За нас обеих помни

- Пойдем, - она протягивает мне руку, словно я не в состоянии сама подняться с места. Я тоже протягиваю ей руку, отвечая на этот доверительный жест скорее по инерции. Мы выходим из палаты в пустынный, пропахший лекарствами и хлоркой коридор. Она идет впереди, я рассматриваю ее фигуру, слушаю звук ее шагов. Я хочу испытать к ней интерес, я хочу ответить на ее интерес ко мне. Но я не могу. Меня слишком крепко и надолго заперли в пустоте моего собственного сознания. Она много лет пытается вытащить меня. Разбить купол. Теперь я понимаю это четче, чем хотелось бы. Мы проходим больничный пост. Медсестра кивает ей с приторной улыбочкой, а затем цепляет на мой ворот жучок. Среднего размера пуговица больше этого устройства, но сила его велика. Оно не даст мне «спрашивать». Оно сделает меня безучастной, а ее молчаливой. И мы снова станем говорить о здешнем «несъедобном» кофе, может быть, в конце прогулки удостоим вниманием погоду. - Стоило ли выходить? – спрашиваю я, указывая взглядом на черненькую горошину, прилипшую к моей больничной пижаме. - Это пустышка, - она пренебрежительно щелкает по жучку указательным пальцем, словно пытаясь стряхнуть с меня нахальное живое насекомое. Я бросаю ей недоверчивый взгляд исподлобья. Но я не удивлена. Нисколечко. Я чувствовала, что этот день настанет. Я знала, что однажды привычная система моей жизни даст сбой. На то она и система. - В жизни без смысла обычно дохера смысла, - вдруг говорит она. Должно быть, я думаю слишком громко. Или она просто знает меня лучше, чем я сама знаю себя. Что ж, это не удивительно. Сейчас она полностью обладает мной, потому что у нее есть ее память. Память о том, кто я такая. Слишком важная информация. Хочет ли она поделиться ей со мной? Хочет. Слишком сильно хочет… на грани помешательства. - Да, - просто соглашаюсь я. Мне нечего добавить. Нечем подсластить это примитивное «да». Я не умею быть сладкой. Что-то мне подсказывает, что и в прошлой, утерянной жизни тоже не умела. - У нас не так много времени, - тихо говорит она, моментально переставая улыбаться. Расставание с каждым разом все болезненнее отражается на ней. Я давно замечаю, и это должно прекратиться. И мне жаль, что она не может прекратить, самостоятельно поставив точку. – Задай мне вопросы. «Прошу тебя, умоляю, задай!» - я вижу в ее зеленых глазах немую мольбу. Пара мгновений, и она скажет это вслух. - Кто мы друг другу? – я не даю ей повода умолять меня. - Есть предположения? – ее голос звучит иронично, но лицо пугающе серьезное, белое, как простыня на моей больничной койке. - Есть, - быстро отвечаю я. Потому что время пошло. – Мы были вместе. Пара. - Тепло… можно даже сказать – горячо, - она все с той же иронией выдыхает эти слова. Ирония показная, чтобы спрятать истинные чувства. Она боится сорваться, потерять контроль. - Женаты, - просто говорю я. Это не вопрос, это утверждение. В глубине души я знала, что это так, но мне проще было не думать об этом. Я вспоминала эти мысли только тогда, когда она приходила ко мне, принося эти странные «мои любимые» цветы. Раз в две недели. - Да. Были. Ее голос звучит надтреснуто. Возможно, стоит прекратить это прямо сейчас. Я должна сказать, что больше не хочу, чтобы она приходила. Мне наплевать на ее страдания. Я ничего не чувствую. Не помню. Не люблю. Не могу вернуться «к ней» даже мыслями. Ее надежды напрасны… Солгу ли я, сказав это? - Любопытная разница в возрасте, - вдруг отмечаю я. Мне было бы проще, окажись она моей дочерью. – Тебя выдали за меня по принуждению? – редкостью это было не назвать. Я помню уклад жизни, структуру общества, официальную версию «религии», правила дорожного движения, названия городов и сигарет. Я помню все… кроме самого главного... Что ж, брак по расчету – дело нехитрое. Обыкновенное… среди обоих полов. Женщины соответствующего ранга и дохода частенько берут себе младших жен, когда карьера сделана, высоты достигнуты, когда стремиться уже особенно не к чему, разве что… к потомству. Кто-то должен был рожать наследников, делая это на официальных правах. Ну и поднести старушке стакан воды, попутно удовлетворив и другие ее потребности. Я разглядываю ее безо всякого стеснения, а она смотрит на мои губы. Она всегда на них смотрит. - Думаешь, я седьмой год прихожу сюда, чтобы полюбоваться на то, как нелюбимая жена не помнит меня? – она снова улыбается. Привлекательная «девчонка», у меня хороший вкус. - Все может быть, - я пожимаю плечами. - Может, - теперь она смеется. Искренне. И я чувствую горечь в этом смехе. Едва уловимый привкус полыни. Она страдала из-за меня, по моей вине… много. Я почти что физически ощущаю это. – Только в нашем случае вариант номер два. - То есть? – я полностью фокусируюсь на ее занятной мимике. - То есть «нелюбимая» жена – это я. Мы с тобой не взаимно предначертанные. Еще лучше! Я помню, что это значит. В нашем мире такое тоже сплошь и рядом, особенно среди женщин. - Тогда почему… - Из жалости, - быстро отвечает она, не дав мне закончить вопрос. Я внимательно смотрю на нее. С какой поразительной уверенностью она говорит мне о моих чувствах. Жалость… Неет, подобный унизительный альтруизм на меня не похож. Я чувствую это каждой клеткой своего мозга… своего тела. Я никогда не стала бы… - Я говорила тебе, что так? – спрашиваю я, мой голос становится мягче, участливее, я удивляюсь этой интонации, а вот она, кажется, нет. Она меняется в лице. - Нет… не говорила, - она медленно прикрывает веки и я вижу влажный блеск под ее ресницами. – Не говорила и никогда не показывала. Просто ты по самой своей сути не можешь… не могла любить меня так, как я люблю тебя. У тебя была другая истинная, но вы больше не были вместе. Были в разводе двадцать шесть лет. Ты была первой женой Верхинии Вандермаер, первой из четырех «первых леди». Я молчу. Это имя никак не отзывается ни в моем мозгу, ни в моем сердце. Я знаю, как звали бывшего премьер-министра, но наши с ней отношения были напрочь стерты из моей памяти. Мастерски стерты, как и отношения с… Я силюсь вспомнить ее имя. Даже не само имя, а его звук. Хочу представить, как оно касается моего языка, слетает с моих губ. Хочу… и не могу. - Назови мне свое имя, - мягко прошу я. Она удивленно смотрит на меня. Видимо, ожидала совсем других вопросов, относительно моей жизни с Верхинией, о моей политической карьере, о том, почему я попала сюда, почему подверглась «корректировке сознания», о чем угодно, только не о ее имени. - Люция, - тихо отвечает она, подсевшим голосом. – Люция Айпер. - Ты сейчас замужем, Люция Айпер? – я задаю этот вопрос, потому что хочу понять… прояснить для себя кое-что. Раз и навсегда. Она нетвердо кивает в ответ. - Дети? - Да. Мальчик и девочка. - Хорошо, - я улыбаюсь. Искренне. – Дань обоим «партиям» сразу. - Типа того, - она тоже улыбается. Упоминание детей сглаживает ее острые, резковатые для еще довольно молодой женщины, черты. Мы умолкаем, теряя драгоценные мгновения. Время – наш враг и наш друг. Я помню это выражение, но не помню, где и когда слышала его. Чье это было выражение? Мое, быть может… За эти мгновения я могла бы придумать сотни интересующих меня вопросов. Тысячи. Я ведь разобранный пазл, распущенное кем-то вязание, вино, перелитое из собственной «родной» бутылки в неуместную тару. В кастрюлю, будь она неладна! Почему я молчу, придумывая все эти нелепые сравнения? Почему не спрашиваю о своем прошлом, о «нас»? Потому что больше нет никаких «нас», и мне тяжело будет сказать ей об этом. Хотя она и так все прекрасно знает. У нее давно другая жизнь. Семья. - Женщина? – я первая нарушаю тишину, забрав у нее возможность снова впиваться взглядом в мои губы. Я знаю ответ, но хочу услышать от нее… почему-то. - Да, - сухо отвечает она. Конечно, ни один мужчина не взял бы ее… после такого-то первого брака. - Удачно? - Терпимо. Она злится, нервничает и очень хочет мне что-то сказать, но не решается. Я чувствую от нее волны обиды… справедливой обиды за то, что я слишком долго не хотела замечать. - Не злись на меня, Люция, - неожиданно произношу я. – Не злись, что слишком долго не спрашивала. Я не хотела и не хочу, чтобы ты страдала, просто я ничего не… Она бросается на меня, словно пантера. Я не успеваю отскочить… или не хочу... Я просто стою, не шевелясь, ощущая на своем лице, шее и груди горячие, рваные поцелуи. Они пропитаны горечью и безнадегой. В них нет интимного подтекста, они не могут возбуждать, в них есть только боль. Искренняя до неприличия, острая, как скальпель, боль. И я не могу ответить на них, потому что не чувствую ничего похожего. «Любимая», - я отчетливо различаю это слово. Она шепчет его, как мантру. Именно это она хотела сказать мне столько лет, с самого начала хотела, но не могла. - Это ты меня прости, ты ни в чем не виновата, - она так же порывисто отстраняется от меня, как только что целовала. - Я не вправе ничего от тебя требовать, просто не сдержалась, слишком затянувшаяся пытка, - она снова умолкает, утирая слезы кончиками пальцев. Это бесполезно, они уже пролились. Щеки мокрые, как после дождя. Я смотрю на нее и не могу наглядеться. Умею ли я сама плакать? Мне почему-то кажется, что нет. - Да, Лютер Кайзер облагодетельствовал меня по полной программе, разрешив свидания с тобой, - она усмехается, запрокинув голову назад, словно пытаясь справиться с носовым кровотечением. - Изощреннейшая пытка. Полностью в его стиле. Я даже представить себе не могла, что это так… нестерпимо больно. Она снова замолкает. На ее браслете пищит «напоминание» - положенное время на исходе. - Как ты договорилась насчет прослушки? – спрашиваю я, не зная, что ответить на ее страдания. С этим нужно закончить, и я подумаю «как». Пока не могу думать, не в состоянии. Слишком многое надо понять, принять… переварить. - Видишь ли, моя супруга почти в таком же восторге от нашего брака, как и я… если не в большем, - она моментально прячется за сарказмом. Она боится, что переборщила с эмоциями, боится, что ее чувства мне в тягость, боится снова не сдержаться. И я отчаянно хочу почувствовать хоть что-то в ответ. Я не хочу быть пустым сосудом. Мне осточертела моя бесплотность. – У нее есть своя история, в которой мое присутствие лишнее. - Вы спите вместе? – зачем я это спрашиваю… Она окидывает меня каким-то совершенно незнакомым мне, хищным взглядом. Секс… в нем столько секса, ничем не прикрытого, не замаскированного. Она вдруг ставится совсем другой… живой, до безумия притягательной. Я ловлю себя на мысли, что хочу приблизиться к ней, чтобы запустить руки в ее черные, слегка растрепанные волосы. - Бывает, - четко произносит она, пока я отряхиваюсь от этого наваждения. – Это что-то меняет? - Ничего, - я равнодушно пожимаю плечами. На этот раз оно показное… «равнодушие». Я хорошо владею своими эмоциями, мимикой, голосом. Странно, если бы «экс жена» Верхинии Вандермаер не умела этого делать. - Если ты скажешь, чтобы я… - Нет, - я вскидываю вверх ладонь, останавливая ее от ненужных нам обеим клятв и обещаний. Она согласно кивает. Она разочарованна. Не такого ответа хотела, но ожидала именно такого. - Люция, - я в третий раз называю ее по имени. Я хочу вспомнить ее, почувствовать ее, только вот не знаю, выдержу ли я собственные воспоминания. Она с беспокойством смотрит на меня, словно понимает, что я хочу сказать. – Зачем тебе все это? Зачем ты мучаешь себя, приходя сюда? У тебя есть собственная жизнь, за пределами этого дерьма, - я обвожу пространство рукой. - Семья, дети, все, чего я больше не смогу тебе дать. Не проще ли прекратить, пока не поздно? Если ты хочешь вытащить меня отсюда, то лучше оставь эту идею. Мне не нужно, чтобы ты подвергала себя опасности, потому что я – ничто. Меня больше нет, понимаешь… Она подходит ко мне так близко, что я, кажется, начинаю слышать стук ее сердца под темно-вишневой водолазкой. Жар ее дыхания опаляет мне ухо. Она гладит меня по спине, и я не знаю, действительно ли хочу, чтобы она прекратила. - Ты – это все, - ее горячий шепот растекается по моим венам. – И нет таких слов, которые хотя бы приблизительно описали то, что я чувствовала, когда думала, что тебя действительно больше нет. Она касается губами моей щеки и уходит. Быстро-быстро, не оставив мне шанса сказать самое главное: «не приходи больше». - -