Триум: счастливый конец - это только начало.

День бал странный: дождь сменялся ярким солнцем, брызгами радуги пляшущим в лужах. С самого утра сизые тучи висли над городом, редко пуская сквозь узкие пробоины солнечные пики света. Мелкие капли туманной взвесью мешали воздух, духота залепляла легкие, редкий ветер не сдувал ее, лишь срывая и без того с трудом дававшиеся вздохи. Под стать погоде чувствовала себя и я. Ощущения были такие, будто меня разорвало на куски, большие такие – на них сохранились прежние убеждения, привычки, то немногое, что называлось «Я». Но это все ссадит, болит и отзывается спазмом на малейшее прикосновение – глухая, горячая злость кипит, жжет глаза и запирает раздражением дыхание. Я нахамила Тане по какому-то незначительному поводу, взорвалась на подколку Серого, поцапалась с преподавателем из-за оценки и, после того как, буквально захлебываясь яростью, наорала на Ольку, требуя оставить меня в покое, я поняла – со мной что-то не так. Села, начала думать – а слезы слепят глаза, соль жжется, хочется что-то разломать, ударить в стену кулаком до сбитых костяшек. Зажав зубами полотенце, я душила непонятные рыдания – да что же со мной творится-то?! Самоанализ привел лишь к оцепенению и усталости, ночь давно умостилась над городом, насыпав сонного песка в глаза людям – в комнате слышится ровное дыхание спящих девочек, а я не могу уснуть, горячие слезы крупными каплями все катятся по щекам, подушка уже противно мокрая, а я все никак не могу успокоиться. Все к черту, гори, полыхай… я в одеяле маленькая и жалкая. Такая упоительно несчастная, любуюсь собой – сопли на кулак, калачиком колени к груди. А что? Темно и поздно – никто не увидит, можно. Солнца нет, и выползли из темных углов самые мерзкие, сладко-липкие, склизкие личные демоны. Сальными пальцами вертят все светлое, что есть в душе, пачкают, опошляют, наглядно показывая, какой все это самообман. Их лапы мягкие, горячие, шепот лилово-черный, как слезы в температуру, как кровь из носа – привкус меди во рту. Маленькая букашка, боящаяся темноты. Где же Солнце. Кто-то же всегда спасает, помогает, слушает и прикладывает холодный компресс – где он? Почему его нет? Почему в этом жаре ночного ужаса, самое горячее и невыносимое – ощущение одиночества, понимание, что оно неправильное, не то, которое стылым ветром замораживает все чувства, вытравляет больной жар из души, позволяя на заледеневшей земле вырастить холодные цветы иронии – они отлично растут на когда-то больной, а теперь каменно-замерзшей плоти. Сейчас одиночество вязкое, я барахтаюсь, пытаюсь хоть за что-то ухватиться, но все расползается в руках. Ни во что уже не веришь, лишь этот жар сжирает душу, оставляя бездумную оболочку. Солнце, где ты? Прохладные касания проходятся по горячечно чувствительным щекам - в темноте клубится серебряно-льдистый туман, очерчивая силуэт огромного крылатого зверя, шипение вырывается из песьей пасти, змеиный язык мечется в клетке призрачно-острых клыков: - Ты только переш-шифи эту нощ-с, кас-сявочка. Дождис-с с-солнца и с-синехо неба, когда ф-ветер в рас-спахнутом окне выгонит с-шаркую муть из комнаты и головы-с-с. Ус-сни с-сейчас бес-спокойно, тяш-шело и одиноко, с-савтра прос-снеш-с-са с-сильной. Будет улыбка на один бок – ухмылка фолка в капкане, ярос-стная, с-сумас-сшедш-шая, но вс-се такая ш-ше с-сильная. Твоя с-стая тебя догонит и вытащ-шит, не бойс-са, но только терпи. Ты толш-шна дош-шдатс-са! Шипение размеренно змеилось, убаюкивая, прохлада лилась потусторонним холодом, и я, наконец, уснула. На утро, я помнила свои ночные бдения очень смутно, голова гудела, как после ангины, а глаза превратились в щелочки – так опухло лицо от слез. В кулаке я обнаружила свою деревянную руну, на ней появился новый штрих – будто выцарапанный острым когтем – он касался нижней точкой штриха поддержки и казался незаконченной крышей домика. «Спад» - пришла ассоциация. В задумчивости, я проходила весь день – не может же быть совпадением мой странный полет в самые дебри душевных далей и этот штрих? Откуда он взялся и кто поставил, ведь видно же, что не выжжено, как прежние два, а именно процарапано, причем, с первого раза, будто некто был очень сильным и старался сделать все точно, но все равно почти пропорол пухлый деревянный кругляш насквозь. Вопросы, вопросы – и ни одного ответа. - Ад, что с тобой? Я же вижу, - на лице Ольки непривычное выражение. Еще не видела ее, улыбчивую и с вечной шуткой на языке, такой серьезной. - Ничего, Ольк, - я улыбаюсь, насквозь фальшиво, но обычно срабатывало. - Переигрываешь, - голос подруги обрел стальную жесткость, - краса моя, чтобы твоей маске верили, нужно в нее и самой верить. Такого от простоватой, жизнерадостной подруги я не ожидала – а ящичек-то с двойным дном. - Да, - махнула я рукой, - мает меня. Понять не могу. Олька понимающе кивнула, поднялась: - Пойдем-ка. Молча шли, я за ней, как за проводником, а она спокойна – без следа той искристой энергичности. Будто подменил кто. Крыша встретила нас жарой, ветром и умытым вчерашним дождем небом. Олька уселась в тенек, запрокинула веснушчатое лицо: - Часто думаю: зачем? Учусь, читаю умные книги, пытаюсь слушать хорошую музыку, рвусь куда-то, получаю образование, встаю в шесть утра и худею? Чего, в конце концов, хочу достигнуть, когда скажу себе: все, больше ничего и не надо? Отвечала я себе на этот вопрос лет с трех, как только поняла, что в мире одна. Папы с мамой нет, задержкой в детстве не страдаю. Но я точно знаю, не правильно это – без семьи. Все, что я делаю – для своей будущей семьи. Да, я тривиальна. Я читаю книги, чтобы обсуждать их с любимым мужем за кружкой чая у камина. Я учусь рисовать, чтобы показать дочке магию красок. Я плету макраме, вышиваю и стараюсь научиться что-то делать руками, чтобы сделать свой дом уютным и пропитанным счастьем. Я мучаю продукты, чтобы научиться готовить с душой и любовью, ведь еда, приготовленная с удовольствием, гораздо вкуснее… Я мечтаю создать Дом, по камушку, досточке, вместе с Ним. Я мечтаю, встречать Его с работы, целовать в щеку, обдавая запахом духов и сдобы, и пока дети с визгом висят на Нем, приветствуя и рассказывая «Какого мы сегодня снеговика слепили!», накрывать на стол – льняные салфетки, глиняная посуда, запах мяса… И цветы от Него в центре стола – просто так, чтобы было тепло. И смотреть вместе кино, и делать ремонт, и баловать дочку, и ходить в лес, и ездить на море, и проверять у сына уроки, и смотреть, как Он учит его защищаться и играть на гитаре… И любить друг друга до изнеможения, до заходящегося в нежности сердца… И уверенно и спокойно отпускать Его в командировки, зная – я его Женщина. Только я – родная, только я – близкая настолько, что приму слабость и никогда о ней не напомню. Я хочу восхищаться им и быть чуточку мудрее по-житейски. Я хочу вязать ему свитера и в воскресенье просыпаться от грома кастрюль – это он решил завтрак приготовить, пока я сплю. Я хочу рисовать свои эскизы дома, пока дочка спит, а сын в школе, и иметь что-то мое, но в тоже время – всецело отданное Ему. Чтобы Он смотрел на мои рисунки на афишах и ласково усмехался: «Это моя жена» . Я хочу быть достойной Его. Может для кого-то, все это розовые сопли. Но это – действительно смысл моей сегодняшней жизни. Не то чтобы я думаю об этом постоянно, прожужжала об этом уши всем знакомым и на каждого встречного смотрю, оценивая его перспективность в браке. Я пока подросток почти, позволяю себе лишнее в компании и в общем-то довольно безответственно отношусь к жизни. Но в глубине души – железный стержень. Семья – самое главное в моей жизни. Настоящей и будущей... Глаза Ольки затуманились, будто она впала в транс, она говорила и говорила, глядя в небо, впитывая его синь. Но вдруг мысль вернулась в глаза, привычная полуулыбка уселась на губах: - Эх, разгулялась я, - она глянула, на меня, поднимаясь, - а какая твоя цель, Ада? И не дожидаясь ответа, пошла в направлении выхода с крыши. А я стояла, смотрела ей в след и чувствовала себя ошарашенной, будто почву из-под ног выбили. В который раз уже падаю – что за тенденция. Но подумать все же стоило. Действительно, есть же куда-то, куда я иду? Не помню. Сиротливость эта, ощущение неполноценности – нет чего-то важного. Вернее есть, но оно заперто, не достучаться, не отковырять. Зато спит во мне что-то, но начинает просыпаться – одна из утерянных, вместе с памятью, частей? Нет, слишком сросшееся – так просыпается по весне ствол дерева при живых где-то глубоко в тепле земляной тверди корнях. Оно. Ворочается, потягивается, пробует на прочность корку - широка ли, можно ли сломать. Но пока лениво и попытки слабы. Но даже их хватило, чтобы сбросить меня вниз туда, где копошатся мои демоны. Что будет, когда Оно проснется? Но ведь было же и раньше и, судя по всему, не спало, вполне себе жило вместе со мной. Я же чувствую – не помню, но чувствую, потому абсурдность моей идеи не шокирует меня. Ну, подумаешь, шизофрения приняла форму всех темных сторон характера – распространенный сюжет всех религий, мифов и историй болезней душевнобольных. Все мои демоны – всего лишь один, и он очень страшен. Но жила же раньше я с этим. И сейчас смогу. Вот только вспомнить бы. Рябиновый браслет. Шепот: «Вспомни!». Неуловимая знакомость в искаженных безумием чертах, странная прохлада, оставшаяся на сердце после ночного сна – толи успокаивал кто, толи проклинал. Руна моя, что так подозрительно активно себя ведет – ведь и правда «Память», и собирается потихоньку, вырисовывается. Еще один штрих и… я все вспомню? С крыши меня выгнал дождь. Налетел грозой, взметнул волосы, сорвал мысли – унося с собой. Решив про себя, что это знак, я бросила душекопательство. Не придумалось ничего дельного, зато успокоилась. И то хлеб. Пошла к Ольке – извиняться за вчерашнее, заодно и к Тане подлизалась и даже Серому буркнула: «Сам виноват!» На сем лимит моего человеколюбия исчерпался и я села за книжки – а что, доклады никто не отменял, а их нужно, прежде чем сдавать, хотя бы прочитать, я уж молчу про понять. В открытое окно тянуло озоном и чистотой. А еще Решением – будто боги наверху что-то отмечали, а гром был салютом. От автора: в главе сплошной деприсняк. И потом тоже будет полно. Стоит вводить жанр "Ангст" - или терпимо?