***
— Молоко свежее? — недоверчиво вопросила грузная женщина, тыча пальцем в бидон. — Свежее, отвечаю вам своей головой, — с чувством ответил кучер, тряхнув рыжей шевелюрой. — Мы с женой только его и пьем. — Ну-ну, — сомневающимся тоном протянула женщина, но после некоторого раздумья махнула рукой: — Ай, ладно, беру. — Вы не пожалеете, — очаровательно улыбнулся возница и помог своей новой покупательнице донести бидон до двери. — Ха, — невольно усмехнулась женщина, — ты свое счастье в улыбках-то не растрачивай. В ответ кучер лишь покачал головой: — О, поверьте, во мне счастья там много, что от одной улыбки ничего не будет. — Ну-ну. Попрощавшись с покупательницей, а заодно и с последним бидоном молока, Мирко вскочил на козлы, тряхнул поводьями и погнал одну-единственную лошадь — между прочим, очень своенравную и спесивую кобылу — прямо к дому. Там уже счастливого муженька, наверняка, ждала его не менее счастливая жена. Деревянная таратайка, на которой извозчик каждые два дня возил молоко в город на продажу, с недовольством подрагивала. Прохладный ветер хлестал по лицу, засовывая в нос нерасторопных мошек, накрапывал мелкий дождик — мыгычка, так его называли в Дымке, колесо то и дело застревало в грязи, но ничего, абсолютно ничего не могло сорвать с Мирко его беззаботную улыбку. Уже месяц извозчик жил, будто в сказке, и не переставал этому радоваться. Деревня Дымка обосновалась на дальнем побережье, прячась среди зеленых бугров холмов. Именно сюда семье Мирко хватило денег доехать. Дымку и Яроград разделяли многие и многие километры, ленты бурлящих рек, леса, поля… Дальше столицы было только море, а извозчик пока не собирался топиться. Впереди, за холмами, показались сине-зеленые черепицы домов — именно в таких жили дымчане. А раз и сам Мирко считался дымчанином, то и его голову укрывала многоцветная крыша. Пусть дом не свой, пусть приходилось ради денег спозаранку ехать аж в город, пусть, пусть! Зато Зоя рядом, и люди простые рядом, и жизнь простая рядом. А больше ничего извозчику и не нужно было для счастья. — О, приехал наш Рыжик! — прокричал кто-то со двора. — Всё распродал? — Ничего себе, все смог втюхать! — А письма мои завтра на почту не отдашь? Я заплачу. Все эти дружеские возгласы, грубые, но искренние слова, шутливое «Рыжик» были что мед для ушей Мирко. Извозчика любили за его широкую, обезоруживающую улыбку, за крепкое словцо, что порой срывалось с его губ, за добродушие и готовность всегда и во всем помочь. Деревенские девушки втайне вздыхали и завидовали Зое, но еще ни одна не пыталась разрушить ту особую притягательную связь, что соединяла Мирко и его жену. Все признавали, что было в новых жильцах что-то потустороннее, скрытое, и многие строили догадки — а не запретна ли их любовь? Перекинувшись парой слов с приятелями и отдав большую часть заработка молочнице, извозчик вернул кобылу вместе с полуразвалившейся повозкой законному владельцу — коренастому седому мужичку с орлиным носом — и пошел домой. В окнах мелькал свет, значит, Зоя уже вернулась с работы; девушка устроилась посудомойкой в местном трактире. Оглядываясь по сторонам, Мирко отпер калитку, закрыл ее и быстро проскользнул к двери. За нею уже слышались шаркающие шаги. Их возница ни с чем не мог спутать. — Мирко! — воскликнула Зоя, открыв шире дверь и кидаясь в объятья к мужу. Извозчик зарылся носом в волосы любимой — и подавил в себе желание расплакаться. Ведь плакать-то не из-за чего. Улыбка не может помешать счастью, а вот слезы — еще как. — Зоенька… — Заходи скорее, на улице холодает, простудишься, — затараторила Зоя в своей обычной манере и затянула мужа в прихожую. Мирко сразу обдало теплом: печь уже вовсю выдавала жар. В этом и минус проживания на дальнем побережье — чуть ли не каждый день здесь надо топить. Извозчик заметил, что сегодня в настроении жены было что-то особенное. Что-то… заговорщицкое. Как-то Зоя по-другому улыбалась, как-то по-другому поблескивали ее глаза в закатных лучах солнца, уже наполовину зашедшего за горизонт. — Зой, что-то случилось? Зоя встрепенулась и, не прекращая улыбаться, подняла глаза на мужа. — Милый… я беременна.Глава 19
8 августа 2020 г. в 01:13
Городская площадь столицы полнилась людьми самыми разными: и старыми, и младыми, и мужчинами, и женщинами, и нищими, и богачами. Одни спешили на встречу, от которой зависело их будущее — так скор был их шаг; другие шатались без дела: пили воду из фонтанов, гоняли голубей, чесали языками с торговцами. Солнце игралось золотыми нитями на дорогих тканях костюмов, потными воротниками на повседневной одежде служащих, засаленными заплатками на серых лохмотьях бедняков.
Кое-кто спрятался от зоркого глаза светила. Укрывшись в непросторной тени фонтана и вытянув ноги, беглец следил за бурлящей жизнью площади и подмечал крохотные ее детали: вон улыбающаяся старуха продает карамельные яблоки на палочке, а вокруг нее вьется малышня, выклянчивая сладость; громким смехом сопровождались детские игры: догонялки, прятки, морозко — а насколько было слышно полное упреков улюлюканье, когда кто-то из игроков нарушал правила — ух! В тени зданий шумели птицы, переговариваясь друг с другом, некоторые даже плескались в чашах фонтанов, прячась от жары. Беглец-наблюдатель втайне завидовал этим пернатым созданиям. Он был и сам не прочь встать под живительные струи воды, но перспектива идти обратно во дворец мокрым, как мышь, его не устраивала. Приходилось терпеть. И кто же придумал жару в конце августа?
Чтобы отвлечься от запретных мыслей о купании в фонтане, человек, напоминавший собой чересчур опрятного пьяницу — а аромат от него учуять можно было за метр — принялся снова разглядывать городскую площадь, ведя внутренний диалог с самим собой:
— Вот видишь ту бабулю? Казалось бы, ничего особенного. Стоит и стоит, яблочки сладкие продает. А откусишь яблочко, сразу поймешь — под карамельной корочкой скрывается гнилой плод. А почему? А потому что удобрения для яблони, что дает эти плоды, стоят, как целый яблоневый сад у Илийского илози. Навоз под корнями — навоз и в сердцевине. Слишком все прихотливое.
Говоривший замолчал, наклонился к фонтану и зачерпнул ладонью воду. Пить хотелось просто ужасно.
— А вот видишь детей, резвящихся повсюду? — продолжил человек, утерев капли с подбородка. — Казалось бы, счастливые дети — показатель процветания. Только вот детям покажи палец, они и рассмеются. Попрыгали в луже, погоняли голубей — день выдался удачным. Ударились где-то, получили нагоняй — что же, бывало и хуже. Жаль, со мной это так не работает.
Тут в небе показалась птица, размером явно превосходящая обычного голубя, коих в стране развелось целое множество. Она начала планировать над площадью, снижаясь кругами и выглядывая, какую бы неповоротливую тушку захватить с собой. Золотом блеснул острый клюв. Птица камнем ринулась вниз, а человек, прекратив разговоры, вытянулся вперед, чтобы получше разглядеть сцену предстоящего похищения.
— Йа-а-а! — раздался пронзительный крик, и человек вздрогнул, когда острые когти заскользили по одежде.
— Это ты мной решил отобедать, дружок? — усмехнулся он и ласково погладил питомца по крапчатым перьям. Птица что-то проклекотала, гордо перебралась на услужливо протянутую ей руку и выставила вперед ногу, к которой был привязан клочок бумаги.
— Верно-верно, ты так вообще неголоден, одного воробья точно слопал, — в одобрение самому себе закивал человек и снял обвивавшую когтистую ногу записку. Та была исчеркана огромными неказистыми буквами, в глаза бросались глупые ошибки, которые могли быть допущены разве что невеждой. Однако на другой стороне клочка послание обрывалось.
Чуть заметный проблеск надежды показался в зелёных глазах.
Человек обслюнявил палец и провел им по записке. Меж чернильных строк показались аккуратные мелкие буковки, они раз в пять были меньше своих кривоватых собратьев.
— Так-так.
Человек сунул записку в рот и языком распластал ее по нёбу. Горе-едок сразу почувствовал привкус чего-то солоноватого и еще… перьев? помета? воробьиного мяса? Лучше об этом не думать. Пропитав как следует бумагу слюной, человек снял записку с языка и внимательно прочитал новое, только что появившееся послание, полупрозрачными знаками громоздившееся на покосившихся верхушках черных букв.
— О святой Прародитель! — вырвался радостный возглас из уст читавшего. — Радость моя, ты учуял правильного воробышка! Не зря я съел столько бумаги! О Прародитель, неужто ты смилостивился над Илией?