В надежде на завтра

      Барабанные перепонки разрываются от столь непривычной техномузыки, глаза не могут сфокусироваться на чём-либо из-за ошалело мигающих разноцветных огней, а воспалённое сознание подкидывает картинки гораздо менее счастливых людей, нежели танцующие в этом клубе.       Эти люди умирают ради него, они погибают, славя его имя, надеясь, что он сумеет спасти выживших, и тех, кого они любят, и тех, кого они никогда в жизни не видели. Эти люди — маленькие дети, даже не закончившие школу, отдают свои жизни у него на глазах ради эфемерного счастливого будущего, которое большинство из них никогда не увидит.       Ногти до боли впиваются в кожу головы, возвращая в реальность.       Это лишь какой-то Американский клуб, не поле боя. Это его собственная кровь, текущая по лбу и застилающая глаза, а не следы многочисленных жертв. Это биты музыки, сотрясающие всё окружающее пространство, а не гулкие удары падения камней Хогвартса. Это лишь клубное освещение, приводящее в экстаз безмозглых идиотов, а не лучи заклинаний, калечащих чужие тела и жизни. Это — его шанс на собственную жизнь, а не беспросветная война, обещающая лишь смерть во имя всеобщего блага.       И всё равно по щекам течёт кровь вперемешку со слезами, как и тогда, перед лицом Волан-Де-Морта, а тело содрогается от нервных судорог, предстоящей панической атаки, столь неподходящей для этого заведения, наполненного жизнью и счастьем.       От попыток сдержать подступающую истерику отвлекает приятный мужской голос: — Малыш, ты похоже слегка перепил, — видимо, говорящий не замечает его состояния, решая, что какой-то мальчуган напился, став совершеннолетним. — А ты миленький. Не хотел бы отправиться ко мне домой? — в попытке соблазнить говорящий кладёт руку ему на спину, которую он тут же инстинктивно сбрасывает. Любые прикосновения напоминают о грузе чужих смертей, лежащих на его руках.       На секунду их освещает яркий луч, и Говорящий замечает разводы крови на лице. — Чёрт, малыш, тебя кто-то избил? — в груди рождается истеричный смех. Впервые за всю его жизнь кто-то интересуется не избили ли его, и впервые за всю жизнь кровь на лице — не результат чьего-то насилия.       Тело содрогается от приступа беззвучного хохота, и он падает со столь неудобной барной табуретки. При падении задирается разорванная в клочья футболка, и становятся видны многочисленные шрамы, как старые, оставшиеся после детства у Дурслей, так и новые, которым лишь предстоит появиться, когда до сих пор кровоточащие раны затянутся.        Говорящий замечает их в очередном луче света и становится ещё более серьёзным, а пара обеспокоенных коньячных глаз загораживает вид на яркий потолок клуба. Говорящий сосредоточенно принюхивается и удивлённо выдаёт: — Хей, малыш, да ты даже не пил! Для чего же ты здесь? — его голос стал ещё более взволнованным: — Слушай, малыш, тебя же кто-то привёл сюда? Правильно? — наверное, можно считать его способ попадания сюда тем, что его кто-то привёл, подтверждающий кивок. — Малыш, они тебя обижали? — эта странная забота вызывала смех, как и тот факт, что кто-то считал, будто Она была тем, кто его обидел. — Хорошо, значит, они тебя не обижают… Они всё ещё здесь? — эта мысль вызвала новый поток слёз и первые слова за всё время пребывания в этом отвратительном месте: — Нет, Она тоже ушла… Сказала, что я найду доброго человека… Что я найду причину жить… А я не знаю что делать… Раньше была война, раньше цель была простой… То есть, она была сложной… Но такой понятной… Ты чётко знал, кто враг, с кем нужно бороться… А сейчас что? — перед глазами вновь появляется поле боя, полное смертей и крови… Из захлестнувших вновь воспоминаний снова выдёргивает взволнованный голос и аккуратные прикосновения рук, поднимающих в воздух. — Так, ладно, малыш, я уверен, что пожалею об этом, но не хотел бы ты поехать ко мне в гости? Ничего такого, чем я обычно занимаюсь. Чёрт, я даже не уверен совершеннолетний ли ты… Мы просто подлатаем тебя, накормим, дадим отоспаться, а завтра решим уже, что делать. — Говорящий выглядит серьёзным, понятно, что он сам не до конца понимает, почему приглашает его, но свято уверен, что это для чего-то нужно. И эта уверенность передаётся ему, всё равно идти некуда… Конечно, за плечами висит расширенный рюкзак со всем, что было в ячейках Гринготтса, но он не внушает такого же доверия, как этот странный добрый мужчина, держащий его на руках так заботливо, как, наверное, должны были когда-то давным-давно держать его родители. Это успокаивает, поэтому он кивает, утыкаясь носом в плечо мужчины. Оно пахнет коньяком, машинным маслом и ещё чем-то пряно-сладким, расслабляющим, успокаивающим.

***

      Приходит в себя Гарри лишь тогда, когда они подъезжают к странной башне с большой буквой «А» на вершине. До этого же момента он не совсем осознавал своё положение в пространстве.       Всё, что он заметил раньше, были лишь расслабляющий запах и успокаивающие поглаживания по заживающей спине. Говорящий странно располагает к себе, несмотря на то, что Поттер до сих пор даже имени его не знает. — Хей, малыш, я знаю, что сон на моей груди восхитителен, но мы уже приехали. — крепкие руки снова поднимают в воздух, но в этот раз только, чтобы поставить на ноги, продолжая аккуратно поддерживать за плечи. Всё те же крепкие руки подталкивают к лифту, в котором их приветствует странный голос из ниоткуда, этот же голос, объявив, что они на жилом этаже, заявляет: «Мистер Старк, я не могу опознать личность вашего гостя. Все Мстители уже оповещены о неопознанной личности на этаже». Говорящий обессиленно стонет и притягивает его к себе, крепче сжимая, будто пытаясь защитить.       Сам же Гарри окончательно возвращается в реальность, потому что кроме успокаивающего тепла Говорящего появляется множество ледяных взглядов, направленных на него. — Тони! — красивое имя подходит такому человеку, тёплому и уютному, — Ты совсем с катушек слетел?! Посмотри на этого мальчишку, он даже не совершеннолетний! — разрывается криками рыжеволосая девушка, — Ты что, в педофилию подался?! Тем более, Джарвис не может его опознать! А если это шпион?! — в ответ на эти слова руки Говорящего, нет, Тони сжимают ещё крепче, и он начинает оправдываться: — Да не для этого я его привёл! Не для этого, Наташа! — судорожный вздох, — Я! Я! Я!.. Я помочь ему хотел!.. Чёрт, — ещё один вздох, — я нашёл его в баре… Сначала думал, что какой-то милый мальчуган перепил… Но, чёрт, у него была паническая атака… Он говорил о войне… А это вы видели?! — тёплые руки Тони задирают футболку, открывая вид на поджарое тело, испещрённое шрамами, синяками и кровоточащими ранами, выглядящими в ровном освещении комнаты ещё более ужасающими, — Вы видели все эти следы?! Кто-то бросил его в клубе, истекающим кровью! Кэп, ну хоть ты меня поддержи! Ты же — эталон морали! Не мог же я бросить его! — крепкие руки поднимают в воздух, стараясь не задевать следы войны, демонстрирующие, кого бросить он не мог, — Чёрт! Я знаю, что несчастных детей много! Но почему-то мне обязательно нужно было помочь этому малышу! Уж простите мне этот бзик!— руки опускают обратно на землю, возвращая в крепкие объятья, будто кто-то пытается отнять его, но взволнованная рыжая начинает орать совершенно по-другому поводу: — Блядь! Старк! Ты — имбецил! Тащи мальчишку в лазарет! Как он вообще на ногах держится? — смешная рыжая, думающая, что после таких ран работать по дому у Дурслей можно, а стоять на ногах нельзя, вызывает в груди стойкое желание истерично расхохотаться, которое снова заглушают тёплые руки, аккуратно поднимающие в воздух и крепко прижимающие к сильному телу. Лишь сейчас, когда Тони сбросил кожаную куртку, становится видно странное голубое свечение в груди, источающее необычную энергию, которая ластится к Гарри, успокаивая.       Он всё детство был чувствителен к различным видам энергии, ощущая окружающую жизнь. Лишь в школе эти ощущения сильно притупились, сейчас же они возвращались с удвоенной силой, и энергии такой чистоты он не ощущал никогда в жизни.       Правда, вскоре от источника этой энергии его отняли, укладывая на стерильную кушетку медицинского блока. — Так, малыш, — нежные руки ласково поглаживают по волосам, — сейчас будет немного больно, мы должны продезинфицировать раны. — в этот раз сдержать порыв смеха не удаётся, и до конца не понятно, что веселит больше: тот факт, что простая дезинфекция может причинить ему весомую боль, или то, что кто-то впервые задумался над заботой о его ранах. Но, похоже, его смех неверно воспринимают окружающие, потому что коньячные глаза снова становятся обеспокоенными, а заботливые руки принимаются ещё ласковее массировать голову, наверное, в попытке успокоить.       Его порог боли за не такую уж и долгую жизнь поднялся до заоблачных высот, поэтому обработка ран очень подозрительными людьми вызывает лишь ощущение лёгкой щекотки, которая в сочетании с нежными поглаживаниями плавно погружает в царство Морфея.