Совесть

Сил совсем не осталось. Шутка ли, разобрать по камушкам огромную насыпь и глубокую яму сразу после весьма изнуряющей битвы. Болело все, хотя по всем законам техники, не должно. Наверно, самовнушение, страх губительно действовал на рассудок. Какузу вздрагивает от каждого шороха, каждого писка незаметных птиц в ветвях: постоянно мерещится, что они вернутся на поднятую оленями тревогу. Вернутся и закончат начатое, убьют его, удивившись, конечно, а как он, собственно, выжил. А это не их ума дело. У него свои секреты. Сердце всего одно, довольно слабое, руки дрожат, по локоть в грязи, и до чего же хочется, чтобы рядом стояла хотя бы одна из родных масок, молча и скорбно водила немым взглядом, но все бы понимала. Одно ее присутствие создало бы иллюзию… того, что все не так плохо. Честно говоря, ему казалось, что он опоздал. Что зря это все, жалкие потуги из-за заевшей до трясучки совести. Сколько вообще времени прошло? Мерзко думать, он ведь просто отсиживался где-то хер пойми где все это время, даже – о, боги! – жалел себя, совершенно не думая, что делать дальше. Ни Акацуки, ни наград, ни сердец, ни масок – и правда, что делать? Обстоятельства обрушились на голову как тяжелый пыльный мешок, напрочь выбивая все мысли и холодный расчет. Допустим, теперь он примерно в том же положении, в каком его когда-то нашел Пейн. Да нет... гораздо хуже. Организм не хотел есть, не хотел думать, жить не хотел толком, заставляя забиться в угол и ждать. Только вот чего? Отключаясь время от времени на какой-то нервный и нездоровый сон, сознание рисовало обнадеживающую картину – вот в пещеру заглядывает Хидан, начинает стебаться, нести какую-то пургу несусветную, говорит, что убил всех – вот прям всех-всех, мол, хорошо все, и нет нужды трястись тут как загнанный зверек. Но тяжелые веки поднимаются, мозг не в силах дать больше передышки, и реальность перед глазами – Хидана нет и все совсем не хорошо. Он, к слову, слишком часто всплывал в мыслях. Совесть – догадался Какузу – совесть скребется по черепушке изнутри. Ты живой сидишь, а напарник твой где? Даже не потрудился разузнать? Выжил сам, помоги другому, даром что бессмертному. И в конце концов Какузу это заело до мышечной дрожи. От леса Нара он ушел недалеко, но он не питал иллюзий, сил у него едва дойти до леса, а что делать там… Может, умирать? Все части на земле рядом с ним, бледная – еще бледнее, чем раньше – кожа вся в грязи, уже приобрела синеватый оттенок. Какузу удивляется – как же это, что же это за бессмертие? Столько понтов, а на деле взял и помер тупой жрец, подумаешь, на части разорвали и закидали землей. Может правда, прошло слишком много времени? Опоздал… Омертвевшая кожа неплохо поддавалась швам, Какузу аккуратно – на сколько хватило его сил и терпения – сшил все части вместе. Пришивая голову, вспоминал, как это обычно происходило: седая голова матерится без остановки, щурится, лицо от боли кривится, но потом всегда довольно улыбается, нараспев тянет «Спасииибочки, Кузууу». А сейчас ничего, даже ресницы не дрожат, глаза закрыты мертвым сном, и кожа не собирается теплеть. Наверно, нужно подождать. В такую передрягу Хидан еще не попадал, конечно, нужно больше времени на восстановление. Просто подождать. Какузу опять чувствует укол сожаления из-за отсутствия масок. На них было очень удобно спать. По коже тянет прохладным ветерком, небо начинает светлеть над пышными кронами деревьев. Какузу никак не может открыть глаза, по большей части просто не хочет. Очередной день неприкаянной жизни – ни смысла, ни цели. Сбоку слышится шорох и Какузу, вспомнив вдруг, почему он здесь, резко распахивает глаза и прислушивается. Он знает, на что надеется. Осторожно обернувшись, он замечает лисицу, копающуюся в траве и грязи – мышкует, охотится. И это совсем не то, чего Какузу ждал. Переводить взгляд на все такого же холодного и мертвого напарника не хотелось до боли. Какузу никогда не верил в богов и не думал о них. А сейчас он мысленно проклинал чертового Джашина, обращаясь к нему с единственным вопросом – почему бросил своего последователя, самого верного и кровожадного, почему забрал бессмертие? Таков его дар? Такова его помощь? Такова плата за верность? Он откинулся спиной на шершавое дерево, безэмоционально взирая на сшитое тело. На кой черт он вообще сюда приперся, только еще раз убедился, насколько паршивое его положение. Какузу смотрит на нити, прошившие бледную грудь и думает. Едва ли осознает, о чем – отчаяние погрузило его в мысленный транс, оберегая от поспешных и опрометчивых решений. Его расчетливый рассудок сам ищет выход. Глаза прикованы взглядом к нитям, и в голове начинает созревать план. Ну как план. Идея, вряд ли воплотимая, но идея. Все лучше, чем заживо покрыться мхом у этого треклятого дерева. Просто воскреси его, черт возьми. Ты же умеешь, ты сам себя практически воскресил. Да, было чертовски трудно, но ты же смог. Неужели не сможешь еще раз? Приходится здорово напрячь память, чтобы вспомнить нужные печати. Удручает количество необходимой для этой техники чакры – у Какузу просто столько нет. Значит, придется прерываться. Процесс растянется надолго. Ну, заняться, вроде, все равно нечем, а? Так. Оживить мертвое Хиданово сердце не получится. Значит, нужно новое. Найти здесь человека, конечно, возможным не представляется, но… Какузу косится на горделиво проходящего мимо оленя, и, черт, выбор не велик. Хотя бы так. Потом убраться из этого гребанного леса и найти людей. А пока – что есть, то есть. Нити не так скоры, как раньше, но и этого достаточно, чтобы поймать ловкое животное, опутав тело. Кости ломаются, олень хрипит, умирая, но не вызывает у Какузу ни капли сочувствия. Это его враг. И сейчас совсем не до сожалений. Сердце, большое и сильное, занимает место в груди мертвого жреца, и Какузу, не теряя времени, садится рядом, начиная концентрировать чакру в руках и нитях. Птица, дракон, птица. Свинья, тигр, змея. Концентрация. Нити, вздрогнув, вспоминают знакомые печати. Тянутся к сердцу, прошивают его, срастаются, пускают по себе кровь, как по венам. Что ж, уже неплохо. Дракон, змея, тигр. Концентрация. В голове мутнеет, горизонт едва покачивается. Держись, твою мать. Прекрати себя жалеть. Тигр, птица, свинья. Веки дрожат, чакра почти закончилась. Отдал все, что было, но оленье сердце бьется, благодаря его усилиям. Бьется, оплетенное нитями из его рук. Отделять их пока рано, слишком слабы, не выживут сами. Какузу ложится на бок, стараясь не пережать черные сосуды, и разум отключается почти сразу, не давая даже обдумать свои действия. Он делает все на инстинктах, единственная его цель – выжить и оживить своего дурного напарника. Зачем конкретно – он даже не придумал. Просто. Чтобы не быть одному? Слабоватое оправдание, совсем не в его духе. Но и он уже не совсем он. Восстановление чакры заняло неприлично много времени. Сколько конкретно – определить Какузу не смог. Его вырубило – было светло. Очнулся – тоже светло. Никакого значения это, конечно, не имело, главное, чакра вернулась, и он готов продолжать. Концентрация. Дракон, змея, тигр. Нити шевелятся медленно, будто просыпаясь, начинают спутываться в клубок вокруг сердца, расходиться по телу, опутывая или замещая органы. Какузу не имеет над ними власти сейчас – они делают все сами, выбирая, как поступить целесообразнее, таков принцип техники. Кажется, он слышит глухой треск – нити ломают кости, заменяя их собой. Какузу помнит, каково это. От боли хотелось биться головой о камни. Он усмехается, думая, как Хидану повезло не испытать эту технику на себе в живом состоянии. Ругался бы наверно, орал так, что в Конохе бы услышали. Крыса, собака, кролик. Концентрация. Становится, почему-то, больно. Наверно, потому что у него самого теперь нитей вдвое меньше. Слабость накатывает волнами, и немного даже страшно – самому бы не отъехать от таких манипуляций. Птица, дракон, птица. Нити перестают шевелиться, кажется, заняли свое место. Какузу смотрит на пучки, тянущиеся от его рук к сердцу в груди Хидана и замирает, на миг, в замешательстве. А как теперь их разъединить? Просто… разрезать? Разорвать? Он никогда об этом не думал. Возможно ли это вообще? Какузу показалось, что кожа Хидана начала розоветь. Или это игра света от нежного закатного солнца обманывает глаза. В любом случае, нитям потребуется время. А каким образом рассудок Хидана к нему вернется, и вернется ли, Какузу даже думать не хотел. Он искал достаточно острый камень, поднимая то один, то другой, пытаясь найти нужный. Один из осколков показался подходящим, и Какузу замер с поднятой над нитями рукой. На что это будет похоже? Насколько будет больно? Набрав побольше воздуха, он резанул осколком по нитям. Они, на удивление, легко поддались и, извиваясь, замотались из стороны в стороны. Из каждой капала кровь, но потеря не казалась весомой. Какузу прижал руку к груди, чтобы убедиться, что его старое, едва живое сердце еще бьется и не сбивается с ритма. Интересно, почему у него получилось. Почему все не пошло наперекосяк, почему техника вообще сработала? В голове зародилось любопытство – теперь есть хоть какие-то мысли, кроме отчаяния и жалости. Конечно, он не знал ответа, и узнать было неоткуда, не найдется еще одного такого же безумного психа, решившегося на что-то подобное. И ради кого? Ради раздражающего напарника? Как же замучило одиночество. Чакра теплилась у сердца, ее снова почти не осталось. Не находя иного способа скоротать время, Какузу снова привалился к дереву, складывая руки на груди, и закрыл глаза. Больше ничего он не мог сделать, либо его затея сработает, либо нет. Солнце нещадно било в глаза, хотя густые деревья надежно скрывали Какузу от его света. Лучик пробивался меж листьев, прицельно светя ему в лицо, будто нарочно раздражая. Утренний птичий кипиш тоже бесил нещадно, который день он уже это слушает, мысленная желая свернуть каждой чертовой птице шею. Он вытягивает руки вперед, разминая мышцы, открывает глаза, хмурит брови. Разум на удивление чист, без тревоги и бредовой опасливости, он уже с трудом может вспомнить те времена, когда каждое утро просыпался в относительном спокойствии и здравом уме. Краем глаза он видит движение, чувствует чужое присутствие и дыхание сбивается, заставляя втягивать воздух с чрезмерным усилием. - Какузу? Он закрывает глаза. Вздыхает глубоко, закрывая лицо руками. Думает, что спит. Хидан тянет руку вверх, смотрит на нее, шевелит тонкими пальцами. На его лице недоумение, потерянность, он, судя по всему, совсем не понимает, как оказался здесь. Что с ним. И почему он жив. - Какузу… Если бы ты только знал… Какузу оборачивается, смотрит на Хидана – живого – и пытается запечатлеть это в своей памяти навсегда. Швы не заживают, части тела только на нитях и держатся. Регенерации у Хидана больше нет, и Какузу рассеянно проводит пальцами по швам на руке, будто деловито проверяет свою работу. Жрец смотрит на его пальцы, не совсем понимая, что происходит, и взгляд его мечется от одного шва к другому. Вдруг, очнувшись, он хватается рукой за грудь, чувствует за ребрами мерное биение, и смотрит на Какузу, сведя к переносице брови. - Что ты сделал? - Я тебя вернул, - коротко отвечает Какузу, отодвигаясь к уже полюбившемуся дереву. Он сдерживает себя, прячет восторженные эмоции подальше и строго смотрит на Хидана. Хотя, честно, хочется улыбаться. - Как? Раны не заживают… - Хидан уныло смотрит на швы, - Я не слышу Джашина. Не чувствую ничего. Я теперь такой же, как ты? - Ничего другого предложить не могу. - Это… очень странно. Будто в моем теле кроме меня кто-то еще. Они движутся, эти нитки, я чувствую их. Странно. Ты постоянно их чувствуешь? – Хидан смотрит так наивно, но так обреченно, что у Какузу сводит челюсти. - Привыкнешь. Я привык. И перестал обращать внимание. - Жутко как-то. И… это ведь не мое сердце? - Нет. Какузу отворачивается, прячет лицо за спадающими спутанными волосами, и его искажает болезненная гримаса. Ему почему-то больно, до горечи обидно, и совестно. Хидан умер, его жизнь закончилась, и ему никогда не пришлось бы больше бояться, или страдать, расстраиваться и обижаться. А он его вернул – чистый эгоизм. Вернул для себя, из-за своего глупого страха, глупого одиночества. - Так и что мне теперь… У меня может быть много сердец, как у тебя? И маски, да? У тебя это выглядело круто, у меня тоже так будет? А как управлять нитями? У меня пока не получается. А техники я могу использовать? И что… - Прости. Поток вопросов резко оборвался, Хидан все так же рассеяно смотрел на свои руки, сшитые почти в тех же местах, что и у Какузу. Кажется, он с трудом соображал, и не сразу среагировал на прервавшего его напарника. - За что? – он повернулся, затуманенным взглядом глядя на спину Какузу. Ни одной маски. Какузу не ответил, сжимал зубы, стараясь не выпалить все свое совестливое признание, раскаяться и признать свои слабости. Понимая, что ответа не будет, Хидан снова принялся себя разглядывать и ощупывать швы, медленно водя ослабшими руками. - Да, у тебя может быть несколько сердец. И маски можешь сделать, какие тебе захочется. Управлять тоже научишься, я научу, но в основном это зависит от тебя. Тебе нужно почувствовать каждую нить, научиться ощущать их как продолжение себя, - твердо ответил Какузу, хоть и голос предательски грозился сорваться. И замолчал, не в силах сказать что-то еще. - Первым делом они ушли с этой богом забытой поляны и из глухого темного леса. Вне его дышалось гораздо свободнее, Какузу почувствовал себя легче и живее, начиная, наконец, размышлять, куда им следует отправиться и где добыть сердец. В идеале, штук восемь на двоих. Подумать только. Удалось вспомнить один из его тайников, находящийся поблизости. В нем Какузу предусмотрительно запас деньги, еду, расходники и плащи. Плащи Акацуки. Что ж, очевидно, уже неактуально, так что плащи надели вывернув наизнанку, красным цветом наружу, но хотя бы без примечательных облаков. Несколько дней они шли в сторону ближайшей небольшой деревни, все это время Какузу старался научить Хидана обращаться с нитями. Довольно трудно вложить в эту седую голову новые знания, особенно когда Хидана накрывало сожалениями и скорбью по его бывшему богу. Но в целом он неплохо держался. Он смог высвободить из шва несколько нитей и почесать себе нос – восторгу не было предела. Жрец радовался такому малому успеху, заваливая новыми вопросами, просил научить концентрировать чакру, научить техникам и печатям. Удивительная тяга к новому изумляла Какузу – как быстро этот болван адаптировался к новым условиям. И не скажешь, что был мертв столько времени. Услышав в какой-то момент голоса, Какузу захлопнул Хидану рот рукой и прислушался, чувствуя на ладони горячее дыхание. Кожа покрылась мурашками, ощущения снова напомнили, что Хидан живой, вот он, идет рядом с ним, как всегда, ни на миг не умолкая. Голоса доносились с просеки, на которую Какузу и Хидан предусмотрительно не выходили. Разговор, насколько Какузу мог разобрать, казался довольно беспечным и обычным, да и так орать в лесу будут разве что торгаши или селяне. Значит, не шиноби. Вот это повезло. Какузу быстро инструктирует Хидана, чтобы не мешался под ногами, указывая ему остаться за деревьями, все равно ничего толкового он сейчас сделать не сможет. Хидан кивает, немного обиженно хмурясь, видно, как ему хочется убедить Какузу, что он может пригодиться, но держит язык за зубами. Потрясающая сдержанность, такая несвойственная, и Какузу снова чувствует болезненный укол совести. Совесть гнала его к Хидану, теперь совесть корит его за этот поступок – как тяжело разобраться в чувствах. Прохожими оказались трое торговцев, так неосмотрительно ведущих громкий спор посреди леса. Они совершенно не обратили внимания на треск веток, шуршание листьев – подкрасться к ним не составило труда. Одного Какузу убил сразу, метким выпадом руки пробивая шею, двое других кинулись наутек, бросая свои тюки и мешки на землю. Пришлось броситься следом, стараясь дотянуться до ног нитями, но вдруг из-за дерева прямо наперерез выскочил Хидан, согнул руку в локте и достал одного купца, тучного и неповоротливого, опутав нитями шею. Какузу едва не споткнулся от неожиданности, но все же огромный опыт и вернувшееся хладнокровие не позволило последнему несчастному от него скрыться. Привычными движениями родных нитей Какузу забрал сердце у первого им убитого – те жадно впились в него, довольно опутывая, кровь горячела, и хоть в сердцах обычных людей почти не было чакры, сил все равно прибавилось. Вздох облегчения сорвался с его губ, он прикрыл глаза, радуясь ощущению, по которому успел соскучиться. Обернулся и увидел Хидана, зависшего у двух оставшихся купцов. Один из них, которого он сам и поймал, был еще жив, сучил ногами по земле, поднимая пыль, цеплялся пухлыми пальцами за нити, пытаясь отнять их от шеи. - Сломай ему шею, Хидан. Жрец поднял нерешительный взгляд на Какузу, размял пальцы, будто примеривался. Сосредоточился, каждая мышца его напряглась – он усиленно пытался отдать нитям приказ сжаться и переломать шейные позвонки своей жертве. Какузу видел, как ему это непривычно, как тяжело свыкнуться с мыслью, что больше никаких ритуалов, жертвоприношений и боли в его жизни не будет. Раздался едва различимый хруст, и купец обмяк. Какузу выдохнул. - Я смог. Видел? Кузу, ты видел? У меня получилось! – Хидан бросился к Какузу, обнимая его за шею в порыве такой наивной детской радости. Если бы только дети убивали людей, они бы радовались именно так. Какузу не двигался, позволяя себя обнимать, и чувствовал нити из руки Хидана – они легко касались его лица и швов, будто ощупывая. Хидан их, наверно, сейчас не контролировал, он ведь забыл их убрать. Какузу коснулся спины жреца, возвращая его внимание к себе, и кивнул на купцов. - Эти двое – твои. У тебя в груди оленье сердце, выбрось его. - Оленье?.. Ох, блядь… Мерзость, - Хидан поежился и отошел, содрогаясь. Развернулся и решительным шагом направился к трупам торгашей, но остановился – не мог определиться, с какого начать. - Давай. Пробей ребра и дай нитям волю. Они знают, что нужно делать. Сказать легче, чем сделать. Но Хидан постарался выбросить из головы ворох ненужных мыслей и обратиться к нитям так же, как он сделал это совсем недавно. Те зашевелились, сперва вразнобой, но наконец собрались вместе, слегка оттягиваясь назад, и с размаху пробили грудину его жертвы. Впились в сердце, опутали, забирая себе. И, как и говорил Какузу, нити знали, что делать. Это не заняло много времени, и Хидан, изрядно взбодрившийся, сжал в руке оленье сердце и, размахнувшись, выбросил его куда-то в глубь леса. - Каков кайф! Теперь я тебя понимаю, Кузу, ощущения охуительные. Эти два сердца, это так странно, они бьются по-разному, но мне так хорошо. Какузу позволил себе усмехнуться, подходя к Хидану. - Это сердца обычных людей. Что с тобой будет, когда ты почувствуешь чью-то стихию в груди, забрав сердце у шиноби… - Ооо… - Хидан склонил голову набок и прикрыл глаза, - Это еще приятнее? Значит, ты тоже всегда ловил от этого такой кайф? А с виду и не скажешь… - Потому что не пускал слюни от удовольствия, как ты. - Зануда. Хочу еще сердец. А как сделать маски? - Нужна деревня, маски надо сделать своими руками. Судя по этим купцам, деревня недалеко, - Какузу посмотрел вдаль в ту сторону, куда направлялись торговцы и вздохнул, - Хидан, обещай мне. Жрец округлил свои малиновые глазищи, внимая словам. Какузу такого взгляда не выдержал, отвернулся, снова почувствовав вину. Почему-то она никак не хотела его покидать. - Пока мы будем в деревне, ты будешь вести себя так, как я скажу. Нам нельзя привлекать внимание. Обещай. Хидан расплылся в своей фирменной хитрой улыбке – раньше такая мина не предвещала ничего хорошего. Но сейчас почему-то казалось, что его безрассудство поугасло, может, бесценный опыт гибели наконец поправил какие-то съехавшие шестеренки в его голове. - Обещаю. Но ты купишь мне то, что скажу я! Я хочу жрать, и саке, и спать на удобной кровати, а не на пожухлых листьях. Я, кажется, устаю не так сильно, как раньше… Но все-таки. Какузу кивнул, понимая, что это меньшее, что Хидан мог бы попросить. Меньшее, что Какузу может ему дать. - Деревня оказалась действительно очень маленькой, но гончар в ней все-таки был, а значит, и глина. Хидан настоял, чтобы первым делом завалиться в едальню и снять в гостинице номер, а за масками пойти на следующий день. Мучимый совестью Какузу отказать не мог. Хидан беззаботно уничтожил двойную порцию ребрышек, залился от души саке и в совершенном блаженстве развалился на стуле, откинув голову. Какузу качал в руке стопку, задумчиво пялясь в окно. - Мне кажется, я неделю жрать не захочу, - сыто вздохнул Хидан, - теперь понятно, чего ты постоянно ворчал. Ты почти не чувствовал голода. И не уставал. Но ты же, блядь, понимал, что у меня нет таких ниток, что я устаю, и хочу жрать, а все равно вел себя как мудак. - Прости, - отстраненно ответил Какузу, все так же глядя в окно. Кажется, даже не заметил, что что-то вообще сказал. Хидан удивленно вздернул бровь, как-то недоверчиво вглядываясь в задумчивое лицо напротив. Не мог решить, насколько это странно. Достаточно ли это странно, чтобы начать беспокоиться, или теперь это станет нормой, и лучше постараться не спугнуть такое поведение напарника. Решил промолчать. - Уснуть никак не получалось. В полной тишине, темноте, Хидану казалось, будто он слышит чертовы нити, слышит, как резонансно бьются сердца. Частый неровный пульс бился в ушах, отгоняя сон, и Хидан сжимал челюсти, стараясь не обращать внимание. - Какузу, - шепотом позвал он и потянулся рукой к рядом стоящей кровати, - Ты спишь? - Уже, очевидно, нет, - послышался недовольный приглушенный голос в ответ. - Как ты умудряешься уснуть? Это же пиздец. Я их слышу. - Не знаю. Просто привык. - И сколько нужно времени, чтобы привыкнуть? – Хидан начинал распаляться, привычно повышая голос и разжигая эмоции, - День? Неделю? Год?! Я с ума сойду! - Ты уже сошел с ума, Хидан. Просто закрой глаза и спи. Жрец засопел, завозился, нервно отбрасывая покрывало с ног. Ему резко стало жарко. И неудобно. И матрас жесткий, и подушка дурацкая. Мышцы сводило от беспомощности, лежать спокойно не удавалось, как бы он ни старался. - Прекрати ерзать! - Не могу! Не могу спать, черт тебя дери. Какузу шумно вздохнул. - Иди сюда. Хидан резко поднял голову, вглядываясь в темный силуэт сбоку. Выражения лица Какузу не разобрать, пошутил он, или нет, и не поймешь. Но Хидана дважды просить не надо, если это поможет – он готов хоть на дерево влезть. Он встает с кровати, быстро перебираясь на соседнюю, ложится на бок рядом с Какузу, смотрит тому в лицо, различая в темноте зеленые глаза. Слышит его сердца и вдруг становится спокойнее – все четыре сердца бьются в каком-то осторожном резонансе, складывающемся, в принципе, в довольно убаюкивающий ритм. - Поэтому я мог спать в лесу. Потому что я слышал твои сердца. Они отвлекают… Будто как и раньше, это все твои сердца… - Хидан закрыл глаза, поддаваясь мерному биению, позволяя ему себя успокоить. Какузу подумал, а сколько раз Хидан засыпал, вслушиваясь в биение его сердец? Насколько близко он был? Ничего не ответив, он провалился в сон, оставляя размышления на потом. - С утра направились к гончару. Подозрений их просьба не вызвала – подумаешь, глиняные маски, кто таких не делает? Маски много где продавались, их носили на праздники и народные гулянья. Какузу решил делать маски сам и себе, и Хидану, в конце концов, такой опыт у него уже имелся. Ему хотелось сделать себе такие же маски, какие у него и были. Они ему нравились. Хидан же терялся в возможном выборе и своих собственных о них представлениях. - Я хочу, чтобы они были похожи на кошек! - Кошек? – Какузу удивленно уставился на жреца. Он не думал, что у Хидана вообще были какие-то предпочтения среди животных. - Да. У кошек девять жизней. Это не совсем бессмертие, но довольно близко, а? Какузу хмыкнул, подготавливая глину, - Кошки так кошки… Маски получились красивые. Новые, гладкие, Какузу медленно провел рукой по точной копии маски воды. Привычные бездушные глаза, полосы на щеках… С трудом верилось, что они снова вернутся к нему. Хидан разглядывал свои – четыре белые маски, напоминающие кошачьи морды, отличавшиеся друг от друга цветом обводки вокруг глаз. Такая мелочь казалась ему настоящим чудом, он с нетерпением ждал, когда они оживут. Какузу аккуратно обернул каждую маску бумагой и убрал в мешок, до поры. Сперва нужно добыть сильные сердца разных стихий, а это уже гораздо сложнее изготовления масок. В деревне не ощущалось сильных шиноби, в принципе, вообще никаких шиноби не ощущалось. Значит, придется отправиться в сторону более крупных деревень, в надежде поймать какой-нибудь патруль в засаду. Начинать всегда тяжело.