Мыслю, следовательно, существую. Рене Декарт
Старые улицы Парижа наполнены глубокой ночной тишиной и атмосферой захватывающей древности. Многолетние дома исполнены в завораживающем готическом стиле, что вынуждает сердца миллионов туристов трепетать в эйфорическом восторге. Здесь нет ничего лишнего. Весь город влечет к себе какой-то неизученной человечеством силой, из-за которой столица Франции перевоплотилась в самое посещаемое место мира. Здесь даже сам воздух пропитан уютной жизнью, любовью и вечным искусством. Возможно, именно это так манит туристов в Париже. Возможно, именно это отталкивает граждан… Помимо невероятной архитектуры и высокого уровня осведомления в творчестве, Париж имеет вторую, более реальную сторону существования. Далеко от центра города, в старых, потрепанных временем переулках стоит пьяный смех представителей французской молодёжи, что с неким садистическим удовольствием наблюдают за развернувшейся сценой безжалостного избиения. Они всегда готовы за такое платить. Платить по-крупному. Свет редких уличных фонарей томно освещает покрасневшие от ударов лица парней, в чьих очах вспыхивает яркое пламя всепоглощающего азарта. Две пары глаз со стороны зрителей печально смыкаются, бросая на произвол ход дальнейших событий. Они устали отговаривать мальчишку от регулярных драк за деньги. Они устали слышать в ответ: «я сам знаю, как распоряжаться собственной жизнью». Знает. Отлично знает. Но все равно не прекращает изнуряющее издевательство над личным организмом. Глупый, упрямый, маленький мальчишка, чья соблазнительная улыбка пробежалась крупной дрожью в груди заурядных зрителей. Первые удары противника неаккуратно проходятся по бледному лицу, попутно вырывая изо ртов наблюдателей довольное гудение. Мальчишка отшатывается, небрежно вытирая выступившую наружу капельку крови. Улыбается. С немалым удовольствием принимает очередной удар под рёбра и в челюсть. Падает. Хосок и Намджун недовольно отворачиваются, инстинктивно замечая блики наслаждения в глазах цвета горько-сладкого виски. Не могут смотреть на это. Юнги под строгим запретом не разрешает вмешиваться. Правая часть грудной клетки надоедливо покалывает, но отнюдь не мешает бойцу подняться и сплюнуть ком крови на влажный асфальт. Его забавляет напускная уверенность противника. Юнги разрешает ощутить человеку миг, тонко граничащий со сладкой победой. Вот только вопрос: чьей победой? Мальчик лениво разминает затёкшую шею, невесомо касается разбитой губы и поднимает свои очаровательные янтарные глазки на обнаглевшего противника. Усмехается. Парень так наивно думает, что раз Юнги разрешил избить себя в начале, значит и победу отдаст? Смешная, но очень глупая шутка. Юнги блаженно закатывает глаза, случайно касаясь пальцами неслабого удара под болящими рёбрами. Хорошо. Чертовски хорошо. Боль всегда была для него частью неистового и навеки запретного наслаждения. Наверное, это правда ненормально… Юнги только сейчас неспешно закатывает рукава худи по локоть и, не дав сопернику опомниться, прикладывает кулаком по его бесящей роже; тот отпрядывает в сторону, хватается руками за разбитый нос и внезапно сгибается пополам, ощутив на себе новый удар вмиг помрачневшего Мина. Его улыбка молниеносно исчезла c губ, а глаза по новой загорелись ярчайшим азартом. Время осознанно принимать удары исчерпалось. Пришла очередь Юнги их наносить. Толпа довольно вопит, провожая взглядами лучшего уличного бойца, который в мгновение ока уворачивается от защитного выпада, локтем до хруста ломая челюсть боевого партнера. Последний мучительно взвыл, лихорадочно вытирая густые капли брызнувшей крови. Губы Юнги трогает наглая ухмылка. — Больно? — ласково подает хрипловатый голос, наклоняя смоляную макушку к плечу. Соперник насторожено щурится. — Сейчас станет приятнее… — добавляет тише и резким ударом ноги с разворота отключает ничего не соображающего парня. «Так-то лучше», — сплевывает остатки крови и выдавливает миленькую улыбку радостно кричащим зрителям. Хосок и Намджун неодобрительно закатывают глаза, моментально получая в ответ воздушный юнгиев поцелуй. Несносный мальчишка. Юнги умело игнорирует очередные поздравления с удачным завершением боя, забирает все выигранные деньги, прощается с уличными знакомыми и плавно подходит к угрюмым мужчинам, которых явно не радует расклад жизни младшего. — Да чего вы так смотрите? — прячет деньги в карман и в упор становится к своим любимым мальчикам. Намджун отчаянно вздыхает и, аккуратно беря в руки избитое лицо, невесомо трогает кровоточащие губы. — Прекрати специально пропускать удары, — строго молвит, большим пальцем задевая нежную скулу. — Это опасно для твоего здоровья, — левую руку опускает на талию, притягивая замолкшего парня ближе. — А что, если мне нравится? — бросает секундный взгляд на стоящего позади Хосока, лукаво прикусывая треснутую губу. — Что ты мне сделаешь, Намджун? — пальцами цепляет ворот черной кожанки мужчины, становясь на носочки для лучшей видимости порывов злости в его карих глазах. — Еще раз трахнешь? — шёпотом добавляет и с пробудившейся жаждой впивается в намджунов рот, прерывая попытки последнего сказать скучные моральные глупости. Израненные костяшки осторожно накрывает широкая ладонь Хосока, трепетно поглаживающая маленькие ссадины. Он всегда так. Большего себе никогда не позволяет. Их совместный максимум — это одна ночь, где Юнги грубо трахал пьяный Намджун, в то время как темноволосая макушка находилась на коленях Хосока, не разрешающего Киму сделать мальчику недопустимо больно. И пусть тот сам желал сильнее, глубже, резче, — Хосок в любом случае проявлял паршивую нежность, мягкими поцелуями касаясь каждого схваченного ушиба. Даже сейчас. Юнги нехотя отстраняется от губ Намджуна, разворачивается и тянет к себе Хосока, взглядом указывая на сильно опухшую губу. — Болит… — делает большие милые глазки, обхватывая ладошками серьезное лицо Чона. — Поцелуй, — ластится котёнком, — мне станет лучше, — на пробу приближается, вопросительно заглядывая во всё те же безэмоциональные черты. Хосок никак не реагирует, не отталкивает. Юнги принимает это за шаткое согласие. Первый обрывает расстояние между губ не юноша. Хосок, оказалось, желает намного сильнее, чем кто-либо мог себе представить. Юнги предельно нравится такой расклад. Намджун и Хосок имеют свой собственный стабильный бизнес: хорошая автомастерская невдалеке от центра города. Младший постоянно проводит там всё свободное от учёбы время. Познакомились они ещё во времена обучения в школе: парни были лучшими друзьями брата Юнги. Да и сейчас, кажется, остались. Он не хотел вникать в подробности их отношений. Он ничего не хотел узнавать о настоящей жизни родного человека. Не заслужил, подонок… Юнги, после выезда всей семьи в Штаты, начал близко общаться с мужчинами. Иногда их близость переходила все допустимые грани, но… …мальчику так необходимо. Таким образом он ощущает себя нужным, целостным, не одиноким… Парни — главный якорь, периодически возобновляющий в Юнги жизненную силу. Без них тот, вероятнее всего, давным-давно бы сдался. Бросить пятнадцатилетнего ребёнка на алтарь суровой реальности, подарив тому лишь жалкую квартиру в Париже… Это ещё надо уметь обойтись так по-свински. Юнги вовек не забудет омерзительный поступок родителей. Хосоковы пальцы постепенно вплетаются в чужие угольные волосы, тем самым делая расстояние между ними в разы интимнее. Юнги украдкой улыбается, отвечает на грубое напорство и невесомо проводит ладошками по крепкой груди, якобы случайно останавливаясь на её левой части. Сердце бьётся равномерно, спокойно, плавно. Мальчишку бесит такая обыкновенная реакция. Хосок вечно держит себя в узде: не проявляет ни положительных, ни отрицательных эмоций. Юнги заметно бесится от невозможности выдавить хоть одну. — Малыш… — шепотом зовет Чон, на секунду прерывая томительный поцелуй, — нам надо тебе сказать кое-что важное, — аккуратно убирает прядку смоляных волос, открывая для себя вид на невероятные светло-янтарные глаза. Намджун в стороне настороженно засуетился. Юнги сразу замечает напряжённую связь между ними; любопытно хмурится. — Это приятная новость? — на свой страх и риск интересуется, наблюдая за абсолютно бесцветными лицами мужчин. — Относительно, — вздыхает Хосок, оставив на небольшом ушибе Мина мягкий поцелуй. — Не тяни. Хосок ещё несколько раз переглянулся с Наджуном и, получая от него безмолвное согласие, возвращает всё своё внимание настороженно смотрящему мальчику. Уже чувствует, что ничего хорошего сейчас не услышит. И, к сожалению, чувство не подводит… — Юнги, — вздыхает, — сегодня твой брат возвращается во Францию. И, наверное, большего ему и не надо. Этих слов вполне достаточно, чтобы на время безжизненно остановиться. Он всерьёз уже считает, что в любой момент навеки рухнет в жалкую истерику. Хосок слегка удивленно приподнимает бровь, в волнительном жесте касаясь плеча парня. — З-зачем…? — дрогнувшим голосом спрашивает, отшатываясь назад от подошедших мужчин. — Зачем он сюда возвращается? — с трудом прячет подкативший к горлу страх. Юнги не хочет видеть брата. Юнги не хочет, чтобы он, сука, возвращался в Париж. Всем сердцем не хочет… Боится. — Почему ты так реагируешь? — наконец-то подает голос Джун, в смятении разглядывая напуганного мальчишку. — Он ведь твой родной брат… — Он меня бросил! Десять гребаных лет ничего о себе знать не давал: не звонил, не писал, совершенно не интересовался моей жизнью! Как я после этого должен реагировать? С улыбкой на лице прыгать от радости? Да пошёл мой братик на хуй! — выругивается младший, удивив своими высказываниями остолбеневших мужчин. Юнги никогда не делился тем, какие чувства испытывает к своей семье. Но сейчас, кажется, понятно, насколько же сильно он их ненавидит. Всем чертовым существом презирает. — Тебя отвезти? — между прочим интересуется Хосок, не решаясь отпускать мальчика в данном состоянии. Кто знает, что ему в голову взбредёт. — Сам справлюсь, — отмахивается, всё ещё боясь вернуться в помещение, куда вполне мог заявиться отвратительный сердцу брат. Юнги дико не хочет его сейчас видеть. Вообще в целом не хочет наталкиваться на все те изменения, которые произошли со старшим за десять лет разлуки. Боится не узнать, не увидеть в нём человека, который всё свободное время оставался рядом и упорно обеспечивал самое счастливое детство. Юнги боится увидеть другого, совершенно чужого душе парня. Хотя… Какого парня? Ему сейчас приблизительно двадцать восемь. Он уполномочен называть себя мужчиной. Юнги до лихорадки страшно представить, как тот в настоящий момент выглядит. Сильно изменился? Возмужал? Вырос наверняка, тело привёл в порядок… Мальчишка готов в эту же секунду упасть в обморок от новой волны леденящего страха. И не приходить в чувства. Никогда. — Зачем он сюда вернулся? — последнее, что спрашивает у мужчин Юнги, шаткой походкой отступая назад. — Мы не знаем… Дальше лишь острый шум в ушах, мутный образ реальности, крупные слезы, бег в неизвестную сторону и надрывный внутренний крик, который Юнги остатками сил удержал в зудящей от рыданий глотке. Он не хочет видеть брата. Но по какой-то причине всем нутром к нему рвётся, игнорируя покалывающую боль в области рёбер. Юнги безостановочно мчится к родной квартире.* * *
Запыхавшийся, изнеможённый, еле идущий от боли в ногах тёмноволосый на один короткий миг останавливается, рассеянным взглядом всматриваясь в металлическую дверь, ведущую внутрь своей же квартиры. Парень быстро переводит дыхание, смаргивает накопившиеся от ветра слёзы и аккуратно касается холодной дверной ручки, с внезапно подкатившим страхом понимая, что замок уже успели отпереть ранее. Сердце с болью и грохотом затрепетало, заставляя прекратившего дышать Мина хорошенько обдумать возможные вариации ближайших событий. У Юнги времени нет. Он полностью подчиняется зародившимся в голове желаниям, суть которых состоит в узрении почти забытого образа старшего братика. Юнги его так давно не видел. Юнги так сильно по нему скучал… Дверь квартиры мерзко скрипит, что провоцирует в хрупком теле беглые мурашки, которые лишь сильнее распаляют нестабильный эффект волнения. У Юнги уже, кажется, даже руки трясутся. И всё почему? Потому что жутко боится роковой встречи, чей исход практически невозможно предугадать. Насколько он изменился? Какой теперь человек? Всё тот же веселый, искренний и добродушный? Юнги до последнего хочет верить. Паркет также издаёт тихое шуршание, прячущее под своим покровом загнанное сердцебиение парня. Да Господи, почему так тяжело выровнять дыхание? Почему пальцы пробирает мелкая дрожь, что со временем перерастает в крупно-припадочную? Юнги боится. Сам не понимает чего, но боится. Вдруг он не узнает этого человека? Вдруг он слишком кардинально изменился? Любой исход, по всей видимости, для Юнги обернётся слезами. Брат не давал о себе знать десять омерзительных лет. Уехал, не попрощавшись. Юнги абсолютно не знает, как тот жил всё время: кем работал, где учился, с кем общался. Мальчишка знает о брате совершенное «ни-че-го». Поэтому так безумно боится встречи… В прихожей царит кромешная темнота: свет везде выключен, не горит ни единый светильник. Дверь, выходящая на террасу, слегка приоткрыта, что даёт возможность ночному воздуху свободно проскальзывать в небольшую двухкомнатную квартиру. Юнги в сомнении поджимает треснутые губы и любопытно вытягивает шею в сторону гостиной: там по-прежнему темно и пусто. Никаких признаков присутствия ещё кого-то не обнаруживается. Вот только двери на террасу и в квартиру Юнги запирал точно. Теперь они открыты. После беглого рассмотрения комнаты, парню удалось заметить на диване пачку каких-то сигарет американского производства. И только в момент осознания в нос ударил мягкий никотиновый аромат, идущий прямо со спины. Сердце больше ему не принадлежит: оно бессознательно растворяется в низком хрипловатом голосе. Юнги его совершенно не узнает. — Здравствуй, братик, — лёгкое дуновение ветра заботливо ерошит угольные волосы окаменевшего паренька, — скучал? — широкая ладонь аккуратно накрывает тонкое запястье, из-за чего Юнги в край теряется. Скучал ли он? Рад ли слышать? Рад чувствовать? Безусловно боится увидеть… Паркет вновь неприятно скрипит под натиском чужих ступней, что неспешно приближаются к застывшей фигуре. Юнги не поднимает глаза вверх, не смотрит в родное лицо. Не дышит. Кончики пальцев всё ещё под властью нервного тремора. Он не контролирует себя ни на один чёртов процент. — Даже не посмотришь? — снова звучит незнакомый голос, и Юнги предельно ярко различает в нём стальные нотки. Брат изменился. Юнги не решается лицезреть всю силу жестокости времени. — Зачем…? — еле выдавливает из себя первое слово волнующего вопроса. — Зачем ты вернулся? — слёзы сами собой скапливаются на глазах, а ком обиды туго застревает поперёк тонкого горла, — Чонгук… — заканчивает. Юнги даже не помнит, когда в последний раз произносил это имя. Лет десять назад? Возможно… Или прошлой ночью, в момент пробуждения от очередного кошмара, где брат навеки исчезает. Юнги не переживёт такого ещё раз. — И это первое, что ты у меня спросишь? — сигаретное дыхание всё чётче чувствуется на шее, а смуглая ладонь нежно скользит от запястья к груди. — Обнимешь братика? — и резкое сокращение расстояния, из-за чего младший не сразу успевает спрятать напуганное лицо от проницательного взора. На чертову секунду поднимает глаза вверх. Смотрит. Каменеет. Чонгук выглядит… странно: в нём нет радости от долгожданной встречи, нет улыбки, искр счастья в очах. В нём ничего нет. Юнги будто бы встретил не родного брата, а совершенно стороннего человека, который, между прочим, контрастно изменился внешне. Тёмные, слегка кудрявые волосы неаккуратно растрепались по лбу, а с детства чёрные глаза с годами приобрели последний оттенок в палитре гробового мрака. Вроде бы Юнги и видит что-то знакомое перед собой, но чёртовы десять лет оставили свой наглядный отпечаток. Брат хмурый, серьёзный, беспристрастный. Смотрит на Юнги так холодно, что у последнего никак не прекратится нервозный ритм сердца. Он ожидал всего, но не такого явного равнодушия. — Чем ты занимаешься? — вдруг грубо хватает бледный подбородок и мрачно смотрит на разбитую губу, выше которой расцветает небольшой синяк. — Совсем мозгами поехал? Сколько ещё времени ты собираешься участвовать в боях? — Что… — Юнги бы хотел сказать что-то более вместительное, но понимание того, что брат поинтересовался его жизнью после отъезда слишком шокирует. Новое дуновение ветра приносит с собой всё тот же никотиновый аромат, перебивающий тонкий шлейф дорогих духов. Чонгук пахнет космически. — Мне, по большей части, плевать. Делай, что хочешь, — хватка на подбородке исчезает. — Я не за этим сюда вернулся. Вместе со скрипом паркета, возникшим от шагов Чонгука, Юнги услышал ещё один скрип, источником которого служит сжавшееся сердечко. В губах Гука по новой вспыхивает американская сигарета. Эта ли страна была брату домом на протяжении десяти лет? Получается, он хорошо владеет английским? В любом случае, французский остался по-прежнему нереальный. Юнги дрожит от любого картаво-хриплого предложения, произнесённого курящим Чонгуком. — Тогда зачем ты здесь? — инстинктивно прячет избитые в кровь костяшки, поймав чужую саркастичную усмешку. — Мне предложили отличную работу, — смотрит в упор на тёмноволосого мальчишку. — Я съеду в ближайшее время, — тушит недокуренную сигарету в пепельнице и спокойно удаляется из комнаты, бросив брату напоследок: — Спать буду на диване; кровать остаётся для тебя. Хлопок дверью террасы, и тишина. Свежий воздух больше не проникает в комнату и не поглаживает бледные щёки, вниз по которым упали две горькие слезы. И это… всё? Вот так состоялась их первая встреча после десятка лет? Чонгук всего лишь насильно обнял и… ушёл? Где тот человек, что ярко улыбался при виде маленького братика? Неужели реально измениться до неузнаваемости? Что должно было произойти с Чонгуком в Америке, чтобы в дальнейшем это превратило его в безразличного мужчину? Уже не родного брата — просто мужчину… Юнги не видит в нём прежнего Чонгука. — Значит, вернулся ты не из-за меня… — тихий шёпот растворяется в ночной тишине, ласково обволакивающей всхлипнувшего человека. Новые слёзы бесшумно разбиваются об пол, в то время как янтарные глаза, отчаявшись, следят за курящим братом через полупрозрачные окна. Не узнаёт…