За секунду до возгорания

      Ренгоку-сан действительно больше не подходит к ней и даже не смотрит в ее сторону, и Маэ наконец-то позволяет тугой пружине, какой предстает ее душевное состояние, разжаться и ослабить свою хватку. Одновременно с этим она ощущает, что жить становится проще – тренировки даются легче, раны затягиваются быстрее, а справляться с демонами не составляет никакого труда.       Через полгода она получает ранг киното и успокаивается на этом. Маэ – цугуко Столпа Звука и сможет стать Столпом только тогда, когда Тенген-сан решит выйти в отставку или же погибнет, о чем она старается не думать. Так что Маэ достаточно того, что у нее есть – она никогда не хватала звезд с неба и не спешила умирать, потому что самой величайшей ценностью, которая у нее была, являлась ее собственная жизнь.       Сума, Хинацуру и Макио смотрят с какой-то непонятной хитрецой и таинственно перешептываются, но причину такого их поведения Маэ понять не может. Затишье перед бурей ее напрягает – Маэ кажется, что скоро жахнет так, что она костей и вовек не соберет. Другие члены Организации как будто бы не чувствуют напряжения, повисшего в воздухе, либо же сама Маэ будит паранойю, свернувшуюся калачиком в самом дальнем уголке мозга, казалось бы, пару месяцев назад, и падает в нее с головой.       Маэ становится ближе с очаровательной Кочо-сан – легкая улыбка, острый язык, смертельный яд, стремительно растекающийся по венам, – и отстраненным Токито-саном – пространный взгляд, хищная грация, всепоглощающее безразличие, – поэтому может с налетом уверенности сказать, что у нее появились друзья. Пускай словами Кочо-сан можно отравиться, а равнодушие Токито-сана режет прямо по живому, Маэ не чувствует какого-либо исходящего от них недовольства, когда она помогает Столпу Насекомого с лекарствами или смотрит на облака со Столпом Тумана. С ними Маэ находится на своем месте и даже не думает оттуда уходить.       Все становится сложнее с Тенген-саном и его женами – кажется, все четверо знают что-то такое, чего не знает Маэ, но что напрямую относится к ней, что заставляет ее чувствовать себя неуютно. В этом нет ничего сверхъестественного – в конце концов, Маэ всего лишь цугуко, а не часть большой семьи, в которой определенно есть свои секреты, – но почему-то бьет по самому больному, вскрывая застарелые раны. Тот факт, что что-то связанное с ней ускользает от ее внимания, вынуждает ощущать неуверенность и разочарование в себе.       Впрочем, внимания к ее персоне не становится меньше – несмотря на то, что Маэ получает полную независимость от своего наставника, она остается цугуко, которая по привычке все еще продолжает приходить к своему мастеру и перенимать у него искусство владения Дыханием. Стиль Звука – это не только умение правильно дышать и управляться с катаной, но и многочисленные премудрости науки шиноби, которую Тенген-сан, Макио, Сума и Хинацуру знают в совершенстве. Конечно, Маэ до них далеко, и она прекрасно это осознает – именно поэтому старается запомнить максимум информации, довести до автоматизма каждое движение, каждую ката, чтобы выйти достойным истребителем.       И вовсе не потому, что в объятиях Сумы тепло и мягко, редкая улыбка вечно серьезной Макио бесценна, прикосновения рук Хинацуру нежны и ласковы, а глаза Тенген-сана в лучах солнечного света похожи на крупные граненые рубины.       Маэ учится бороться со своим страхом огня и, кажется, даже привыкает к Ренгоку-сану. До тех пор, пока он находится на отдалении, им можно даже максимально осторожно любоваться, стараясь не обжечься, – по другую сторону тренировочной площадки для Маэ он выглядит по-прежнему устрашающе, но не настолько, чтобы судорожно задыхаться и пытаться расцарапать себе горло. Смотреть на Ренгоку-сана – значит видеть, как языки пламени переплетаются в волосах и становятся золотистым заревом, как огонь обласкивает тело со всех сторон и не превращает его в пепел, как искры голодного, прожорливого ада мелькают в янтарно-рыжих глазах.       Ренгоку-сан – высокий костер, неистовое пожарище, всепожирающее пламя, и Маэ для себя отчетливо понимает, что она, даже поборов какую-то часть своего страха, по-прежнему не испытывает ни малейшего стремления хоть как-то с ним общаться.       Маэ устраивает, что она может самую малость удовлетворить порывы жалкой человеческой сущности и краем глаза заглянуть в бездну. Однако она, разморенная неторопливым течением своей жизни, упускает тот факт, что бездна имеет полное право посмотреть на нее в ответ.       У Маэ не получается заметить, когда все начинает рушиться, как карточный домик, – либо она была недостаточно внимательна раньше и не обращала внимание на очевидное, либо же сейчас стала более умелой и сообразительной и начала видеть то, что не могла видеть раньше в силу отсутствия необходимых навыков. Мрачный, острый взгляд явно намерен просверлить дыру ей в виске, спине, лбу и докопаться до искомого содержимого, опасное внимание окутывает ее с ног до головы и снова мешает дышать. Все инстинкты обостряются, и Маэ ощеривается броней из паники, скрытой за оболочкой из невозмутимости, в то время как ее нутро напружинивается, готовое срикошетить в любой момент.       Такое пристальное внимание не к добру, и Маэ никак не может понять, кто именно за ней следит. Как бы осторожно она ни пыталась засечь наблюдателя, как бы ни старалась вывести его на чистую воду, у нее не получается сопоставить все факты и сделать необходимый вывод.       До тех пор, пока наблюдатель не решает явить себя сам.       Просто в определенный момент она находит прямо посредине стола в своей комнате коробок спичек, которого у нее нет и никогда не было, в ее крошечном рабочем кабинете на подоконнике появляется горшочек с огненными фиалками, а новое средство для полировки клинка пахнет пеплом и костром. Маэ сжимает пиджак на груди и пытается убедить себя в том, что не боится, но страх липкими щупальцами просачивается сквозь бастионы неприступного холода и приветливо обнимает за тонкие плечи, как старую знакомую.       Обстановка начинает накаляться до предела, когда с одной из вылазок Кочо-сан и Томиока-сан притаскивают трех потрепанных мальчишек и одну девочку-демона. Маэ подглядывает краем глаза за этой встречей вместе с Макио, Сумой и Хинацуру – у них достаточно умений для того, чтобы проникнуть туда, куда им нужно, и при этом не быть замеченными.       От ребенка с темно-бордовыми волосами и красновато-розовыми глазами – старшего брата малышки-демона – веет теплом только начавших раскаляться углей, которые еще не успели прогреться достаточно для того, чтобы дать достаточное количество жара, и это радует. Маэ думает, что этот мальчишка придется по вкусу Ренгоку-сану, если, конечно же, выживет – ситуация, в которую попадают родственники Камадо, более, чем просто патовая.       Однако Ояката-сама оказывается убежден в чистоте намерений мальчишки и его сестры, и в рядах Столпов, все еще не согласных с вынесенным решением, очевидно ощущается смятение. Все заходят в дом Главы, и Маэ остается только догадываться, что происходит за закрытыми седзи – залезть внутрь означает проявить неуважение, чего позволить себе пронырливые жены и цугуко Тенген-сенсея никак не могут.       Неудивительно, что Камадо-старший становится кем-то вроде ученика Ренгоку-сана – Маэ, глядя на то, как два человека с огненными Стилями взаимодействует друг с другом, ощущает терпкий, жгучий жар, который достигает любого, кто осмеливается войти за четко очерченные границы.       – Я рад, что Кеджуро наконец-то нашел себе преемника, – признается как-то раз оттаявший по отношению к мальчишке Тенген-сан. – Камадо далеко пойдет, повезло кому-то с таким учеником. Не каждый способен вынести нрав нашего Столпа Пламени.       Смотреть, но руками не трогать, обожжешься и не сможешь сбить с тела яростный огонь, пожирающий кожу и мышцы, – это правило Маэ создает для себя сама и, встревоженная самыми разнообразными событиями, напрочь об этом забывает. Тщательно удерживаемая дистанция сокращается до максимальной близости, такой, в которой не вдохнуть лишний раз, не глотнув едкого дыма, не ступить и шагу, не пройдясь по языкам пламени.       Ведь Ренгоку-сан, стоящий практически вплотную к Маэ, пристально смотрит на нее изучающим взглядом огненно-рыжих глаз и не думает его отводить. Его рука беззастенчиво треплет кончик косы, и это единственная точка физического соприкосновения между ними; несмотря на это, Маэ заполошно хватает ртом воздух и вся сжимается, разом становясь в несколько раз меньше.       Можно наслаждаться красотой костра издалека, но стоит только подойти ближе, как обжигающий жар хлынет по венам, заставляя кровь кипеть, опалит брови и ресницы, плюнет в лицо горячим дыханием, вынудит ощутить себя совершенно беззащитным и ничтожным перед ликом неукротимой стихии. Маэ воочию наблюдает, как все ее достижения, бастионы, победы, линии обороны и успехи рушатся от одного лишь присутствия этого страшного человека, и испытывает острое осознание своей ничтожности.       Ренгоку-сан пропускает по ее косе искры пламени, и Маэ вспыхивает с головы до пят – отнюдь не в переносном смысле.       – Ты мне очень нравишься, Асахина-чан, – тихо мурлычет Ренгоку-сан, и Маэ в очередной раз не может отвести взгляд от его чудовищных глаз – они притягивают к себе все внимание и фиксируют крепко-накрепко. Маэ с обреченностью смертника понимает, что чувствует себя кроликом перед очень опасным хищным зверем. – Правда, очень сильно. Я очень хочу, чтобы ты принадлежала мне. Ты примешь мои чувства?       Маэ горит. Пламя пожирает ее плоть на живую, ввинчивается в нос тошнотворным запахом паленого мяса и бьет по всем рецепторам сразу огромной раскаленной кувалдой. В голове начинает мерзко звенеть, и Маэ выкидывает из огненного плена, со всей силой швыряя об острые грани жестокой реальности. Она сдавленно охает и отшатывается, выдергивает прядь волос из хватки мозолистых пальцев и резко отводит взгляд.       – Не могу, простите, мне нравится другой, – выплевывает она со скоростью света, огибает застывшую фигуру Столпа Пламени и бегом устремляется прочь – куда подальше, лишь бы не чувствовать жара, не видеть золото волос и не слышать мерного гудения огня в тоне голоса. Становится ясным, что к чему, и Маэ, судорожно сопоставляя все имеющиеся на руках знания, задыхается от открывшейся ей истины, когда застарелые, давно позабытые шрамы от ожогов снова дают о себе знать.       Ее отпускает только тогда, когда до нее доходит новость о том, что Ренгоку-сан уходит на задание вместе с мальчишками-истребителями, – Маэ ощущает бешеное биение сердце под ребрами и умоляет себя успокоиться. Наверное, для него это было всего лишь забавной игрой – смотреть на то, как маленькая цугуко трепещет в ужасе и старается подобрать хоть сколько-то адекватный ответ. Маэ твердит себе это каждую свободную секунду и, кажется, ужас снова сворачивает свои кольца где-то внизу живота, высокомерно соглашаясь подождать до следующего раза.       Новость о том, что Ренгоку-сан гибнет на задании, стыдливо отдается в висках болезненным облегчением, словно Маэ сбрасывает с плеч огромную глыбу. Да, это огромная потеря для всей Организации, и Маэ старательно делает вид, что скорбит, но на деле же глотает остатки застарелого ужаса – ей кажется, что вместе с гибелью Столпа Пламени уходит и ее боязнь огня. Организация ослабевает на одного конкретного мечника, и это ставит под угрозу все их действия и существование в принципе, но Маэ больше не страшно.       Больше смерти Маэ боится только Кеджуро Ренгоку.       Она по большой дуге обходит Камадо-старшего, словно опасается подцепить от него очередную искру пламени, которая воспламенит ее с головы до пят, и на любые попытки сблизиться смотрит волком.       Маэ выходит на охоту в квартал красных фонарей вместе с Тенгеном-саном и тремя мальчишками – она неподдельно беспокоится за Макио, Суму и Хинацуру, внедрившихся в разные бордели. Бой с Даки и Гютаро, Шестой Высшей луной, проходит донельзя тяжело – Тенген-сан лишается левой руки и глаза и чуть не умирает от яда, младшие истребители отделываются практически легким испугом, а Маэ едва ли переживает встречу своего позвоночника и каменного столба.       Она отходит около месяца, а после сразу попадает на круговорот тренировок у Столпов. Тело болит и не слушается, а то, что Тенген-сан отошел от дел, делает ее Столпом Звука, но на деле же Маэ просто выставляет себя на посмешище, пытаясь совладать с нагрузкой. Получается, но со скрипом – все же у нее есть необходимый опыт, который помогает ей шатко-валко встать на ноги и взобраться на вершину быстрее, чем все остальные тренирующиеся.       Некоторое время спустя Маэ начинает ощущать себя в своей тарелке – она возвращает своему телу подвижность и пластичность, набирает нужную скорость, силу, ловкость, добивает точность до необходимого уровня и только тогда удовлетворяется результатом. Разумеется, в сравнение с остальными Столпами она не идет ни в какое сравнение, но в положении, в котором они оказались, выбирать не приходится, равно как и разбрасываться силами.       Тенген-сан смотрит с горечью и грустью, а после снова утягивает Маэ в объятия. В груди Маэ скручивается тугой узел – наполовину острая боль, наполовину преступное тепло – и вздрагивает, когда Тенген-сан отстраняется и внимательно заглядывает Маэ в глаза.       – Обязательно выживи, Маэ, – говорит он и заправляет Маэ за ухо выбившуюся прядь. Тенген-сан не из тех, кто будет отговаривать, а Маэ не из тех, кто станет соглашаться. – Тогда… я скажу тебе кое-что очень важное, хорошо?       – Хорошо, – шепчет Маэ и чувствует, как слезы соскальзывают по щекам вниз то ли от тоски, то ли от щемящей нежности. Тенген-сан как-то по-особому ухмыляется одним уголком рта и снова взъерошивает Маэ волосы; его глаз таинственно блестит в ночном полумраке.       Когда поступает сигнал о том, что на поместье Убуяшики напали, Маэ находится слишком далеко – она не успевает добежать до границы, после пересечения которой всех остальных истребителей и Столпов раскидывает Искусством демонической крови, и издает разочарованный рык. Впрочем, у нее хватает дел и без того. Мелких демонов, прислужников Мудзана, хватает и на земле – как раз для незадачливых истребителей, не оказавшихся в Бесконечной крепости.       Маэ перестраивается под ситуацию тут же – для нее приоритетом становится защита того крыла поместья Убуяшики, где находятся новый Ояката-сама, Кирия Убуяшики, его сестры Куина и Каната и их защитники. Ее клинки порхают в руках, разрубая плоть, а тело двигается само по себе, давая разуму возможность сконцентрироваться на анализе ситуации. Маэ ведет ледяной расчет – ей нечего бояться, но у нее есть самый важный стимул для того, чтобы выжить.       Демонам нет конца и края, и в какой-то момент Маэ понимает, что сражается на чистом упрямстве. Слышится дикий треск – крепость рушится, и прямо в город приземляется Мудзан. Маэ перекидывает клинки из руки в руку, смеривает взглядом оставшихся демонов и готовится сделать рывок в сторону основного сражения.       Шрам на лице стягивает болью, и Маэ охает, пытаясь подавить острый приступ. Что-то идет не по плану, что-то ощущается совершенно посторонним, и Маэ пытается довериться интуиции. На мысли о Оякате-сама ее дергает вбок, и Маэ припускает по направлению к западному крылу поместья, молясь о том, чтобы успеть. Нет, она прекрасно знает о том, что наследников семьи Убуяшики охраняют Тенген-сан, Шинджуро Ренгоку-сан и Саконджи Урокодаки-сан, но!..       Входные седзи оплавлены и выжжены, словно кто-то, полыхающий огнем, прошел и даже не обратил на них внимание. Маэ стискивает зубы, с шумом втягивает воздух и готовится активировать ката в случае чего. Вокруг не слышно ни единого звука, и это напрягает даже больше, чем возможный враг.       Взгляд натыкается на растекающуюся под ногами лужу крови – чья-то незнакомая Маэ голова лежит отдельно от тела, что подтверждает ее догадки. Маэ мягкой походкой скользит по коридору и чуть не спотыкается, когда вскидывает глаза и видит светлый затылок, по которому игриво пляшут языки пламени.       – О, Асахина-чан! – жизнерадостно рокочет Кеджуро Ренгоку-сан, мертвый Столп Пламени, и слизывает с когтистых пальцев кровь. Маэ опускает взгляд ниже и видит бессознательного – по крайней мере, она надеется на это, – Шинджуро Ренгоку-сана, под которым растекается бордовая лужа. – А я уж думал отправиться тебя искать, потому что никто не хотел мне говорить, где ты!       В золотисто-рыжих глазах виднеется знакомая пятерка – символ принадлежности к Высшим Демоническим лунам. Маэ крепче стискивает клинок и запихивает свой страх себе подальше в глотку.       – Ты мертв, – тихо цедит Маэ, готовясь к атаке и забывая про всяческое уважение. – Тебя убили.       – А вот и нет, – весело отвечает Ренгоку-сан и игриво склоняет голову вбок.       Огонь ласково перебирает распущенные волосы, мелькает всполохами между прядей и растворяется в воздухе, чтобы через пару секунду появиться снова и вспыхнуть еще ярче. Расплавленные янтарь и золото в глазах переливаются на свету, а в кипельно-белых зрачках бушует самый настоящий пожар – смертоносный, жаждущий собрать свою кровавую дань. По кромке удлиненного узорчатого хаори змеится пламя, то появляясь, то исчезая, способное в любой момент сорваться в атаку, которая станет последней для его цели.       – Аказа-сан очень помог мне с воплощением некоторых моих планов, – добавляет демон и жмет плечом. Он ведет себя так, словно они не стоят на поле битвы, с которого не каждый может уйти живым, а болтают о погоде: весело, спокойно и дружелюбно. – А превращение в демона – это, так сказать, малая плата.       – Ты же Столп, – взгляд Маэ мечется из стороны в сторону, стараясь найти хоть какую-то поддержку: несмотря на то, что она дралась с сотнями мелких демонов, сил у нее меньше, чем нужно для того, чтобы справиться с Пятой Высшей луной. На поясе у демона висит клинок, и Маэ сильно сомневается в том, что после потери человеческой сущности Ренгоку разучился с ним обращаться. Маэ, новоиспеченный Столп Звука, и в подметки не годится тому, кто когда-то был одним из сильнейших истребителей в Организации.       – Ты тоже, Асахина-чан! – легко парирует Ренгоку и вновь проходится влажным языком по кровавым следам на когтях. На его губах расцветает хищная улыбка, обнажающая длинные клыки. Маэ честно хочет сорваться и снести демону голову, но ее ноги словно примерзают к полу – она не может двинуться с места. – У демонов куда больше прав и свобод, чем у людей. Демоны могут делать все, что захотят, и брать то, что им принадлежит, не спрашивая ничьего мнения. Очень удобно, правда?       Ренгоку наконец-то разворачивается к ней лицом, и только тогда Маэ может видеть, что он держит в другой руке. Лишь невероятным усилием воли Маэ заставляет себя стиснуть рукоять клинка ничирин крепче и глушит отчаянный вскрик, не в силах отвести взгляда от ужасной картины.       В сильных пальцах Ренгоку скользят серебристыми змейками длинные гладкие пряди, которые становятся бурыми ближе ко лбу и на висках. Кровь заливает красивое лицо и не прекращает свой бег – симметрично затянувшемуся шраму, уродующему левую половину, через правую половину пролегает длинная глубокая царапина, каким-то лишь чудом проходящая в сантиметре от глаза. Из широкой, мощной груди вырываются сиплые, рваные хрипы вперемешку со страшным бульканьем, а правая рука висит вдоль тела безвольной плетью.       – Нет, – глухо роняет Маэ, встречаясь полным ужаса взглядом с единственным целым глазом Тенген-сана. – Нет, пожалуйста, не надо.       – Он до последнего не хотел говорить мне, где ты находишься, – жалуется Ренгоку и безжалостно вздергивает Тенген-сана за волосы вверх. – Но теперь ты пришла ко мне сама, чем здорово облегчила задачу, я восхищен!       – Зачем, Ренгоку-сан? – Маэ чувствует, как ее колотит крупной дрожью, такой, что почти выворачивает ей нутро наизнанку и демонстрирует его всему остальному миру. Пламя хищно подкрадывается к ней, и Маэ не может понять, насколько оно реалистично – жар жестко обхватывает ее за лодыжки и оставляет после себя пузырящиеся пятна ожогов поверх старых шрамов. – Зачем это тебе было нужно?       – Ну, – демон задумчиво прикладывает когтистую руку к лицу и вскидывает глаза к потолку, словно хочет найти там ответ, – у людей не в почете убивать друг друга ради того, чтобы добиться желаемого, а для демонов это в порядке вещей. У меня захотели отобрать то, что принадлежит мне по праву – я захотел забрать это силой, потому что никто не смеет отнимать у меня мои вещи.       – Беги, Маэ, – выплевывает сквозь зубы Тенген-сан и заходится в приступе кашля; в глазах его читается такая ярость, такое бессилие, что Маэ захлебывается чувствами, которые ей даже не принадлежат.       Только сейчас Маэ замечает, что ступни обоих ног Тенген-сана переломаны в крошево.       – Если ты убежишь, Асахина-чан, я убью сначала твоего любимого наставника, а потом всех, кто находится в пределах комнаты наблюдателей, в том числе и дорогого новоиспеченного Оякату-сама, – доброжелательно сообщает Ренгоку и в подтверждение своих слов подносит острые когти к целому рубиновому глазу. Тенген-сан рычит и старается мотать головой, клацает зубами, как дикий зверь, и от него исходит такая жгучая ненависть, что на мгновение она перебивает даже пламя, которое покрывает Маэ с головы до пят.       Маэ – трусиха, боящаяся огня больше всего на свете; Маэ – Столп Звука, один из сильнейших мечников Организации. Если ее действия смогут что-то изменить, она готова попробовать спасти тех нескольких людей, которые останутся жить. Ренгоку не настроен убивать, это видно по игривой клыкастой улыбке на его лице и немигающему взгляду золотисто-рыжих глаз, и Маэ обязана понять, что должна сделать, чтобы это желание у него внезапно не возникло.       Выступающие на глазах слезы тут же слизывает густой, терпкий жар, который трогает Маэ за плечи, щеки, шею, бедра. Колени подкашиваются, а дышать предсказуемо становится нечем – удушливое марево огня забивается под кожу и растекается медленным ядом по телу. Зарождающийся в груди крик гаснет, так и не раздавшись, потому что Маэ отвешивает себе мысленную пощечину и, содрогаясь внутренне, поднимает загнанный взгляд на улыбчивое лицо с лесными пожарами вместо глаз.       – Что тебе нужно? – дрожащим голосом роняет она и опускает клинки вниз. Это все, что Маэ может сделать, все, что она должна сделать – ради Тенген-сана, ради Оякаты-сама, ради Макио, Хинацуру, Сумы; ради самой себя. Даже если это будет последнее, что она сумеет сделать в своей жизни.       – О, ответ крайне прост, – легкомысленно говорит Ренгоку и чуть склоняет голову вбок, одновременно с этим протягивая руку в сторону Маэ. Его не заботят ни хрипы, которые издает израненный Тенген-сан, ни тело Шинджуро Ренгоку-сана, лежащее рядом. Взгляд золотисто-рыжих глаз впивается в лицо Маэ, обласкивает шрам от ожога на ее щеке. – Пойдем со мной, Маэ.       – Нет, – надрывно сипит Тенген-сан и слабо дергается в крепкой хватке. У Маэ внутри что-то сжимается, лопается и обрушается тысячами осколков в бездну, полную губительного огня, когда она видит застывшее на любимом лице выражение оглушительной боли и бесконечной горечи, которая прицельно рикошетит прямо в ее сердце и застревает между ребер острой ядовитой стрелой. – Маэ, нет, пожалуйста…       Губы Маэ искривляются в подобии легкой улыбки – такой, которую Тенген-сан дарил ей, успокаивая ее после ночных кошмаров, которой подбадривал ее, когда у нее что-то не получалось, от которой в груди все теплело, а в низу живота сворачивалось в теплый томный узел.       Лицо Тенген-сана искажается еще большей мукой, он пытается что-то сказать, но заходится в приступе чудовищного кровавого кашля. Маэ переводит взгляд на спокойного Ренгоку, который смотрит на нее хищно, довольно и мрачно, словно поймал в свои смертельные силки жертву, которую давно гонял, и теперь готовится предать ее огню.       Маэ безвольно вкладывает руку в протянутую ладонь. Пламя оглушительно ревет и взмывает к потолку, жадно поглощая ее с головой.       Маэ горит – на этот раз дотла.