то. Гокудера уже знал, на что. Он сам попросил его об этом «что». Из-за его слов в руках Дечимо сейчас выглядящий не дёшево «гипоаллергенный лубриант на водной основе» - как написано на упаковке. Тсунаёши прикрыл глаза. - Хаято, я... Подрывник перебивает его, приподнимаясь, на локте. - Да, - несмотря на растрёпанный вид, его хриплый голос звучит твёрдо и уверенно. Савада перевёл взгляд на него. Осторожно положил руку на чужое плечо, сжимая. - Нам не обязательно… Это может быть опасно. Гокудера мотнул головой, в ответ накрывая чужую руку своей. Там, под синим камнем, закованным в платину, пульсацией билось чужое заботливое пламя, которое он так любил. - Десятый, я хочу. Савада вздохнул, сдаваясь. Зашуршала сорванная этикетка. - Мы можем всегда прекратить, если станет больно, - он предупреждающе посмотрел на решительного хранителя, - Не молчи, хорошо? Сероволосый юноша кивнул. Локти разъехались в стороны. Лопатки легли на покрывало. Лёгкое волнение прошлось от шеи до копчика. Всё его естество отрицало саму мысль такого мерзоства с Доном. Но в отношении себя, эта грязь, эта неправильность… Превращались в волнующее и будоражащее чувство. Которое он мог испытать лишь и только с Десятым. В конце концов он не был геем. И мужчины не возбуждали его. Кроме, разве что, одного. Щёлкнула крышечка. Тсунаеши щедро налил гель на ладонь, согревая холодную, по сравнению с их разгорячённой кожей, маслянистую воду, а затем, ей же обхватил привставший член, сжимая и двигая. Так, что излишняя влага течёт вниз, огибает яички, скатываясь прямо к… Гокудера закусывает губу. Чувствовать руки Детчимо на себе… каждый раз будто первый. Смазка блестящими каплями стекает по мошонке, обводя ее, проскользнула меж ягодиц, щекоча покрасневшую звёздочку ануса. Он с готовность разводит в стороны ноги, давая больше доступа к своему телу, пошло открывает себя. Вырывая из уст Тсунаеши судорожный выдох. На мгновение он замирает, просто смотря. Гокудера краснеет под столько пронзительным взглядом. К его щекам, шее, плечам, приливает кровь. Член дёргается, Тсунаёши с задержкой выдыхает, прикрывая глаза, зачёсывая назад налипшие волосы. Губы растягиваются в мягкой улыбке. - Я не устану говорить это… Ты так красив, Хаято. Его Хаято… Его верный, умный и безрассудный, преданный и зависимый, такой идеальный для него, так трогательно готовый на всё, любимый, влюбленный, Хаято. Он смотрит на своего хранителя с обожанием. С искренним, влюблённым, обожанием. Гокудера сглатывает, глядя в ответ. Прямо в глаза. Не пронзительно, обволакивающе, словно желая раствориться в нём. И в то же время смущенный этим желанием. Этими словами. Своей открытой потребностью в них. Тсунаёши склонился к нему, разделяя нежный поцелуй на двоих. Даже лезвие, прижатое к горлу, не остановит его сейчас. Щедро облитый смазкой палец обводит по краю маленькой дырочки, слегка надавливая в центр, а затем вновь ведёт по кругу, не давая себя затянуть в расслабленную плоть. Гокудера поджал губы. Это движение такое странное и неловко-приятное. Кончик пальца входит в него, тут же выходя, и так снова и снова, дразня, пока вторая фаланга не исчезает внутри нежного нутра. Совершенно незаметно, даже внезапно. Язык обводит сочащуюся головку, сладко, дразняще. Тсунаеши будто пробует его на вкус. С нежной жадностью, присущей только Небу. Хаято невольно сжимается, впервые ощущая внутри себя палец, целиком, весь. Это странно. Странно и страшно. А ещё очень грязно и пошло. Но почему-то так нужно и так волнующе приятно, что он шепчет: - Не останавливайтесь. Словно то, что все было в нём, что-то нуждающееся, вдруг резко получило свое. Тсунаеши чувствует это, видит поджавшийся живот и обводит пупок поцелуями, не прекращая аккуратное движение в узком пространстве. Его ногти обрезаны под самый корень, чтобы ненароком не поранить нежные стенки, объятые первосортным шелком по которому скользят внутри. Он делает всё, что знает из книг, движимый желанием, состоящим из орды разных нежных и ярких нужд. Но главой парада чувств было простое и понятное: «Сделать ему приятно». Гокудера тяжело дышит и ощущает себя странно. Смущённо. Слишком открыто, но не уязвленно. Чувствовать своё небо снаружи и внутри одновременно... Юноша сглатывает, раздвигая ноги шире. Его таз чуточку приподнимается, и Тсунаеши случайно задевает что-то внутри него, от чего всё его тело прошибает, словно током, отдавая удовольствие в пах. Он выгибается, раскрывая рот, словно выброшенная на сушу рыба. Стоящий член дёрнулся, соски сжались. И лишь одна мысль пришла в его голову: «Боже, Ещё!» - Кажется, он сказал это в слух. Савада улыбается, терзая головку губами, а затем медленно втягивая всю плоть и расслабляя горло, берёт до конца, одновременно аккуратно протискивая с первым пальцем другой. Испытывая двойное счастье. Как небо, Хранитель которого получает удовольствие. И как человек, возлюбленному которого хорошо от его рук. Пальцы мягко двигаются внутри, зажатые по мягким стенкам. Скребя подушечками трепетное место. Находясь глубоко, натужно, но не торопясь, разводятся в стороны. Щекотно массируют кончиками у самого края. Дразня. Гокудера приподнимается на пальцах ног, встает на лопатки, опираясь затылком в простынь и сцепив зубы так, что от давления сводит челюсть, шокировано смотрит перед собой, задерживая дыхание. Руки, вцепившиеся в покрывало, стягивают то, почти рвут, не щадя. Юноша знал, что с Десятым ему будет не больно, а если станет неприятно – его Небо остановится. Но не думал, что будет так неправильно-хорошо! В таком грязном, непредназначенном для ласки месте, золотые руки его Патрона... Ох… Господи, Ещё! «Mio Cielo!» Громкий потерянный стон рвется из горла. Почти визг. Тело извивается на постели, раздираемое беспощадными разрядами удовольствия. Это все ещё ласка? Или у них уже секс? Гокудера не знает. В голове всё так мешается, что он неосознанно переходит на родной итальянский. - Ах! Т-тсунаеши! Собственный жалостливый голос отражаемый от стен, слышится чужим и далёким. Бессвязные звуки переплетаются со святым именем на устах, мешаются с титулом. Они вызывают к его единственному, живому богу. К небу, которое любовно приняло его, падшего грешника без надежды на спасение, в свои тёплые ладони. «Десятый говорил… Что я не обязан заниматься с ним сексом. Потому что он слишком травматичен и опасен. И если ничего не получится… Будут только ласки.» Новая вспышка удовольствия проходит по нервам. И Хаято чувствует, что находится на грани. Глаза слезятся из-за обилия эмоций. «Он… Это имел ввиду?» Гокудера не может сказать сейчас где верх, а где низ, где право, и лево. Сейчас у него есть только один ориентир. - D-decimo… Подрагивающая рука накрывает влажные рыжие волосы. Тсунаеши в последний раз проводит языком по пульсирующим венам и выпускает изо рта твердую плоть, отстраняясь, вопросительно приподнимая хмельные глаза. Он наслаждался чужим удовольствием как своим. Может, даже, сильнее. Тоже немного забывшись, ведомый сладкими звуками, и дрожью любимого тела, теряя счёт времени и всякий контроль над собой. Он не словно, он был пьян чужими: душой, разумом, телом. Гокудера смотрит на него разморённым взглядом. Тяжёлое дыхание приподнимает грудь, усеянную бисеринами пота. Ноги, что так пошло расставлены, подрагивают, но только сейчас и только с этим человеком, это не вызывает никакой внутренний дискомфорт. Язык проводит по сухим губам, смачивая их пленкой слюны. - Sono pronto. (Я готов) Тсунаеши смотрит на него не моргая, пару секунд осознавая слова. А затем, с едва слышным выдохом, отстраняется. Он слишком пьян, чтобы думать о чём-то другом. Прозрачная жидкость набирается в чашу ладони, которая опрокидывается на скользкую головку, его истекающую плоть, словно пиала с водой. Крупные капли скатываются низ, обводя вспухшие, пульсирующие вены на гладкой персиковой коже. Под томным блеском жаждущих, изумрудных глаз. Он откладывает бутылочку в сторону, поднимая глаза на чужое тело. Видя его словно в первые. Такое прекрасное. Такое желанное. Такое… - Хаято… Гокудера поднимает глаза на него. В них читается жажда. Жажда и голод. А ещё, совсем чуточку, страх. Широкая ладонь накрывает его тонкие пальцы, проходясь межу ними, переплетая их, давая почувствовать в себе опору. Тсунаеши медленно нависает над ним, смотря прямо в глаза. - Я начинаю. Плавное движение узких бёдер - Его возбуждение так привычно проходится по другому, подбрасывая поленьев в их пламя, одно на двоих. Трётся, вжимаясь в точно такое же - горячее и твёрдое, желающее, а затем соскальзывает ниже, едва касаясь чуть приоткрытого, покрасневшего, влажного отверстия ануса. Гокудера зажимается. Неуверенный страх скребётся где-то на границе сознания, с каждой секундой подбираясь всё ближе. Сможет ли Он насладиться этим? Не будет ли эта связь разочарование для его Неба? Сможет ли его тело отдать всё то тепло и любовь, которое так жадно пило с Этих рук по чужой воле? Все мысли выбивает, когда внезапно его губы накрывают чужие, забирая дыхание, а вместе с ним - глупые мысли. Хаято видит, чувствует, чужое волнение. И это его странно радует. Что он не один. Что они оба неопытны. Они оба… впервые касаются тела любимого человека вот так. Савада отстраняется, протягивая меж ними тонкую нить слюны, улыбаясь. Напоследок проведя кончиком своего носа по чужому, вызвав смешинку. Головка надавливает на покрасневший вход, - одновременно с пальцами, до побеления сжавшими его кисть, - медленно, миллиметр за миллиметром проскальзывая внутрь горячего тела. Тсунаеши останавливается, тяжело дыша, борясь с желанием смахнуть выступившие крупные капли пота со лба, неотрывно следя за каждой мышцей на чужом теле, лице. Чтобы не пропустить момент когда стоит остановиться, когда дать назад. Рука плавно водит по ничуть не обмякшему члену, сжимая. Больше дразняще поглаживая. Раззадоривая. Со стороны Хаято слышится всхлип. Пальцы дрожат, на мгновение отчетливо сжимая сильнее. Призыв двигаться дальше. Савада едва поддается бёдрами вперёд. Не больше, чем на пять миллиметров, и не встречая судорожную конвульсию мышц, погружается дальше, обхватываемый, сдобренными смазкой, нежными стенками такого податливого, принимающего его, тела. Гокудера кусает ребро ладони, скрывая просто горящее лицо в набившихся у головы простынях. Грубо отвернувшись, словно не желал видеть золотую кайму в, сосредоточенных на нём, месте их соединения, карьих глаз. В глубине которых отражается его, Хаято, смущённо донельзя, кажется, радостное, лицо. Гокудера чувствует постепенно нарастающее распирающее, глубокое вторжение. Которое должно быть болезненным, унизительным, но отдает лишь предвкушающим подрагиванием паховых мышц, наполненностью. И мыслью которая посылает по его телу дрожь экстаза «Десятый… Во мне!» И это приятно. Всё, что делает его Дон с ним, для него, без самовнушения, очень приятно. Когда крупная, по сравнению с пальцем, головка, давит на чувствительную стенку за которой простата, юношу будто подбрасывает, глаза раскрываются, а от бездумного движения бёдер назад, спасают всё те же ласковые руки, строго удерживая таз на месте, не давая бездумно насадиться, травмировать в единичном порыве себя. Хаято корчится, терзаемый вновь этими распирающими, рвущимися наружу, ощущениями, не зная куда себя деть. Его резко выбросило на границу экстаза, удерживая на самом краю крепкой рукой. Ногти впиваются в кожу. Тсунаеши, поняв что к чему, замер, также трепетно плавно, выходя из чужого тела, вытягивая за собой волнительный стон, останавливаясь, лишь когда горячая узость почти сходит с головки, и вновь, медленно погрузился на чуть меньше, чем половину в тугой плен, ровно до судорожного выдоха, и вздрагивания сочащегося члена в руке. Отмечая про себя эту глубину как границу дозволенного. Он двигается спокойно и плавно, без резких движений, поглаживая в такт твёрдую, пульсирующую плоть, видя, как с каждым толчком вздрагивает рельефный живот, поджимаются длинные пальцы ног, подбираются нежные яички, дёргаются колени. И выдох застопоривается где-то в горле. Жар чужого тела плотно обхватывает его, не желая отпускать, лаская неискушенностью, и безграничным доверием, как и весь этот человек. Только для него. Для него одного. Савада прикрыл глаза, его дыхание стало тяжёлым и мелким. Тело медленно вело от безумия. Его хранитель урагана стонал - то высоко, и жалостливо, то надсадно и хрипло, забыв о смущении, забыв обо всем. Чувствуя, как чужое пламя вместе с жаром, через место их соединения, наполняло каждую клеточку, доходя до черепной коробки, взрываясь там белыми вспышками удовольствия. Сейчас он был полностью. Всецело и без остатка, Десятого. Счастье переполняло все его сердце. И оно было взаимно. - Чёрт, хотел же всего тебя коснуться губами. Тогда, в следующий раз? Хаято? - Задыхаясь, шепчет его Дон, склонившись вплотную к нему, позволяя обхватить свои плечи. Держа на весу чужой таз одной рукой под копчиком, не сбиваясь с плавного ритма, он хватает эти приоткрытые губы своими, чувствуя дрожь чужого голоса у себя в горле. Меж их сцепленных рук также мокро скользко, как и меж их телами. Пальцы Хаято вплетаются в рыжие волосы, отчаянно ища опору в окружении, но находя ее лишь в чужом теле. В чужой жизни. В Саваде Тсунаеши. В животе так горячо, что он готов плакать. В след плавным движениям по телу резкими волнами расходится удовольствие. В том темпе, в котором чужая плоть ласкала его изнутри. Резко, неожиданно, внутри взрывается тугой узел, белая пелена падает на глаза. Под высокий стон выплёскиваясь белыми сгустками на чужой торс и пресс. Мышцы сжались внутри так, что Тсунаеши жмурится, едва сдерживая себя, и, всё же пересиливая, плавно выходит из горячего тела, и не дожидаясь пока партнёра отпустит послеоргазменный спазм, быстрыми движениями руки доводит себя до разрядки. Будто в отместку покрывая чужой живот, на минуту переставая дышать, замирая напряжённый, будто струна. Внезапное резко втянув воздух, опустошенный, Савада заваливается набок, рядом с таким же тяжело дышащим хранителем, из последних сил он обтирает их обоих тканью чьего-то халата. Голова Гокудеры тихо утыкается в его грудь, дыхание опаляет влажную кожу. Сквозь накатывающую дрёму, последнее, что Тсунаеши может различить - лёгкий аромат отельного шампуня, идущий от серых волос. - Ti amo Hayato