Лето-Зима

… ибо это в природе вещей, в этом вся суть, весь шум из-за этого; это смерть получила коленкой под зад, это жизнь несётся, хлопая крыльями. «Приключения Весли Джексона» У. Сароян

Ипполит боится. Ему в этом себе признаваться не хочется, а уж тем более всем остальным, но ему страшно. Когда парни сунулись в Петропавловку в первый раз, Ипполит в этом не участвовал. Сергей перед арестами успел его из их со Стасом квартиры выдернуть и спрятать. При этом даже не обмолвился, что они собирались в крепость спасать Бестужевых и Рюмина. Поля потом очень эмоционально выразил ему свое недовольство и долго с ним из-за этого не разговаривал, и даже Кузьмину досталось, ну, потому что он ведь тоже там был и тоже совершенно неправильно и самонадеянно решил, что может делать выбор за Ипполита, ведь Ипполит слишком мал, чтобы сделать его сам. Самое дурацкое, что Ипполит был для них слишком мал, сколько бы ему не стукнуло, и мириться с этим он не собирался. Он уже готовился отстаивать свое право на участие в последней масштабной вылазке, но в этот раз никто даже не заикнулся, что он в ней не участвует, и Поля был этому дико рад — всё-таки поняли. Вот только теперь он ни за что и никому не скажет, что боится. Боится отвратительно и выматывающе. Впервые в жизни боится так. За Стасю, за Сержа с Матвеем, за всех парней, что сейчас тоже тусуются в этом странном мире, за себя. За то, что не справится, подведёт, выдаст. Страх хихикает, показывает ему одну картинку страшнее другой, сдвигает стены комнаты, и Поля не выдерживает. Выходит на крыльцо и осматривает горизонт, как будто ожидает, что там что-то изменится. Будто менялось что-то за тот месяц с лишним, что они здесь находились. Но нет, всё та же темная полоса на горизонте и пара деревьев чуть правее центрального входа. Обычные деревья, Ипполит уже проверял, а там, за ними, такое же поле, и дальше тоже только оно. И Муравьёву бы успокоиться обычной прогулкой, переставлением ног, созерцанием окружающего пейзажа, но брести по этой бесконечной бели — ещё только больше погружаться в уныние. Это оставаться со своим страхом один на один. Вот ты, а вот он — скалит свои острые зубы, норовит оттяпать кусочек побольше, норовит ни черта от тебя на самом деле не оставить. Ипполит стискивает кулаки, закрывает глаза и выдыхает длинно, пытаясь этому зверю не поддаться. Но на крыльцо выходит Мишель и достаёт пачку сигарет, вытряхивает одну, а Муравьёв впервые очень жалеет, что не курит. Должно быть, это очень спасает в такой вот ситуации. Привычный ритуал, расслабляющий эффект никотина, и вот ты уже если не Будда, то очень к этому близок. Сейчас же запах сигарет мешается с запахом сырого камня и встаёт комом в горле. Поля спускается с крыльца и рассеянно пинает чуть сдутый футбольный мяч, который валялся под крыльцом все эти дни, что они здесь были. Мяч смачно ударяется о стену и отлетает обратно, Муравьёв пинает его ещё и ещё, дубасит со всей дури, слушая, как звуки ударов разрезают мертвую тишину и, кажется, будто оживляют этот молчаливый мир. — Давай мне, — раздаётся из-за спины. Бестужев-Рюмин, докурив, спускается по ступеням и с горящими глазами пританцовывает на месте, ожидая Полиного удара. Ипполит пинает, поднимая снежную пыль, Мишка отбивает так, что мяч ядром пролетает мимо, и Муравьёв бежит за ним, чувствуя, как зарождающийся азарт щекочет внутренности. И какое-то время они с Рюминым носятся по двору, пиная друг другу мяч и громко друг друга подстёбывая. А потом на крыльцо вываливаются Бестужевы с Пестелем, и Мишка тут же ориентируется, кричит: «Поль я за тебя!», скатывается по ступеням. Пашка присоединяется к Мишелю, а через какое-то время и Коля с Петей спускаются. Позже на их дикий ор и шум на крыльцо выходят Апостол с Трубецким, и Поля сам не замечает, как всё превращается в бой не на жизнь, а на смерть. Рылеев с Арбузовым встают на импровизированные ворота — просто брошенная на землю пара коряг. В команде Ипполита бегают и орут его братья, еще Мишка и Коля Бестужевы, и Мишкин парень Дима, в команде же Рюмина — Пестель, Трубецкой, Стас и Петька Бестужев. И да, они действительно все кричат и гогочут, будто лето в разгаре, им всем по шестнадцать и они вышли погонять мяч во двор. Снежная пыль взметается из-под ног, мяч летает, как сумасшедший, парни сталкиваются, но не замедляются ни на миг, а азарт и счастье пенятся и бегут по венам. Ипполит не знает, сколько времени они так играют. В какой-то момент, когда он подаёт мяч Мишке и тот забивает его ровнёхонько в ворота и кричит, победно вскидывая руки, Поля просто падает на землю без сил и смеётся, глядя в серое небо. Вокруг такой же смех, и гвалт, и спор о счёте, но Муравьёв продолжает лежать и не планирует вставать примерно никогда. Вот только к нему подходит Кузьмин, склоняется над ним, весь довольный и раскрасневшийся. — Вставай, простынешь, — говорит. И только сейчас Муравьёв понимает, что лежит на снегу в одном свитере, потому что куртку сбросил в угаре игры. И что снег жжёт затылок и пробирается холодом под кожу. Ему хочется сказать, мол, подумаешь, простуда, мы же все завтра умрём, но эта мысль вдруг кажется такой нелепой и нереальной, совершенно непугающей. Ипполит чувствует себя бессмертным и только шире улыбается, берётся за протянутую Стасом руку. Кузьмин же командует: — Под горячий душ. — Только с тобой, — все ещё пытаясь привести дыхание в норму, шепчет Поля еле слышно и улыбается донельзя довольно, когда Кузьмин щурит глаза. В душевой Ипполит тут же стягивает свитер, кроссовки, вытряхивает из них снег, стаскивает носки и переступает босыми ногами, потому что холодная плитка неприятно обжигает ступни. Поля оборачивается как раз вовремя, чтобы увидеть, как Стас, уже по пояс голый, снимает с себя штаны, а следом и трусы. И когда он выпрямляется — гибкий, сильный, расчерченный шрамами — у Поли дыхание сбивается. Чёрт, ведь четыре года уже с этим человеком живёт, а всё привыкнуть не может к тому, какой он красивый и как желание внутри поднимается от одного только вида широких плеч. И Поля забывает про свою одежду, подходит к Стасу и руки к нему тянет. Ведёт пальцами по выпуклым полосам, что по плечам рассыпаны и ключицы пересекают. Этих мелких шрамов на его коже множество, но все они от ран незначительных и совершенно не опасных для жизни. А вот самый большой, расползающийся рваной молнией слева на груди, чуть не стоил ему жизни. Стас рассказал об этом только через год их совместного проживания, и Ипполит до сих пор почти каждый раз, когда этот шрам целует, что-то вроде благодарственной молитвы возносит за то, что Анастасий Кузьмин остался жив. Сейчас он просто прижимается к этому шраму губами, ладонями рёбра Стасовы оглаживая, чувствует стук сердца, дыхание и пальцы Стаса, путающиеся в его кудрях. И страх снова мерзко начинает копошиться где-то в животе. Поля пальцами в бока впивается, выцеловывает отчаянно шрам, будто надеясь так его стереть или прогнать свой чертов страх, усмехается нервно. — Интересно, я в шрамах буду выглядеть так же горячо, как и ты? Стас, что стоит, прикрыв глаза, их распахивает и говорит глухо: — Надеюсь, мы этого не узнаем. И голос у него при этом такой напряжённый, что Поля в глаза заглядывает. Видит в них беспокойство и… — Ты боишься? — выдыхает удивлённо. Кузьмин усмехается и ладонью его лицо обхватывает. — Конечно, боюсь. Только идиоты не боятся. Боюсь потерять тебя. Парней. И сам боюсь умереть, — он улыбается странно криво и добавляет: — Раньше не боялся, а теперь боюсь. — Почему? — Из-за тебя. Поля от накатившей нежности задыхается, трётся о Стасову ладонь, а тот за подбородок его приподнимает и в глаза заглядывает. — Поль, бояться это нормально. Страх поможет тебе выжить. Всем нам. Муравьёв на носки приподнимается и целует его благодарно, лихорадочно клюёт губами в скулу, край губ, подбородок, шею. — Как думаешь, они все боятся? — дёргает головой за дверь, туда, где сейчас все остальные готовятся к завтрашнему дню. Ну или, вот как они, не готовятся. — Конечно. Все боятся. Ну, может, только Щепин-Ростовский не боится. Не удивлюсь, если для него это как на вечеринку сходить. Ипполит смеётся и снова, на носки приподнимаясь и за шею обхватывая, Стаса целует. Тот какое-то время отвечает вполне охотно, но затем отстраняется и командует: — Раздевайся и под душ. И Ипполит только сейчас чувствует, как у него заледенели ноги и мурашки ползут по плечам. — Слушаюсь, папочка! — Поля козыряет и снова смеётся, видя, как Стас качает головой. Он стягивает оставшуюся одежду и на Кузьмина оглядывается.  — Помоешь мне голову? — спрашивает. Кузьмин улыбается, кивает. — И спинку потру. Под струями почти горячей воды Ипполит быстро согревается. А ещё заводится, потому что Кузьмин, устроившись за его спиной, моет ему голову. Не спеша и осторожно массирует, шампунь распределяя, и Ипполит безотчётно голову наклоняет, под его руки подставляясь. Он мычит довольно, когда пальцы вокруг ушей проходятся и снова по затылку сильно, но ласково. Ипполит от этого балдеет, совсем шалеет, как кот, и даже, кажется, урчит. Голову откидывает назад для поцелуя, жмурится от капель воды, попадающих на лицо, а Кузьмин, улыбаясь, его целует, чуть прихватив ладонью за горло. Поля выгибается, Поля уже хочет, но Стас, как всегда, не торопится. «Я еще не закончил», — выдыхает, на что Ипполит только стонет раздражённо, но тут же снова вперёд подаётся, потому что этот чёртов тип за спиной уже мыльными ладонями по его груди ведёт, соски прихватывает, проходится по рёбрам и животу. Его жёсткие ладони не спеша тело Полино оглаживают, а тот плавится под ними и совсем теряет голову. Перекатывается затылком по Стасовой груди и хнычет умоляюще, когда он до бёдер добирается. «Ногу», — командует, и Ипполит согнутую в колене ногу поднимает. Стасовы пальцы бедро оглаживают, под коленкой щекочут, когда же ладонь поднимается по внутренней стороне бедра, ноги просто отказываются Полю держать. Блять. Быть терпеливым. Когда-нибудь он обязательно научится быть терпеливым, непробиваемым, как Кузьмин. Когда-нибудь, но не сейчас. Сейчас он из рук Анастаса выскальзывает, разворачивается и, с силой к себе притягивая, целует. Жадно, активно, цепляя зубами губы и вылизывая нёбо, толкаясь языком глубоко и не отпуская, пока от нехватки воздуха не начинает жечь легкие. Он в Стаса вжимается возбуждённо и его возбуждение чувствует. Задыхается, шепчет: «Стась, ну пожалуйста» и «Я ещё с утра растянутый, меня даже готовить не надо», и вот на это Кузьмин матерится шёпотом и рывком Полю за задницу поднимает. Тот его ногами обхватывает и снова стонет, потому что Стасов член восхитительно между ягодицами проезжается. И острое удовольствие простреливает вдоль позвоночника, когда Кузьмин в него входит, наполняет так идеально, так охуительно, что Ипполит скулит и навстречу толкается. Ипполит не сдерживается, он просто не в состоянии, потому что Стас в нем двигается и наслаждение вспарывает внутренности, наполняет их горячим, искрящимся восторгом, жизнью и любовью бьющей через край. Поля полон, Поля так всем этим полон, что, кажется, кричит. А после в постели, Кузьмина руками и ногами обнимая, улыбается довольно, потому что снова чувствует себя бессмертным.