***
— Юнона… — Эйвинд улыбнулся — благоговейно, так искренне, что, кажется, начал светиться от счастья. Возможно, он бы хотел броситься к ней в объятия, одарить поцелуями все лицо и рассказать о том, как ему больно, но он лишь стоял и улыбался так, что по краям глаз его скопились слезинки. — Нам пора идти, Эйвинд, — она выглядела так, будто ничего не произошло за эти месяцы.***
Все спали в палатках, снег больно бил по лицу, а снежинки таяли в огне костра, на поваленном бревне сидел Эйвинд, ждал Фольку. Ветер грубо трепал сухие листья деревьев, обрывая их и пуская в безумный танец, почти опуская на снег, а потом вновь подхватывая и вознося ввысь, в конце листья-маргиналы сбиваются в группу и безжизненной кучкой почти бесшумно падают. Костер потрескивал, камни вокруг него горячие и черные, языки пламени извивалиь, сверху витали маленькие искорки, которые исчезали так же быстро, как и появились. Тлели угли, где-то они яркие, ослепляющие в темноте, обещающие вечную жизнь и райские сады, где-то они черные, как адская пучина, что расщепляет все, что туда попадает — добро и зло, своих и чужих, где-то серые — безжизненный пепел — пустой, рассыпающаяся оболочка. Внезапный стук по бревну выдернул Эйвинда из мыслей, и он испуганно обернулся. — Я пришла, надеюсь, ты позвал меня по делу, — она посмотрела ему прямо в глаза. — Да, — начал он говорить почти шепотом, — я, кажется, знаю, как можно помочь Больверку. Женщина чуть не вскочила с места, но мигом вернулась на место, Фолька поджала губы и сцепила руки в замок. — Ну говори же ты! — Фолька начала злиться, но крик сдержала. — Тише, перебудишь там всех, — Эйвинд приложил руку к седой бородке, — я не знаю, поверишь ли ты мне. Сундр влияет на него во сне, он же наверняка рассказывал тебе, мы с Юноной думаем, что все это из-за того, что они слишком близко, ммм… Громобой хочет захватить разум Больверка, подчинить, грубо говоря. Во сне он не может контролировать свое сознание и ему легче… подчинять его разум. — Он кусал губы, пытаясь не смотреть на нее. Фолька думала, взгляд ее остановился на Эйвинде, в его глазах она вновь искала что-то, за что можно ухватиться. Может ли она точно верить ему? Что он предложит? — И что ты предлагаешь? — спросила она сдержанно. — Необходимо, чтобы он меньше спал. Я понимаю, что это звучит как глупость, но это лишь промежуточная часть его спасения. Мы, возможно, сможем все исправить только когда придем туда, куда нужно, — говорил он медленно и четко, желая, чтоб его поняли. — Что вы собрались делать? — в голосе Фольки появилась надежда — теплая, такая светлая, всего лишь маленький огонек, что тускло освещает темный коридор, ведущий вперед, но разве лучше идти в кромешной темноте, чем видеть хотя бы очертания вещей впереди? — Я не могу сказать, — он вздохнул, — мне надоело все скрывать, но я не могу… — Да с чего я должна верить тебе? — прошипела Фолька. — Ты можешь не верить, но нам тоже не нужен полу-Больверк. — Да неужели? Как мне это ему сказать? «Знаешь, Больверк, раньше тебе никто не хотел помогать, но ткачи теперь нашли какой-то вариант спасти тебя, но рассказывать конкретно ничего не хотят», — дразнила Фолька. — Может, вы убить его хотите и на самом деле никакого способа нет? — У нас была такая мысль, я не буду скрывать. Мы даже планировали, как это сделать, пока ты не обратилась ко мне… Я понимаю, что он тебе дорог, и я хочу помочь, потому что понимаю твои чувства как никто другой. Мы можем убить его, а можем рискнуть… Решай сама. Если честно, я бы не хотел оставлять его в живых, — последнее предложение он проговорил чуть слышно. — Хорошо, — слова давались Фольке тяжело, но она продолжила: — Я скажу. Эйвинд встал и направился в палатку. Кажется, за этот разговор он постарел еще сильнее.