An Exercise In 'Worthless'

      Они идут в Physical Graffitea, чтобы пообедать и встретиться с Касом там; Сэм проглатывает еду и торопливо целует Гейба (Дин многозначительно отводит взгляд), прежде чем сесть в автобус до кампуса, и, поскольку с занятиями и преподаванием у Каса на сегодня покончено, они с Дином какое-то время слоняются без дела перед возвращением домой.       — Знаешь, мне тут Габриэль сказал, что у тебя сегодня День рождения, — говорит Кас, пока Дин продрогшими до костей пальцами возится с замком.       — Дни рождения не так уж важны, — фыркает Дин. Замок наконец поддаётся, и он входит в (к счастью, тёплую) квартиру, вздыхая. — Ну, вот мне двадцать четыре, и что?       — То, что мы с тобой одного возраста, например, — парирует Кас, сверкнув глазами, пока скидывает плащ и стряхивает снег с обуви.       — Ага, пофиг. Единственное, чем хороши Дни рождения, так это тем, что тебе позволено вести себя как мудак, — он поигрывает бровями и подмигивает Касу. — Ну, и на скольких языках ты можешь назвать меня клёвым?       Кас невозмутимо отвечает что-то на русском и отряхивает плащ, приподняв брови.       — Ты только что оскорбил меня, верно?       — Я назвал тебя свиньёй, — прозаично говорит Кас и подталкивает Дина локтем, чтобы пройти к гардеробной. Его черты лица настолько идеальны, что Дин не может сдержаться, он заливается смехом, а затем Кас тоже начинает хихикать, и они прижимаются к двери шкафа, и окей, Кас более чем близко, пахнет морозом, а после тело Дина против его воли подаётся вперёд слишком сильно, и он целует Каса.       Недолго.       У Каса потрескавшиеся губы и холодный нос.       Дин отшатывается назад, как только возвращает контроль над своим телом, и пялится. Кас смотрит прямо на него, спокойно и уравновешенно, и Дина охватывает паника.       — Я сейчас… — он кидается ко входной двери, едва не упав, хватается за дверную ручку и, обернувшись, видит, что Кас всё ещё смотрит на него. — Кас, прости. Я правда пересёк черту, и я… — он нервно сглатывает и снова берётся за дверную ручку. — Я лучше просто пойду и…       — Дин, — лицо Каса будто бы говорит не сметь открывать эту грёбаную дверь, и оно яростное и праведное, а ещё пугающе похожее на лицо ангела из того дурацкого сна, от которого Дин не может избавиться.       — Послушай, — начинает он, лихорадочно пытаясь найти какую-нибудь причину или оправдание, а затем Кас снова оказывается рядом, прижимая его к краю дивана.       — Ты должен извиниться только в том случае, — тихо и спокойно говорит Кас, — если ты сделал это по ошибке.       Дин глупо хлопает глазами те пару секунд, что пытается сложить два и два.       «Четыре!» — безрезультатно кричит его мозг.       — Что?       Кас хмурится, протягивает руку и поправляет подвеску так, чтобы застёжка оказалась на затылке. Амулет кажется тяжёлым как свинец.       — Я думал, мои чувства к тебе очевидны. Видимо, я ошибался, — обыденно говорит он, так, словно они обсуждают погоду, так, как он говорит о чём угодно.       Дин беспомощно смотрит, как Кас возвращается к шкафу, чтобы повесить плащ.       — Чт… ты что?       — В следующий раз, когда я влюблюсь в тебя всеми возможными способами, я обязательно сообщу тебе об этом чётко, по буквам, на всех известных мне языках, — теперь голос Каса нежный, с той тонкой ноткой поддразнивания, которая ему так нравится.       — Я… ты… — Дин сглатывает, пытается сглотнуть ком в горле. — Кас, я не могу, — голос дрожит на последнем слоге. Кас смотрит на него, смотрит сквозь него и скрещивает руки на груди.       — Ты жалкий эгоистичный мудак, — бормочет он, — который считает, что не заслуживает этого, я прав?       Будь на его месте кто-то другой, Дин бы ему врезал. Но он просто стоит и выслушивает это, потому что именно так всё и есть — он жалкий эгоистичный мудак, который знает, что не заслуживает этого. И слова Каса тому подтверждение.       — Есть кое-что, чем я не горжусь, — наконец произносит он, не в силах встретиться взглядами с Касом. — Кое-что довольно плохое, ясно? В плане, ты… — он указывает на Каса, одетого в аккуратную оксфордскую рубашку и хорошие брюки, — …а я бросил школу и зарабатываю на жизнь тем, что бью тату.       — Дин, — повторяет Кас, но его взгляд на этот раз мягкий и серьёзный, и Дин вываливает ему всё, о чём знал только Сэм.       Он рассказывает Касу всю правду про свою семью, про Джона, Сэма, Мэри и себя самого, про то, когда он начал бить татуировки. Он рассказывает о еженедельных или, если повезёт, ежемесячных переездах из города в город, связанных с невозможностью Джона удержаться на работе из-за вечного пьянства. Рассказывает о том, как рисовал в машине на чеках и обрывках бумажных пакетов, чтобы скоротать время.       Каракули превратились в произведения искусства, и, когда он впервые встретил одного из старых армейских приятелей Джона, забитого татуировками от шеи до щиколоток, это был верх совершенства. Поначалу у него горели глаза, и он был жутко амбициозен — экономил и откладывал на покупку своего первого набора, очаровывал и умолял мясников отдать ему остатки свиной кожи, чтобы попрактиковаться, покупая самые дешёвые чернила.       Тогда ему было пятнадцать-шестнадцать лет, и он боролся с законом, чтобы как можно раньше получить диплом о среднем образовании; иногда более захудалые тату-салоны брали его на работу на те пару дней, что он был в городе, и ему удавалось заработать целую сотню баксов (если повезёт), чтобы прокормить Сэма, купить ему школьные принадлежности и держать его одежду в порядке.       А потом они бродили по Новому Орлеану, когда жаркий июль сменился ещё более адским августом, и Дин встретил Аластара.       Аластар был дерзким, жестоким и грубым, он принял Дина со злой ухмылкой, дал ему машинку и наказал пользоваться ей как ножом. Его салон — никто не знал, как он назывался на самом деле, но все называли его «Пыточная» — был местом, где люди кричали, пока им набивали тату, удерживаемые Аластаром или каким-то посланным им главарём банды, пока Дин царапал и царапал, целенаправленно уничтожая кожу, целенаправленно делая это неправильно, просто чтобы заработать денег и иметь возможность сводить концы с концами.       Однажды он плакал, татуируя женщину, умолявшую его остановиться. Он дрожащей рукой заправил волосы ей за ухо, оставив на лице след от чернил вперемешку с кровью, и извинился.       Тогда Аластар впервые наставил на него нож.       Джон Винчестер умер от алкогольного отравления за три недели до восемнадцатилетия Дина. Как только стукнула полночь в его День рождения, он взял Импалу, пихнул сонного Сэма на заднее сиденье и ехал пятнадцать часов подряд, прежде чем остановиться на заправке и потерять сознание.       Они приехали к гаражу Бобби с мешками под глазами от недосыпа, и Бобби принял их, не сказав ни слова.       Сэм пошёл в старшую школу недалеко от дома Бобби. После года без практики в тату, измученный кошмарами и преследуемый криками, Дин принял исполнительное решение просто переехать. Куда-то на север, куда-то, где холодно и спокойно, в отличие от тягостного Орлеанского пекла. Он заставил Сэма остаться в школе, остаться в одной школе и не проебать самую важную часть его обучения.       — А остальное, я думаю, ты знаешь, — наконец шепчет Дин, облизнув губы. Он ковыряет этикетку на бутылке пива. — Я не заслуживаю доброты, которую кто-либо проявлял ко мне.       Кас просто продолжает смотреть на него, их плечи и бёдра всё ещё прижаты друг к другу, и Дин не может заставить себя встретиться с Касом взглядами. Кас вздыхает и достаёт телефон.       — Я могу отвезти тебя обратно к Гейбу, — бормочет Дин. Кас стреляет в него непроницаемым взглядом.       — Я не уйду, — отвечает он. — Я пишу Сэму, чтобы он после занятий ехал к нам домой, а не сюда. У меня такое чувство, что ты предпочёл бы не разговаривать с ним прямо сейчас.       — Ты не?..       — А вот что я сделаю, так это сварю тебе кофе, — тихо говорит Кас, а потом целует его в лоб, прежде чем встать с дивана и уйти на кухню.       Дин закрывает лицо ладонями. Странно наконец признаться кому-то во всём, что он сделал, во всём, что делает его таким бесполезным, жалким подобием человека. Это не только странно, это также заставляет его почувствовать облегчение. Как будто по какой-то причине это нормально. Он усвоил всё с того момента, как умерла Мэри, возводил стены и выглядел дерзко, но теперь, когда он обнажил Касу свою душу и предложил её для тщательного изучения, у него голова идёт кругом.       Когда Кас возвращается с кофе в его любимой кружке, Дин дрожащими руками принимает её. Он делает большой глоток, наслаждаясь горьким жжением в глотке, и ставит кружку, прежде чем наклониться и потереть лоб. Он всё ещё дрожит, он не может глотать, не может дышать, и всё ощущается так, словно мир исчез, перевернулся с ног на голову, а потом Кас кладёт руку ему на спину, и внезапно всё замедляется.       Он поворачивается, и Кас прямо здесь, меньше чем на расстоянии вытянутой руки, и эти дурацкие небесно-голубые глаза полны уверенности. Дин ненавидит, когда его утешают — он ненавидит жалость, сочувствие и «ты в порядке?», он лучше самостоятельно справится со стрессовой ситуацией как Настоящий Взрослый — но всё иначе, когда рука Каса обвивает его талию.       — Я поцелую тебя, — бормочет Дин и обхватывает лицо Каса ладонями. — Это же нормально?       Кас просто подаётся вперёд и целует его в ответ, мягко и нежно, и Дин просто, нахрен, плавится. Он сползает вниз и утыкается лбом в плечо Каса; рука Каса всё ещё покоится на его спине, а пальцы лениво перебирают волосы у основания шеи Дина.       — Я понятия не имею, как я ещё не напугал тебя, — приглушённо хрипит Дин, — но я, чёрт возьми, надеюсь, что не напугал.       — Ты слишком часто недооцениваешь себя, — бормочет Кас в ответ. — Я счастлив и горд быть частью твоей жизни.       Дин даже не пытается ничего ответить, когда у него звонит телефон.       — Сэм? — он отвечает, нахмурившись.       — Привет, э-э, а что происходит? — спрашивает Сэм. — Кас сказал, что…       — Не переживай на этот счёт, — вздыхает Дин. — Мне просто нужно обсудить с ним кое-что.       Повисает пауза. Слишком долгая пауза.       — Ладно, — говорит Сэм, словно он что-то задумал.       — Серьёзно, Сэм, забудь.Встретимся в «Доме у дороги» около пяти, ладно?       — Ладно, — повторяет Сэм так, будто он всё ещё что-то замышляет. Дин вешает трубку и вздыхает, а затем делает ещё один большой глоток кофе.       Следующие полтора часа они с Касом убивают за просмотром «Звёздных войн» — Кас знает, что его успокаивают эти фильмы, и включает, благослови его Господь, «Возвращение джедая», — и Дин старается не думать об этом. О том, как он ехидно укладывается поперёк дивана, пока Кас отлучается в ванную, но по возвращении Кас просто ложится рядом, будто бы это обычное дело для них, будто они делали это на протяжении многих лет. Или о том, что он ловит себя на вырисовывании беспорядочных кругов прямо под краем рубашки Каса, гладя его тёплую кожу мозолистыми подушечками пальцев.       Даже несмотря на то, что между ними теперь всё по-другому, ничего не изменилось. Кас всё ещё уговаривает его одеться красиво, как по любому другому «хорошему» случаю (это мой, блять, День рождения, Кас, я делаю что хочу), а Дин убеждается, что Кас взял свой шарф, а не берёт один из шарфов Дина, — но затем Дин обнаруживает, что прижимается к Касу, стискивает его вместе со всеми его оверсайз плащом, тонким свитером и шарфом и осторожно целует, всё ещё пытаясь осознать тот факт, что это нормально, это хорошо, это позволительно.       Он нехотя отстраняется и переносит центр тяжести, сунув руки в карманы.       — Слушай, Кас, — Кас подаётся вперёд и выправляет воротник его куртки. — Эм… спасибо.       Это совсем не впечатляет и вообще пиздец как отстойно; он ужасен в благодарностях, и Кас это знает, но, судя по тому, как он вцепляется пальцами в шлёвки ремня и притягивает Дина к себе для ещё одного поцелуя (Дин чувствует, как у него перехватывает дыхание, когда он царапает губу Каса зубами), Кас отлично понимает, что он пытается сказать.