***
Прошло много лет. «Тёмненький из «Elves» превратился в настоящего эльфийского мужчину. Улыбка Северина Лайтссона по-прежнему была чарующей, только теперь линия Северининых губ одним тонким движением передавала твёрдость его духа и гамму всех его чувств. Лёгкий прищур и взгляд маленьких, зорких синих глаз каким-то странным, безошибочным образом давал понять эльфийскому и человеческому естеству: Северин — достойнейший среди них, он всегда видит правду, всегда поступает умно, всегда готов прийти на помощь и поддержать. Лик Лайтссона был больше, чем необыкновенно прекрасным. Его внешность нельзя было перепутать ни с чьей другой. Его душу, в мире, где так ценились духовность и творчество, — тем более. А голос… Ах, каким же он был! Казалось, Северин отыскал легендарную Золотую Чашу, по преданиям хранящую чудесный напиток, сладкий, как медовый чай, творящий чудеса с любым голосом: самого писклявого, самого шепелявого эльфа напиток сделает голосистым, а над тем, кто уже голосист, поколдует так, как не способен ни один учитель музыки! Но всякая песнь, идущая от Северина, исполнялась так хорошо благодаря его душе, а не какой-то там Чаше. Крепла его любовь к принцессе Валерии. А женившись на ней, Северин стал принцем всей Нордландии. И у них родилось двое чудесных двойняшек — мальчик Ник и девочка Аннет. Заботясь о семье и о народе, слогая новые стихи, сочиняя новые песни, Северин бродил по замку и пел то, что пелось, на эльфийском языке. «Хан ли сё разумеж? Хон раны нерж? Соула рен корка повшан. Найфс ханн соула-клад. Афта жвит хан? Невера ми невра анна. Ла мембра ветры овв пламьян лепс Анд романт лиллопол хендс. Ла пустословы овв ми бекран, Брро ис лавен нонна ка-а-ан! Ива ивс ми ганн то олла насин вориволл, Думы лон адин`а ми прибутан. Ми сховала в соула-клад`ан скафа ливвилайв. Ива ивс ми ганн то олла, Ме ист ми фло ла-а-айв.» — рвалось из сердца Северина, когда ему без причин казалось, что он может потерять Валерию. Однажды ведь так и случится… Тогда, когда они, эльфы, умрут. Говорят, смерть разлучает каждого. Но не сейчас! Не так рано! Страстно и сильно напевал эльф строки «Мэ лиша вван». Кричал, просил, требовал говорить с ним, высказывать ему женскую боль в песне «Ханн сентра соула-кладд» («Ханн сентра соула-кладд фан паденни! Хонн ми тортила си скролла-сентини?!») А когда сердце его быстро, тепло билось, Северин начинал песнь «Соула-кладд`ан барабан». Смысл слов передавался не только эльфам, но и полуэльфам, и людям. Потому что некоторые слова нового устоявшегося эльфийского языка были образованы от земных, русских и английских. И потому что, на каком бы языке ни пел Северин, он всегда трогал струны душ своих слушателей. Лайтссон одевался в дорогую, заслуженную им шёлковую одежду чёрных и иссиня-чёрных тонов. Кроме неё надевал по праздникам белый костюм с чёрным галстуком-бабочкой. Он жил и радовался жизни, бесконечно любил и благодарил за любовь к нему Валерию, Ника и Аннетт. Ничего ни страшного, ни дурного не могло произойти у этого сильного духом эльфа. Но у «светленького из «Elves», с тех пор как единожды он уже поддался порокам, всё сложилось иначе. Когда-то он был наравне с Северином, имел такой же прекрасный голос, но со временем будто застрял в прошлом и не двигался душой и сердцем, хотя руки его играли всё новую и новую музыку и записывали новые, приходящие на ум слова. Выбьёрн Поплар увлёкся дурман-травой, поначалу дарившей ему хорошее настроение и вдохновение. Но чем больше дурман-травы он собирал, сушил и раскуривал, тем страшнее становилось его лицо. Земные существа сравнили бы его печальные изменения с портретом Дориана Грея; а эльфам приходил на ум некто Орнор Неверра, писавший на схожую с Оскаром Уайльдом тематику. Светлые, как песок в тёплых странах, волосы Выбьёрна, когда-то хорошо начёсанные, с выкрашенной под скунса, не смешной, а очень даже симпатичной чёлкой, потемнели и потускнели. Позже на них появилась проседь. Бровки-домики, придававшие игривости и обаяния лицу Поплара, сделали лицо строгим и злым. На лбу у эльфа чётко вырисовались четыре глубоких морщины. На щеках появились прыщи. Лицо стало пегим, дублёным. Вместо Выбьёрна поклонники увидели сморщенного, как гриб, старика. УЖЕ старика в молодом теле. Пол-Нордландии по-прежнему любили Выбьёрна и слушали его песни. Другие сплёвывали: «Тьфу, как можно было так себя довести!» Но и те, и другие же горевали, что певец поддался дурман-траве, и проклинали не певца, а ту чудовищную траву. Принц Северин Лайтссон был очень занят: то государственными делами, то разъездами по Нордландии и всему свету, то семьёй, то выступлением в эльфийском цирке, то участием в знаменитом песенном конкурсе Средиземной страны. Порой он спал всего три или четыре часа из двадцати пяти часов в эльфийских сутках! И не мог всегда быть рядом с Выбьёрном. Но когда состояние Поплара стало таким плохим, что ни его родня, ни лекари не справлялись, Северин велел подать самых быстрых коней с каретой и соорудить для него жёлтый парусник. Приказ был исполнен. Северин взял мешочки с едой, одеждой, деньгами и лекарственными травами, сложил парусник и велел гнать до самого Изольдового озера. Удалось ему вздремнуть, отдохнуть до полуночи. После ему стало неспокойно за судьбу брата, а тут ещё ни зги не видно — только слышно, как совы ухают. Страшно. — Остановимся? — спросил кучер. Один из двоих. Помощник его спал. — Нет, — подумав, ответил Северин, вглядываясь вдаль. Его путь окутывала тьма, но днём он мог видеть, что находится и вдали, и позади, и в разных сторонах света, и в небе, поскольку с помощью магии скрытия мог сделать верх кареты невидимой и не препятствующей звуку. В то же время крыша оставалась на месте и сверху защищала Северина от непогоды. — Развилка скоро, — прищурившись, увидел принц. — Сверните на правый путь. Мне мать и отец всегда говорили: «Держись правее. Левые дороги опаснее». Здесь вдоль левой дороги болота. — Сказки всё, — бросил кучер, но свернул таки направо. — И про болота, и про северных кикимор. И в троллей горных, в орков нордландских я тоже не верю. Смотрю на указатели — это моя работа. Слушаю зверя да птицу. Это тоже часть моего труда. Трясясь в лучшей дворцовой карете, Лайтссон не возвышал себя над кучером. Он со всеми говорил на равных: одинаково уважал, одинаково мог выслушать и понять, и если спорил, то с умом, не теряя лица, не принижая ни эльфов, ни полуэльфов, ни людей. Если уж на то пошло, принц Лайтссон ещё до того, как стал принцем, высказывался в защиту людей и полуэльфов, рождённых от союза эльфа с человеком. Он сам по себе, даже если бы не озвучивал никаких позиций («Ива ивс хилл нонна запина нинни стартан» — так и писал «Нордландский вестник») и если бы не за что ни боролся, нёс счастье и гармонию, оттого за ним всегда шёл народ. — Хорошо, что вы слушаете зверя да птицу, — с лёгкой улыбкой сказал Лайтссон. Однако любая его улыбка казалась почтенным трудом мышц лица, а не простой эмоцией. Самого Лайтссона, что бы он ни делал, воспринимали только как трудолюбивого и сильного духом. Порой Лайттсон беззлобно посмеивался и как-то спросил у своей Валерии: «Интересно, меня будут так сильно уважать, даже если я просто сварю яичко всмятку?» Валерия засмеялась: «Милый мой, когда я говорила, что Роджеру, — так звали главного дворцового повара, — нужно больше помощников, я не включала тебя в список претендентов. Но если твоё желание велико, я могу исправить свою оплошность». Тогда Валерия, похожая на луну, белая-белая и неземная, со стрижкой «боб», со светлым лицом, но элегантными чёрными тенями и тушью, поцеловала Северина. То есть… она целовала его каждый день и не единожды, но бывают особенные, не похожие на другие поцелуи. Тот был именно таким… Лайтссон коснулся своей обветренной беспокойным ночным ветром щеки, ощущая на ней тот-самый-горячий-поцелуй, будто бы спасительный сейчас и такой родной. Родной… Кучер тем временем разбудил помощника, дабы смотреть в оба в прямом смысле. Второй кучер заслышал птиц-озерниц, услышал, как ветер тихонько прибивает Изольдовые воды к тёмным, полным комаров и лягушек берегам. — Озеро, принц Лайтссон, — сказали кучеры почти одновременно. — Да, я знаю. Благодарю вас, — кивнул Лайтссон, хотя его кивок увидел лишь один кучер, когда на миг повернулся. Второй тщательно следил за дорогой. — Остановите у пристани. Кучеры остановили лошадей, после чего помогли принцу вытащить парусник. — Вы уверены, что хотите плыть? Сейчас? — спросил первый кучер. Его напуганные глаза блестели в темноте. На что Лайтссон ответил всё той же лёгкой улыбкой, на сей раз как никогда передающей его добродушность и готовность прийти на помощь: — Здесь поблизости, вон там, южнее, — он показал рукой, — есть таверна с конюшней. — Кучеры знали путь, Северин просто напоминал им его. — Я посылал жар-птицу с прошением о том, чтобы вас в ней приняли. Таверна «У озера». — Да, да, — кивнул второй кучер. — Сейчас ночь. И если вам трудно, если вас вдруг окутывает страх (я говорю об этом без осуждения), я проеду с вами. Втроём не так страшно. — Нет, — заверил первый кучер за двоих. — У нас нет страха перед ночью. Но у нас есть страх за нашего принца. Вы ведь будете один! Разве что бога ночи считать вашим союзником… Не примите за дерзость: не угодно ли вам будет переночевать в той же таверне, взяв в ней лучшую комнату, а под утро — можно с первыми же жар-птицами — не плыть, а благополучно объехать Изольдовое озеро? Это займёт не так много времени, принц… — Нет, — решительно сказал Северин. — Благодарю вас. Но я нужен Выбьёрну Поплару немедленно. Я чувствую это. Едьте. Северин простился с кучерами на три дня, дав им необходимые бумаги, деньги и взяв свои вещи. Он полагал, трёх дней ему хватит, а дальше… Если Выбьёрн так плох, как говорят его родные и лекари, Северину придётся поговорить с кучерами, со своей семьёй и как-то продлить гостевание. «Что ж, пора!» — с этой мыслью Северин спустил парусник на тёмную воду, поблёскивающую в свете луны, зажёг фонарь, такого же канареечного оттенка, как и парусник, да прошептал слова заклинания: «Винна, муна, вална — плавуна!», что на эльфийском означало: «Ветер, луна, вода — плыви!» Парусник поплыл, ведомый магией природы. Но ни ветер, ни луна, ни вода не стали бы помогать тому, у кого нет цели. Тогда бы природа вела парусник в неизвестном направлении, замучила бы горе-путешественника. Северин Лайтссон точно знал, чего хочет, и мыслями своими, взором своим гнал парусник в серо-чёрную, освещённую луной и редкими звёздами ночь, туда, где сердцем своим чувствовал дом Выбьёрна. — Мой светлый брат, — с тоской произнёс Северин. Его глаз дёрнулся одновременно с тем, как подпрыгнуло сердце. — Выбьёрн… — прошептал Северин, рассмотрев вскоре чёрный берег с отблесками изумрудной травы. Наступит утро — и здесь станут видны красочные места. — Ты здесь, Выбьёрн. Я вот-вот доплыву до твоей землицы. Карета бы ещё долго объезжала озеро, а на паруснике Северин доплыл даже быстрее, чем он думал. Видимо, желание встречи с названным братом так торопило волны и ветер. Северин, поймав равновесие, справившись со старой болью в руке и в ноге, с болью, о которой он говорил крайне редко, вышел на сушу. За изумрудно-чёрной травой потянулся огороженный двор с маленькими деревянными домами. Миновав их, Северин вышел к нескольким высоким каменным зданиям. В одном из них и жила семья Поплара. Северин поднялся по ступеням здания, которое узнал сквозь года, постучал в дверь, и ему отворили.I.
9 июля 2020 г. в 20:00
Там, где коричневые земли уступали место изумрудной траве; там, где горные реки впадали в Ледяное море и Великие Северные воды; там, где, не смея остужать горячие эльфийские сердца, господствовали свирепые ветра Нордландии, некогда вместе пели двое прекраснейших юнцов. Двое названных братьев. Северин и Выбьёрн.
Северина Лайтссона, эльфа с чёрными, как смоль, волосами, глазастого, будто малое любопытное дитя, называли «тёмненьким из «Elves». Его улыбка с малых лет очаровывала юных эльфиек. И едва ли можно было найти кого-то такого же голосистого, заряжающего залы магией своей души! Разве что Выбьёрна!
Выбьёрна Поплара, эльфа с волосами цвета адониса, хорошенького и лицом, и голосом, называли «светленьким из «Elves». Когда он улыбался, юные и молодые эльфийки трепетали от окутывающего их счастья и спешили посвящать ему оды.
Музыка и пение дарили Северину и Выбьёрну бесконечно много волшебства: любви, доброты, смелости и готовности прийти на помощь.
Стоило Северину загрустить, что прекрасная принцесса Нордландии Валерия, белокожая, как снег, с золотистыми кудрями, благородным профилем и прекрасной душой — не его женщина, как Выбьёрн клал руку на его плечо. «Всё образуется, всё будет хорошо, мой брат» — говорил он с утешением и надеждой. Так и случилось. Однажды благодаря его поддержке Северин добился любви принцессы Валерии.
Выбьёрн болел — Северин уходил в поля и леса собирать лекарственные травы. Он находил или покупал у колдуний живую воду — и Выбьёрн поправлялся, благодарил брата за доброту.
Когда Северин замирал у таинственной пещеры, Выбьёрн, будто невидимый шар, передавал ему смелость. И Северин мог осмотреть сталактиты, сталагмиты да всякие тайные ходы, отыскать в пещере сундуки с золотом и старым рыцарским снаряжением.
Выбьёрн, бывало, сновал за городом и чуть не попадал в лапы бандитов. Тогда Северин швырял в бандитов заклинаниями и прогонял их, чтобы те никогда не трогали ни одного мирного эльфа.
Пока была жива группа «Elves», были названные братья братьями настоящими — не по крови, это не беда, зато по духу! Пока существовали «Elves», Лайтссон и Поплар были неразлейвода. Нордландия пела их нежными и сильными голосами. Эльфийки любили их немногим меньше, чем любили своих эльфийских парней и мужей. Эльфы желали походить на Северина и Выбьёрна, иметь такие же голоса и такую же красоту. Полуэльфы и попавшие в волшебный мир люди тоже сходили с ума.
— А-а-а!!! «Elves»! — стайкой визжали эльфийки из Норда.
— «Elves»! «Elves»! «Elves»! — скандировали полуэльфы в Квикли-Риверри.
— Ура! «Elves»! — подхватывал эльфийский и полуэльфийский Коулдратт.
— Мы ждём вас снова! — любовно кричали люди, побывавшие на концерте пареньков в Севнияре.
Но время беспощадно над эльфами почти так же, как над людьми. А время в дуэте с пороками поёт низко, противно и ужасно. Время в дуэте с пороками уничтожает эльфа, когда тот поддаётся дурному искушению, перестаёт мыслить и бороться. Так случилось с Выбьёрном…
Он впустил пороки в свою душу, и «Elves» оттого распались.
Северин по-прежнему считал Выбьёрна своим братом и никогда за свою длинную жизнь не отказывался от братской любви, но… теперь всё было по-другому.
— Не горюй и не переживай обо мне, — обнявшись с братом, почти прошептал Выбьёрн. — Я справлюсь с собой. А «Elves» навсегда останутся частью моей жизни. Как и частью твоей. У каждого из нас теперь свой путь, и две больших дороги вместо одной неизбежно расстелились бы перед нами если не сейчас, то через пять, через десять, через двадцать лет. Такова уж жизнь.
— Мы не прощаемся, — произнёс Северин. — Мы идём разными путями. Но пути ведь могут пересекаться, разве нет? — его голос стал бодрей. — Я люблю тебя, брат!
Целая дорога разветлилась на две. Как вены на руках одного эльфа. Как линии на одной ладони.