Кровь на снегу

С той поры, как я покинула Даггерхорн, прошло… сколько?.. Неужто и впрямь два года? Я потеряла счёт времени в этих скитаниях. Прожигала жизнь, деньги и горло — пойлом, навеселилась всласть. Наплакалась до изнеможения. Я ненавижу прощаться. Достаточно было раз в жизни попробовать, чтобы понять — это, чёрт побери, не моё. Ладно, одно хорошо — в моей новой жизни хотя бы прощаться не с кем, поскольку я толком не успеваю узнать людей, с которыми коротаю время. Моё новое правило — больше никаких близких знакомств, никаких привязанностей и, как следствие, никаких подвергнутых смертельной опасности жизней. Никакого дома — не приведи Господь пущу корни, а там и до подозрений бдительных соседей недалеко. В таких делах новые соседи значительно хуже старых — не успев привыкнуть к тебе, они наблюдают зорче, а значит, и замечают любые странности. До чего я соскучилась по своим прежним соседям и, что куда важней, по Сезару… Надеюсь, он живёт мирной счастливой жизнью с Люси и кем-нибудь любящим. Настанет время, когда я найду его и навещу. Вообще я стараюсь держаться лесов. Лес — надёжнейшее укрытие для оборотня, возможность одновременно спрятаться и поохотиться, ну или, по крайней мере, лапы размять. То был обычный весенний вечер, прохладный и свежий после дождя. Я от нечего делать носилась за оленихой неподалёку от незнакомой мне деревни, как вдруг заметила в чаще какое-то подозрительное движение. Затаилась, забыв о безрогой, которая сразу же дала дёру. И ведь не прогадала… Из-за деревьев показался волк, и он был… снежно-белым! Всего один раз довелось мне увидеть волка такой окраски. Всего один раз, в прошлой жизни, по ощущениям так давно и как будто бы только вчера. Ветер дул в мою сторону — это маскировало моё присутствие, но его запах, особенный и узнаваемый, я ощущала сполна. Сомнений не оставалось — это отец Соломон. Прошлое, от которого я бежала, само настигло меня. Я с презрением отринула мысль о побеге. Набегалась, надоело. Интерес был в разы сильнее — какой он сейчас? Как живёт он с тех пор, как стал тем, что ему противно? Белый волк вскинул голову, словно принюхиваясь, и вскоре сорвался с места. В растерянности глядя в ту часть леса, где он скрылся из виду, я подумала — чем чёрт не шутит, раз уж прошлое никак не хочет оставить меня в покое, я сама могу на него поохотиться. *** Я задержалась на новом месте — в деревне, соседствующей с той, на которую положила глаз. Раз отец Соломон не живёт в моей, он, скорее всего, оттуда. Я изучила округу — как оказалось, деревня эта скорее городского типа, хорошо застроена и снабжена своей собственной рыночной площадью. В общем, удобно аж жуть. Отец Соломон больше не попадался мне на глаза, как нарочно, однако ж моё упрямство в конце концов было вознаграждено — на первый взгляд совершенно бесцельно бродя по рынку, я вдруг увидела девочек, которых прежде встречала лишь раз, но запомнила навсегда. Ясно. Он не отрёкся от дочерей. Они с ним. Желание узнать, что сейчас из себя представляет тот человек, которого я в своё время спасла, окрепло, и я решила не терять ни секунды. — Привет, — прощебетала я, оказавшись у девочек за спинами — они вздрогнули, так что, похоже, я прогадала с попыткой быть милой. — Простите, не хотела вас напугать, я просто недавно здесь. Не подскажете, где я могу найти прилавок с украшениями? Сёстры переглянулись — их лица выражали явное смятение и растерянность, словно они безмолвно искали друг у друга поддержки. Похоже, у них не было принято лишний раз заговаривать с незнакомцами, и теперь они, бедненькие, понятия не имели, как от меня избавиться. Браво, Николетт. Могла и сама догадаться, что их воспитал отец Соломон… — Конечно, — наконец неуверенно улыбнулась мне старшая. Похоже, что вежливость всё-таки победила, и мы все втроём двинулись наперерез лениво текущей по площади толпе зевак. — Здесь всегда так людно? — поинтересовалась я. — Нет, просто сегодня бродячая труппа даёт представление в трактире, — ответила мне всё так же старшая из сестёр. Младшая шла рядом молча. — Вы тоже пойдёте смотреть? — Нет. Папа ждёт нас дома. Мы должны вернуться не позднее заката. Вот оно как… Похоже, мой давний знакомец сильно переживает за своих дочек. Ну, либо он просто зануда редкостный, ха-ха-ха — я не удивлюсь. Наконец-таки оказавшись у лавки с украшениями, я принялась примерять безделушки и краем глаза заметила, что малышки смотрят на меня с заинтересованным блеском в глазах. — Я беру вот это, — я так и этак повертела на пальце кольцо с белым камнем — сидело оно недурно. — А вам за потраченное на меня время хотела бы подарить эти милые ожерелья, — я выбрала два — оба серебряные, но одно с синими, а другое с зелёными камнями. — И кстати, отказы не принимаются. Сама не знаю, с чего расщедрилась так — я, вообще-то, импровизировала… Отчасти поводом для такой доброты стало желание добиться их доверия, но отчасти… отчасти мне просто хотелось порадовать их. Как хороших и робких детей, наполовину сирот и тех, на чью долю выпало немало страданий. Я была рада видеть их удивлённые счастливые лица. — Спасибо, — пролепетала младшая. — Спасибо, — вторила старшая, — но мы не можем принять такие дорогие подарки… — Нет, можете. Даже не обсуждается! Спустя совсем немного времени мы уже вовсю разговаривали, как подруги, хотя девчонки, откровенно говоря, были не из болтливых. Зато любезные. — Я София, а это Леда, — спохватилась старшая, наконец представив себя и сестру. Мы шли в ногу по узкой тропинке — я самолично вызвалась помочь донести до дома корзинки с фруктами и овощами с рынка. Наш путь лежал через прилегающую к деревне лесную местность, что зарождало в душе чувство ностальгии. К моему дому в Даггерхорне вела точно такая же тропа. — Я Николетт, бывалая охотница за живностью и красивыми мужиками, выпивоха и просто широкой души человек. Будем наконец-то знакомы. Девочки смущённо захихикали. Мы добрались до дома. Он выглядел скромно — обычный домик, ухоженный и уютный, пускай и окружённый со всех сторон диким лесом. Леда постучалась в дверь. Я застыла, когда дверь открылась и на пороге возник мой заклятый знакомый, изменившийся — да, но в то же время и прежний. Его волосы отросли до плеч, а осанка даже в простой крестьянской одежде осталась жёсткой и гордой. Глаза светились всё той же силой, но ныне их омрачала печаль. Он казался усталым, но несгибаемым, как отставной солдат, в своё время сломленный и закалённый войной. Он узнал меня. Это я поняла моментально, стоило только встретиться нашим взглядам. — Это Николетт, — поспешила объяснить София. — Она живёт в соседней деревне и помогла нам донести покупки до дома. Ты не против, если она останется с нами на ужин, папа? Он смерил меня задумчивым, нечитаемым взглядом и, к моему удивлению, лаконично кивнул. — Нет, София, не против. *** Должна доложить, ужин вышел что надо — раз уж мой старый знакомый готовит так хорошо, то я просто обязана попросить у него руки и сердца. Хах. В самом деле, тупые мысленные шутки — единственное, что спасало меня во время этого напряжённого застолья. Наконец я решила нарушить молчание на свой страх и риск. — Вероятно, отец Соломон не помнит меня, но некоторое время назад он очень помог моей родной деревне в борьбе с волками. Он устранил сразу двух, даже… трёх, если вдуматься. Правда, отец Соломон? — Просто Соломон, — с неохотой, слышимой в голосе, поправил хозяин дома, глядя на меня крайне пристально и предостерегающе. Видимо, это имя досталось ему при рождении — в отличие от многих, он не брал новое, когда принял сан священнослужителя. Я бы тоже не стала на его месте. Отменное имя. — Папа больше не занимается этим, — добавила Леда, и вновь наступил черёд тишины. После ужина Соломон вышел с дочерьми на крыльцо. Чуткий слух мой ловил отрывки их разговора — отец отправил девочек ночевать к соседке, чему они, судя по голосам, удивились, хотя и не возражали. Когда он вернулся, я поняла по его тяжёлому жёсткому взгляду — не просто так он остался со мной один на один. — Зачем ты здесь? — он перешёл в открытое наступление сразу. Встал угрожающе близко. — Я бы могла задать тебе тот же вопрос, но ответ мне известен — на то воля случая. Поверь, у меня нет цели навредить тебе или твоей семье, я лишь… — Пришла позлорадствовать? — он холодно прищурился. Не могу не признать — есть что-то новое, звериное в его нынешних повадках, ведь даже когда он так сдержан, кровь его словно кипит. То, как он дышит и двигается — в этом натура хищника. Но ведь и я не добыча. — Нет. И ты достаточно хорошо меня знаешь, чтобы осознавать это. С тех пор, как я покинула Даггерхорн, жизнь моя стала пустой, а встреча с тобой показалась заманчивой перспективой — вновь прикоснуться к прошлому и увидеть, как ты живёшь… Знаешь, я не была уверена, что ты справишься с тем, что обрушились тебе на голову. Но ты силён. Ты жив и уже приспособился… Каково это, Соломон? Он молчал. Смотрел неотрывно, дышал глубоко. В самом воздухе чувствовалось напряжение, оцепенение, в любой момент способное обернуться выпадом. Он мог убить меня. Попытаться. Я это чувствовала. — Ты отрёкся от своего сана, — несмотря ни на что, я продолжала наступать, и уже сама встала почти вплотную к нему, изучая его лицо взглядом. — Ты больше не священник, но как же тот Бог, которому ты служил? Решение стать священником в своё время стало для него и спасением, и искуплением — я уверена. Это держало его — вера в то, что деяния его были благими. И даже убийство жены. В особенности оно. — Таким, как я, Бог не благоволит, — приглушённым, будто сорванным голосом ответил мне Соломон. Хоть я и стояла предельно близко, он не сдвигался ни на шаг. — Таким, как ты… — вторила я полушёпотом, от накатывающего волнения сама не своя. — Но ведь это не означает, что ты теперь принадлежишь тому, что недавно так ненавидел? Соломон опустил руку мне на плечо, тут же сжав его. Ладонь его оказалась сухой и горячей. — Пока что ты — первый оборотень, проговоривший со мною так долго. Догадываешься, что я делал с прочими? — на миг на его лице промелькнула тень жёсткой усмешки — и тут же бесследно исчезла. Осталась злость. — Конечно, — я еле слышно вздохнула. — Но что-то ведь держит тебя — не милость Господня, не новообретённая сила… Что? На всё должна быть причина — и у тебя она есть, чтобы жить, чтобы оставаться сильным… Он вдруг посмотрел иным взглядом, посветлевшим и грустным — в сторону двери, к выходу на крыльцо, где он только что распрощался с Софией и Ледой. Я поняла. — Твои девочки знают?.. — Нет, — Соломон поморщился от отвращения и отошёл от меня так же внезапно, как подошёл. Теперь он стоял ко мне спиной, глядя в окно — я могла видеть, что его плечи напряжены, будто сверху придавлены грузом невидимой тяжести. — Что я, по-твоему, должен сказать им? Что их родной отец стал чудовищем? Моих детей до сих пор мучают кошмары о звере, что погубил их мать. И этот зверь — я, — его голос дрогнул, переходя на шёпот. — Молчу о том, о чём в своё время молчала она, только мои тайны гораздо страшнее. Я могла понять его… Как нелегко было поведать Сезару о том, кто я есть, но ведь тут всё куда сложнее. Невольные слёзы застили мне глаза и, подойдя к Соломону со спины, я опустила руки ему на плечи. Они были словно каменные. — Так тебе причиняет боль то, что ты любишь больше всего? Соломон повернулся ко мне лицом, грубо перехватив мои руки. Он вжал меня в стену возле окна и обжёг ледяным, гневным взглядом. Я могла испугаться, но знала — гнев очень похож на бессилие, и иногда между ними нет чёткой границы. Я могла постоять за себя, а пока лишь ждала, что он скажет. — Какое тебе дело? — прошипел он, и я в ответ горько ему улыбнулась. — Сама не знаю. Я знаю лишь то, что растеряна, как и ты. Я тоже не принадлежу ничему, кроме своей боли, и тоже готова бороться за то, что люблю — ты и сам это видел своими глазами. Помнишь, как я сказала, что мы не так уж различны? Уверена, что теперь и ты это чувствуешь. Ты чувствовал это и раньше. Помнишь наше сражение со стаей у Даггерхорна? Ты мог убить меня серебряным мечом, когда солнце взошло, но не стал, — я коснулась ладонью его щеки, и он не отпрянул и не отпихнул мою руку. — Случайность или судьба поспособствовала нашей встрече и тому, что мы оба оставили друг друга в живых, теперь не так уж и важно. Очевидно одно — тебе больно, а я не хочу оставлять тебя с этим. А ты… поступай как знаешь. Я провела костяшками пальцев по его скуле — всё никак не могла насытиться этим теплом. Он отвёл моё запястье в сторону. Глядя в его потемневшие глаза, я ждала чего угодно, но не поцелуя — тем не менее, он поцеловал меня, да так жадно и страстно, что эта страсть застала меня врасплох. И всё-таки я ответила на поцелуй, притянув его ближе к себе — одна моя рука легла ему на пояс, другая — коснулась волос. Мои руки действовали бережно и осторожно, но он со мной не церемонился — сразу, не прерывая поцелуя, потянулся к завязкам на моём платье. Я усмехнулась. Вот, значит, как? Будь по-твоему. Я сама распустила шнуровку, освободив свою пышную грудь, и он, взяв меня за шею и тем самым вжимая в стену, осмотрел меня всё тем же внимательным, но мутным, как будто голодным взглядом. Теперь-то я видела, что нравлюсь ему, и внутренне ликовала — неплохая плата за то унижение в церкви. Как хорошо, когда нечего терять, не так ли, святой отец?.. Я старалась иронизировать мысленно, но сознавала, что сильно волнуюсь. Вспоминала, как в тот момент помешательства мне хотелось замучить отца Соломона так, чтобы он признался во всех грехах, но в итоге на данный момент, когда он целует мне грудь и шею, я сама как в ловушке… Мне никуда не скрыться от его воли: решит отдаться мне — я приму (а точнее, он), а убить решит — я и с места не сдвинусь. И всё же в этот безумный момент мы были как никогда близки, как два хищника, наконец дорвавшиеся до добычи — мои руки с пояса опустились на его ягодицы, сжимая, а губы жгли поцелуями его шею. Чёрт побери, мне так нравилось то, как он реагирует — как стонет сквозь зубы, как подрагивающими, но сильными руками скорее держит, чем обнимает меня… Мне не терпелось насладиться им в полной мере, раз выдался такой шанс. — Пожалуйста, пойдём куда-нибудь, — горячечно попросила я, стягивая с него камизу, чтобы тут же, восхищённо выдохнув при взгляде на его сильное, но такое прелестное тело, поцеловать его в середину груди. — Куда-нибудь, где ты сможешь лечь. Словно в густом тумане мы добрались до спальни, где я уложила Соломона на кровать, продолжая целовать его грудь. Он уже не сдерживал стонов. — Спасибо, что позволяешь мне это, — искренне поблагодарила я. Он в ответ посмотрел на меня так небрежно, как только мог сквозь дымку удовольствия. — У меня давно не было женщины. Я подавила смешок. — Пожалуйста, не лги мне, — с этими словами я провела раскрытыми ладонями по его бокам, откровенно залюбовавшись боевыми шрамами. — Я же знаю, ты не из тех, кто даётся кому попало… И это правильно, ведь тебя нужно заслужить, — видя, что он замирает, а его взгляд становится беззащитнее, я поняла — теперь лёд тронут окончательно. Тронуто это, казалось бы, наглухо закрытое исстрадавшееся сердце. Он верит мне. Всё больше и больше — почти достаточно, чтобы открыться. Я продолжила раздевать его, стараясь не терять голову. Я не должна вести себя слишком дико, иначе он не захочет довериться мне. Обнажённый, он снова взял меня за шею, притягивая к себе для поцелуя, но в этот раз я не чувствовала былой грубости в его действиях — он не подчинял меня, он нуждался во мне. Я погладила его бедро, вновь прокладывая тропинку поцелуев по его шее — к груди, и дальше — уже вразброс, чтобы зацеловать везде, где только можно. — Я не уверена, что заслужила, но постараюсь. Ты не пожалеешь о своём решении, — последние слова я произнесла с улыбкой, довольная тем, как сладко он застонал, когда я поцеловала его в живот. Его пальцы в моих волосах не дрожали, хоть я и чувствовала, что он еле держится. — А с учётом того, как ты всё-таки прекрасен, я уж тем более не пожалею, — договорив и устав изводить Соломона, я обхватила пальцами его член и, осторожно погладив по всей длине, поцеловала головку. Соломон всхлипнул в тыльную сторону ладони, напрасно пытаясь заглушить этот звук, такой сильный перед лицом любой опасности и бессильный перед всем тем, что я делаю, и тогда я решила, что сделаю всё, чтобы он стал моим. И начну я с простых, но прекрасных вещей. *** Я могла бы во всех подробностях рассказать о том, каково это было — трахнуть того, кто когда-то был мне врагом. Рассказать обо всём, вплоть до красоты его задницы, но не буду — всё это мне слишком дорого, слишком сокровенно, чтобы вот так разменять на пошлости. Утром я проснулась в объятиях Соломона — он спал и выглядел безмятежным, был таким тёплым, таким красивым, что никуда уходить не хотелось. И всё же последнее слово осталось за ним. И он высказался. Он сказал: «оставайся», так кратко и просто, с долей настойчивости. Как я могла отказать? Я задержалась в этом маленьком домике — смею надеяться, что очень-очень надолго, а лучше вообще насовсем. София и Леда приняли меня в семью со свойственным им ангельским радушием, и мы с Соломоном решили, что поговорим с ними — как-никак, они должны знать правду о том, что случилось и происходит по сей день… Не вечно же им быть детьми, что живут в мнимо безопасном неведении. Я уверена, что они смогут принять эту правду — уж я постараюсь помочь. Конечно, не всё всегда гладко — бывает, что Соломон уходит в себя и становится молчалив и угрюм — в такие моменты ему нужны время и тишина. Такие раны, как у него, не проходят бесследно. Главное — чтобы рядом был тот, кто способен понять, и, к счастью, мы есть друг у друга. *** Ночь погрузила деревню во тьму и безмолвие, лес же, напротив, ожил в ночи — трепетали, как огоньки, светлячки и перекликались совы, летучие мыши покидали свои убежища. Два волка мчались сквозь лес. Два зверя — белый и чёрный, волк и волчица на полуночной охоте. Два сердца, бьющихся в унисон. Я бросила взгляд на Соломона, и он ответил мне тем же — мы одновременно заприметили оленя в чаще и безмолвно дали друг другу знать, что готовы зайти с двух сторон. Я любила охотиться. Мне не терпелось показать Соломону, на что я способна, но в случае чего я готова была ему уступить — пусть уж лучше он думает, что справляется лучше меня. Почему? Потому что люблю его. Что уж там… Как я сама сказала однажды — на всё должна быть причина.