кто виноват?

— Так, что, говоришь, ты понял в итоге? — спрашивают его. — То, что никогда тебя не любил. Откусывать кутикулы с каждым разом все больнее. Сточенные от времени зубы не могут в полной мере зацепиться за крошечные отростки кожи. Вместо этого он лишь сильнее впивается в ледяные пальцы, зная, что если кровь уже и не выступит, то больно ему все равно станет. Не то, чтобы он привык жить болью. Он не привык. Он нуждался в боли с самого начала. Пальцами, испачканными слюнями, он цепляется за смольную челку спутанных волос и тянет куда-то вниз, будто в попытке спрятать свое лицо в острых коленях. Он тяжело вздыхает, когда собеседник кашляет, чтобы привлечь к себе внимание. А он лишь надломанным голосом хнычет: — Никогда. Слышится грустный вздох. И звонкий смех. Смех самого Бомгю, который не выдерживает театральности атмосферы вокруг. — Никогда, — еще громче смеется он, поднимая голову на расстроенные глаза Ёнджуна. — Я, блять, никогда. Тебя. Не любил. Бомгю скалится в сторону своего парня, который все такой же молодой и красивый. Красивый, если игнорировать лопнувшие от удушья пожара вены. Красивый, если игнорировать обугленную кожу и взорвавшиеся на месте волос волдыри. Красивый, если... — Ты заслужил все это дерьмо, в которое сам меня впутал, — по бледным щекам Бомгю начинают течь слезы, а глотка надрывается из-за криков. — Ты виноват во всем этом, ты и только ты! Ты никогда не слушал меня, никогда не пытался понять! И только поэтому ты мертв! Ты мертв, мертв, мертв! Собственный голос нещадно дерет горло, а опухшим от соплей и слез губам с каждым выкриком все сложнее говорить членораздельно. Поэтому Бомгю и оседает, теряет силу в плечах, во всем своем теле, и начинает скулить: — Перестань преследовать меня... Он сглатывает и громко втягивает сопли обратно. Кашляет, потому что давится, и складывает дрожащие руки в молитву. — Нет, — отрезает Ёнджун. — Молиться ты мне не запретишь, — перебивает его Бомгю. — Я не об этом, — устало вздыхает парень. — А о том, кто виноват. Бомгю начинает реветь: взрывается, как сирена при взрыве на атомной станции, харкается кровью из окончательно содранного и пересохшего горла, и затыкает уши обкусанными ладонями. Он не хочет слышать то, о чем и без того уже в курсе. Он не хочет... — Я знаю, что не нравился тебе вплоть до запаха, — начинает Ёнджун. — Разве не тебе советовали незнакомцы в интернете бросать человека, если на четвертом свидании тебе все еще было некомфортно? Может, я был слишком настойчив. Вероятно, в этом и есть моя вина. Но ты. Что ты сделал для того, чтобы уйти от меня? Бомгю сворачивается всем телом на инвалидной коляске. Он впивается зубами во влажные джинсы, намокшие естественным путем. И понимает, что прикрывать уши бессмысленно. Ёнджун лишь вздыхает, опуская взгляд на собственные пальцы, на которых была рассыпана копоть. — Тебе не нравились мои установки, не нравился мой характер, ты уходил спать раньше не потому, что устал, а для того, чтобы день рядом со мной закончился раньше, — продолжает Ёнджун. — Ты кривился, когда видел мою улыбку, ты ненавидел то, что я игнорирую твои желания или опасения по поводу моего брата. Ёнджун хмыкает, позволяя тишине повиснуть между ними на пару минут. А Бомгю, кажется, перестает дышать и мысленно считает до ста, задерживав дыхание. — Но не уходил, потому что упивался своими страданиями, — заключает Ёнджун. — Посмотрите, какой Бомгю бедный, какой он несчастный! Какую жертву он несет, оставаясь с тем, кого в душе ненавидит! Как же смело убеждать себя в беспрекословной любви во имя моральных "нужно" и "должно"! Ты этих слов хотел? Дождался, блять? Ёнджун вскакивает со своего места. Клацает зубами в приступе агрессии и сокрушенно взмахивает руками. — Ведь это все ты. Ты хотел этого. И, получается, что именно ты впутал меня во все это. Ты... Ёнджун прикрывает остатки глазных яблок руками. Он горел заживо и знал, насколько это больно. Он всегда и все знал. Но, к сожалению, во многом не отдавал себе отчет при жизни. Единственный его грех, который никто не отпустит. А Бомгю жмурится до ярких вспышек перед глазами, понимая, что все это происходит в его голове. И что все это — правда. — Я подписал всем нам смертный приговор еще в самом начале, — всхлипывает Бомгю. И тут он резко поднимает широко распахнутые глаза, чтобы наконец-то признаться фантомному Ёнджуну в том, что тот прав. Признаться в том, кто виноват. Но Ёнджуна больше нет. Лишь тускло освещенные больничные стены в зеленых тонах. Ёнджун наконец-то ушел. Ушел, как Бомгю и просил его последние годы. Вот только сказать главного Ёнджуну он не успел, ведь: — Я виноват, — хрипло повисает в комнате.

***

прошло больше года с окончания этой истории, и все это время я пребываю в восторге от того, какой отклик она получила. я благодарен каждому, кто поддерживал меня во время ее написания, а так же тем, кто делится своими впечатлениями прямо сейчас. я люблю каждый тикток и комментарий, посвященный этой работе. все это греет мое сердце. спасибо. работа отвратительна и ужасна. настоящий итог, этот финал 10ой, юбилейной, главы, наверное, ничего и не даст читателю. однако, это тот ответ, какой я видел, когда только написал название пустого черновика. "кто виноват?" для меня — это автобиография определенного отрезка моей жизни. наверное поэтому работа и кажется живой, ведь чувства в ней — настоящие, честные, которыми я весьма сокровенно делюсь с вами. не знаю, смогу ли я однажды написать такую же живую работу, получат ли мои дальнейшие творческие порывы такого же отклика, не знаю. но одно я понимаю точно — читатели стали для меня отдушиной. своеобразными священными служителями, выслушавшими мою долгую мерзкую исповедь. поэтому, спасибо вам. а теперь я прощаюсь. всех обнял.