2.
У Квентина нос сломан и забит двухдневной засохшей кровью, которая частично размазалась по его лицу. Квентин не может дышать. Квентин скоро задохнётся. Квентин так чертовски, блять, хрупок. Питер только поэтому позволяет ему отстраниться и смотрит, как чужим бледным губам снова возвращается цвет. Глаза мужчины прикрыты от усталости и лишены смысла. Из его рта вырывается сорванный и жалкий вздох облегчения. — Я ничего не вижу… — Заткнись, Бек. — Я ничего не… Питер просыпается. Никон тихо скулит у него под одеялом и тычется носом в ноги. В комнате царит приятный полумрак, сквозь который прорываются движущиеся огни гоняющих по дороге машин. Питер резко, со злостью поворачивается набок и жмурится, пытаясь снова заснуть, но сон никак не идёт. Впервые в жизни Паркер испугался ночных кошмаров.3.
— Значит, Вы утверждаете, что Ваша фамилия — Бек. — Да, сэр, — мужчина выглядит взволнованным и пялится на Фьюри, как… как пялился бы любой другой белый американец, допрашивай его суровый чёрный парень с пистолетом за пазухой. — По нашим данным, у мистера Квентина Бека нет братьев-близнецов. — Но, сэр, Квентин Бек — это я, — нервная усмешка вырывается у него изо рта вместе с потоком слов, и самопровозглашённый Бек начинает суетливо жестикулировать, объясняясь. — Я же уже всё Вам рассказал; я уезжал из города на время, чтобы… — Квентин Бек мёртв. Ещё неделю назад прошли его похороны. — Но ведь я жив! — Вот это новость! Полагаете, я просто так здесь распинаюсь перед Вами? Полагаете, купите меня своей непродуманной ложью? — Да как я могу лгать, если… Фьюри вопросительно вскидывает брови в манере «ну давай, продолжай, умник». — …если я это я? Можете проверить на детекторе лжи или какой-нибудь навороченной сверхтехнологичной фигне. Я уезжал за город, чтобы побыть одному, понимаете? В последнее время, — Квентин чешет свой затылок и отводит глаза, сделав небольшую паузу, чтобы перевести дыхание, — много чего происходит, и мне нужно было отдохнуть, чтобы не раскрошить дома всё, что ещё осталось целым. Да и Вы что, не смотрите новости? То, кхм, месиво, которое нашли возле входной двери в здание, где я живу, даже лица не имеет, и опознать его не удалось. — Да, я видел: то ещё зрелище, — Ник не сводит взгляда с мужчины перед собой и, признаться честно, чувствует себя несколько… сконфуженным? Ситуация действительно не однозначная и может оказаться куда более сложной, чем он представлял минут десять назад. — Но вот в чём дело: я не так сильно сомневаюсь в том, что Вы живы, как сомневаюсь во всём остальном, о чём Вы мне рассказываете. — Но… чёрт, но какие у Вас есть основания мне не верить? — Во-первых, почему Ваша квартира выглядит, как помещение для постапокалиптических квестов? Откуда кровь на полу? Во-вторых, куда Вы дели свою собаку? — Никон убежал. Я взял его с собой, когда уезжал, потому что мне было не на кого оставить чёртову огромную немецкую овчарку, да и потому что просто… просто хотел его взять. Что касается моей квартиры, наберите в гугле: «моя собака съела всю мебель». К тому же, как я сказал, у меня была череда плохих дней. — Череда плохих дней? — Работа. У меня был последний шанс начать карьеру по специальности, но я его проебал. Простите за французский, — Квентин саркастично и коротко скалится: улыбка мужчине к лицу, даже несмотря на то что глаза у него злые и отражают всё раздражение, которое Бек не может выразить через физическую агрессию. — Значит, это Ваших рук дело? — Частично. Кровь тоже моя. Сэр, Вы притащили меня сюда из-за пары мелких вопросов? Мне казалось, у ЩИТа должно быть куда больше возможностей и информаторов, чем у тех же федералов. Фьюри несколько секунд смотрит на Бека: подозрений в его голове стало больше, и теперь Беку определённо придётся остаться здесь на неопределённый срок, пока что-нибудь не прояснится. Ник включает экран небольшого телевизора, висящего в комнате по другую сторону от камеры наблюдения, и допрашиваемый медленно, но верно изменяется в лице. — Никого не напоминает, мистер Бек? У ЩИТа действительно больше возможностей, чем у федералов. Мы можем достать аналогичные записи с других ракурсов, проследить за движением этого «объекта» со спутников, ну и в конце концов приблизить кадр так, чтобы можно было увидеть лицо. — Что же Вы Человека-Паука выследить не можете? — Человек-Паук не барахтается над Нью-Йорком на высоте нескольких сотен метров, и того, как он вылетает из окон своей квартиры, не видят соседи. Квентин хорошо помнит тот день. Ему тогда ещё было плохо, но боль и злоба притупились настолько, чтобы мужчина смог задуматься о своих ежедневных потребностях и не послать их подальше. Бек сходил в магазин за яйцами и беконом, отнёс в прачечную грязное бельё, приготовил ужин, поскользнулся на коврике в коридоре и… завис на несколько секунд в воздухе. — То есть, Вы думаете, что этот… неопознанный летающий объект — это я? — А у Вас есть другой вариант? — Искать варианты — это Ваша работа, а не моя, сэр. В последнее время чего только не происходит, — Квентин начинает рыться в карманах и вскоре невозмутимо выуживает из брюк пачку сигарет с зажигалкой. Он завис на несколько секунд в воздухе и, как ни странно, почти этому не удивился. В последнее время чего только не происходит. Бек только подумал о том, что для больших дел нужна практика, и вышел из окна. — Мистер Бек, курить здесь нельзя. Представляли когда-нибудь, каково это — летать? На что похоже это ощущение, когда ты шагаешь в пропасть, чувствуешь, как ухает сердце, и почти мерзкое покалывание в кончиках пальцев рук и ног, но не падаешь? Квентин бы сказал, что его первый полёт был похож на первую поездку на мотоцикле. Железного коня Бек пытался оседлать ещё подростком, потому что энергия била ключом и хотелось хоть каким-то образом приобщить себя к взрослым. В старшей школе много кто учился водить машину: в каждой третьей семье она была, поэтому пара его одноклассников уже в шестнадцать разъезжала на повидавших жизнь «Вольво 940», «Форд Контур» и «Киа Шума» второго поколения. Семье Беков было незачем иметь автомобиль: мать двоих мальчиков, Квентина и Эндрю, работала около дома, а их отец никогда не выходил из своей комнаты. Мотоцикл принадлежал старшему брату и был куда более тяжёлым, чем ожидал Квентин. Он чувствовался между ног, как зверь, не привыкший подчиняться слабакам, и рычал под Беком, будто бы ощущая своё превосходство над ним. «У твоего брата ляжки мощнее, Квен. Сжимай меня посильнее, иначе я сброшу тебя со спины и намотаю на колесо твоё мягкое пузо». Поездка на мотоцикле — это когда ты пытаешься контролировать железное чудище под своей задницей, несущееся по шоссе на огромной скорости и ревущее от злости, а позже — от досады. Эндрю был таким себе учителем: он нацепил на брата шлем, посадил перед собой и всё подгонял-подгонял его, пока ветер наконец не заглушил голос старшего Бека. Честно признаться, Квентин вскоре не слышал ничего, кроме свиста в ушах, и чувствовал только крепкую волосатую ручищу, перехватившую его поперёк живота, и притупленную боль в бёдрах. Весь мир нёсся куда-то и тёк сквозь пальцы, и мальчишка оттого, что всё никак не мог угнаться за ним, чувствовал себя ребёнком, навсегда пригвождённым к провонявшей потом груди Эндрю. Когда Квентин шагнул с подоконника своей квартирки, он ощутил почти отчаянную необходимость в этом отвратном запахе целый день прошатавшегося по тёмным переулкам и дешёвым забегаловкам братца. Когда сердце обожглось о рёбра, как говяжий стейк о сковородку для барбекю, он почувствовал себя и впрямь тридцатичетырёхлетним. Миру снова сорвало крышу, и невидимый зверь под ногами торжествующе заурчал: «У тебя поджилки трясутся, Квен. Возьми себя в руки, иначе я сброшу тебя со спины и насажу во-о-он на тот уличный фонарь». — Мистер Бек. — Да, сэр? — Здесь запрещено курить. — Но я, блять, волнуюсь! Вы без каких-либо оснований привезли меня сюда и требуете… — Кончайте придуриваться, Квентин. У нас есть эти кадры. У нас есть исследования, доказывающие, что кровь в Вашей квартире — это кровь, которая некогда текла по жилам последней жертвы Паука. У нас есть всё, чтобы сломать Вам жизнь. Сотрудничайте. Мужчина вздыхает и, сунув сигарету меж зубов, чиркает зажигалкой. Чтобы затянуться, ему хватает пары секунд; Фьюри за это время замахивается и выбивает из чужих рук всё ещё дымящуюся «злодейку с фильтром». Бек смотрит на него загнанным в угол зверем, который вот-вот совершит какой-нибудь отчаянный поступок. Бывали на охоте? Ходили на большого, привыкшего считать себя хозяином леса хищника со сворой собак и двустволкой за пазухой? Когда такое животное осознаёт, что ему нечего терять, остаётся только жалеть о том, что экстрасенсов не существует: ты никогда в жизни не предскажешь, каким будет его следующий шаг. Фьюри склоняется над Квентином. Он устал задавать вопросы и играть в «хорошего полицейского» и сейчас намеревается получить сведения о Пауке, о местоположении Хамелеона, о способах вернуться целым и невредимым с того света и, что уже маловероятно, о готовности мистера Бека, той ещё занозы в заднице, сотрудничать с американскими военными инициативами. Мистер Бек не стал сотрудничать с американскими военными инициативами и не предоставил ЩИТу никакой информации. Вместо этого он схватил Ника Фьюри за ворот чёрной рубашки и выдохнул дым в его лицо.4.
Свет льёт в кухню через пластинки закрытых деревянных жалюзи и располосовывает обеденный стол. Питер опрокидывается на спинку стула, чтобы ему не слепило глаза, и, как обычный подросток, жуёт свой завтрак — хлопья, коробка которых выглядит, как обложка для малобюджетного детского мультфильма, с молоком. Тётя Мэй обычно просыпается вместе с племянником и носится по квартире, собираясь на работу, со стаканом биойогурта в одной руке и с расчёской — в другой. Она почти каждый день подмечает, что Питер всё ещё носит большую и плотную пижаму, которую получил от неё в подарок на Рождество, и украдкой улыбается. Украдкой, потому что прочитала в одной из книг для родителей подростков, что в этом возрасте мальчиков раздражают «телячьи нежности». Мэй считает Питера самодостаточным и ответственным ребёнком. Он гладит себе рубашки и брюки после того, как делает уроки, и готовит ланчи на большую школьную перемену. По субботам юноша пылесосит квартиру, а по понедельникам и четвергам занимается ужином. Он часто пропадает в городе: говорит, что делает снимки, проходит стажировку в «Daily Bugle», задерживается в кабинете у Джей Джоны Джеймсона, который любит чесать языком, и мямлит, что иногда пьёт кофе с подругой. Мэй не докапывается. Она хочет быть хорошим опекуном и старается лишний раз не влезать в личное пространство Питера. Порой Паркер думает, что, может быть, тётя просто боится узнать, что увлекает его на самом деле. Никон просится гулять рано утром, когда на первых этажах только открываются магазинчики, и поздно вечером, когда они, наоборот, закрываются. Шерсть пса теперь повсюду: в постельном белье, в одежде, на полу, мебели и подоконниках. По ночам он лезет к Питеру в кровать и жмётся боком к спине; когда парень возвращается домой после школы или работы, лениво машет хвостом и тявкает где-то в квартире — зовёт к себе. Жить с ним — это как жить с тенью Квентина. Никон не умеет разговаривать, не матерится и не напевает себе под нос «Until It Sleeps», но рыгает после того, как опустошает свою миску с водой, зубами стаскивает с Паркера одеяло, когда приходит время идти бегать по парку и завтракать, а ещё у него… — У тебя что, крохотный член? — Чего? — У Квентина чуть газировка не идёт носом. Он снова развалился на диване, будто бы и вправду что-то делал весь день и теперь безумно устал. — С чего ты это взял? — Ты поэтому не хочешь иметь дел с женщинами? — Чего? Нет! Отвечаю и на этот вопрос, и на предыдущий. Ишь, разогнался, чёрт малолетний… — Покажи. — Размечтался. — Ой, да ладно тебе, чего я там не видел… — Я сказал: пошёл нахер. Никон позволяет себя доставать и терпит, когда Питер оттаскивает его за ухо от очередной подозрительной куриной косточки, медленно гниющей на асфальте, но в собачьих глазах чётко читается та пассивная агрессия, которой обладал Бек. Он не кусается и не лает — только снисходительно смотрит, как уставший родитель на мальчонку, возомнившего себя невесть кем. Никон весь исходится слюной, если его называют «хорошим мальчиком», и всё ещё скованно ведёт себя в обществе Мэй. Он не умеет заводить знакомства с другими собаками: слишком яро защищается, заливаясь в громком лае и скаля клыки, когда какой-нибудь большой, настроенный на конфликт пёс обращает на него внимание, и стоит, смущённый и не знающий, что делать, когда более общительные животные пытаются первые пойти на контакт. Сегодня он водится у ног Питера, пока последний не собирает рюкзак и не отправляется в школу. Мэй уже двадцать минут как поцеловала в щёку своего племянника и уехала на работу, когда Паркер выходит из дома. Их квартира находилась в относительно старом квартале, где только недавно начали перестраивать ветхие здания, и потому разлинованные дорогами улицы постепенно переставали походить на советские. Квинс считался районом для бедняков, потому что здесь можно было купить довольно-таки дешёвое жильё и уровень алкоголизма и наркомании был характерно высоким. Питер выглядел таким неприметным на фоне бордовых домов, покрытых многолетней пылью, и снующих туда-сюда людей, что почти что ощущал себя крошечной песчинкой в песочнице общества. Это осознание было похоже на опьянение, лишающее цели, сбивающее ориентиры на более-менее отдалённое будущее, но успокаивающее. Раньше всё казалось очевидным и однозначным: он Человек-Паук с судьбой, предначертанной кем-то свыше. А что сейчас? Что кажется сейчас? Кажется, будто бы он долгое время бежал кросс и наконец-то начал задыхаться.5.
У Квентина лет с двенадцати была своя комнатка под пологой крышей дома. Места там было много, но добрая половина пространства была занята коробками с когда зимней, а когда летней одеждой, старыми игрушками, останками маминого велосипеда, постельным бельём и всем, чем только может быть завален чердак. В сезон дождей здесь было невозможно заснуть: когда вода барабанила по крыше, шёл невыносимо громкий металлический лязг, отдающийся в стенах и потолке. В жару здесь было душно, как в бане, и потому футболки Квентина летом можно было выжимать и, чтобы не воняли, только жечь огнемётом. Зимой дырки в оконной раме свистели, и мальчишка года три затыкал их тряпками, пока не понял, что в хозяйственных магазинах продаётся монтажная пена. В 1994-м году на Рождество Бек-младший получил кассетный плеер компании «Sony», и стены его берлоги начали покрываться плакатами с орущим Хэтфилдом, «ковбоями из ада», черепашками-ниндзя, комиксами о которых Квентин увлекался в то время, и случайными постерами, выменянными у школьных приятелей и вырванными из подростковых журналов. В какой-то момент он стал собирать и вкладыши из упаковок дешёвой жевательной резинки по типу «Lazer» и «Turbo», которые заботливо расклеивал на свободном месте с правой стороны окна, чтобы они не выцвели. Когда садилось солнце, это место превращалось в личный уголок пыльного и пропахшего потом рая Квентина. Ещё до того, как перенести все пожитки из их общей с братом комнаты сюда, он сделал нехитрую версию проектора звёздного неба, состоящую из старого ночника, продырявленного шилом колпака из плотного картона на установке из железных трубок, погнутых плоскогубцами, и ручки, посредством червячной передачи соединённой со всем этим безобразием. Бек мог часами лежать, уложив плеер на подушку и вставив меж зубов косяк, и крутить свой домашний планетарий под включённый на полную мощность «The Black Album». Это была взрослая музыка, содержащая в себе нечто большее, чем Квентин смог бы почувствовать или понять сам. Он знал тексты наизусть и считал их красивыми, точно так же как и стихи Фроста, например, которые звучали складно и таили в себе философские рассуждения автора. Подобную мудрость дети черпают из предпочтений старших авторитетов, коим для младшего Бека являлся Эндрю.6.
Эндрю Бек был невысоким мужчиной крепкого телосложения и имел роскошную тёмную шевелюру, туго забитую в пучок на затылке. Фьюри узнал его по татуировке, выглядывающей из-под воротника белой рубашки, и родинке под губой, бросающейся в глаза. — Ты Питер, да? — Эндрю заметил Ника первым и сразу перешёл к делу. Голос у него был твёрдый и громкий: видно, человек умеет заявлять о себе. — Я брат Квентина. Думаю, он обо мне рассказывал, — и протянул широкую ладонь для рукопожатия. — Да, конечно, мистер Бек, — кем бы ни был этот Питер, Фьюри решил, что попытка притвориться кем-то из знакомых покойного стоит риска. Он пожал руку. — Сочувствую Вам. Никто не заслуживает такой смерти. — Кто-то определённо заслуживает, — небрежно отвечает Эндрю. — Хотя, разумеется, не Квен. Я надеялся, что он хоть под конец жизни выползет из той каморки в Квинс, но, видимо, у Дьявола были другие планы. Рад, что хоть ты у него появился. Гроб, белый и с большим крестом на крышке, уже помещён в могилу. Немногочисленные гости постепенно собираются вокруг в ожидании поминальных слов священника. Ник невольно задумывается о том, что родственники Бека хоронят пустоту: даже для кремации от тела ничего не осталось. — Выпьем после того, как всё закончится? — обращается к Эндрю и поправляет галстук, пытаясь показать нестабильность в своём психологическом состоянии, открыть собеседнику несуществующую слабость. — Выпьем, — пожимает плечами Бек-старший и провожает взглядом женщину лет тридцати пяти, идущую под руку с каким-то пацаном-подростком. — Надо же, кто пришёл. Бетти Шнайдер собственной персоной вместе с юным Мисти. Да-да, я говорил Квентину, что это женское имя, но он, зараза, упёрся в своё. Был такой мастер спецэффектов — Рэй Брэдхаус (я не интересовался, но когда-то Квент мне о нём все уши прожужжал), и в одном из его фильмов вроде бы как фигурировало имя «Мистерио». Вот уж что сорвало этому чёрту голову, наверное, лет на пятнадцать. — Это та самая?.. — Да-да, бывшая супруга. Беттси, как он её называл. Жила у нас прямо перед носом, окна комнаты Квентина выходили на дом её матери (думаю, понятно, куда он смотрел по утрам, когда хорошие девочки обычно собираются в школу). Такой красивый домик, я газоны там стриг и вишни поливал за символическую сумму. Кухонька компактная, — грубовато жестикулирует, всё ещё наблюдая за мисс Шнайдер. — Иногда заглянешь — увидишь Беттси в какой-то странной пижаме с котами и этого мелкого, что-то так оживлённо рассказывающего, что аж самому становится интересно. Дома его приходилось раскачивать. Дело, очевидно, в отце. Вдова была красивой. Не в привычном смысле этого слова, но что-то в ней притягивало взгляд: то ли характер, проступающий в расположении морщинок на лице и необычном прикусе, то ли женственная фигура, силуэт которой виднелся в складках платья, треплемого ветром. Фьюри не хотел с ней говорить, поэтому надеялся, что в голову Эндрю не взбредёт такой идеи. — В последние годы жизни отец только и делал, что поносил всё вокруг себя. Болезнь Альцгеймера у нас в генах, так что, скорее всего, где-нибудь после шестидесяти пяти и я начну вести себя, как ребёнок. Представляешь старого байкера со сморщенными татуировками, который спотыкается на каждом слове песни «Highway to Hell», потому что не может её вспомнить? Можешь позвонить мне лет через двадцать ради любопытства.7.
Ляг рядом со мной и расскажи, что они сделали. Питер знает, что это он заколотил окна в квартиру: молоток всё ещё в его левой руке. Отвратительный жёлтый свет сочится в гостиную из коридора и ложится на запятнанную бордовым футболку Бека. Если ты сможешь понять меня, то и я тебя пойму. Из стен и потолка грохочет музыка, рассеиваясь по комнате до такой степени, что Питер не может разобрать ни слов, ни мелодии. Басы бухают о деревянные доски, зажевавшие шторы, и гулко отдаются в юношеской груди. Их ищут. Питер ощущает себя так, будто бы его душу прощупывают тысячи несуществующих глаз. Это федералы, долбанный спецназ с электрошокерами для буйных диких тварей, это моралисты, это учёные, уже подготовившие для него квадратный аквариум из пуленепробиваемого стекла. Все они скажут, что Питер виноват, когда у глаз появятся рты. И что сможет ответить мальчишка? «Вы вообще Квентина видели? У меня не оставалось выбора». Что я чувствовал, что я знал, что раскопал в книгах и обнаружил, переворачивая камни… Питер сидит на вздымающемся животе мужчины, от упоминания имени которого тянет блевать. Основание ладони глушит все «я ничего не вижу», напряжённые пальцы не дают чужим векам раскрыться: Питер знает, что там, в голубых глазах, не увидит ничего, кроме прожорливой пустоты, желающей поглотить его полностью. …всё это — за одной дверью. Хочешь, я открою её для тебя? Питер смотрит на человека под собой и никак не решается раздолбать ему череп молотком или просто отвести руку от лица. В двери кто-то ковыряется ключом, и юноша прячет тёплое тело Бека между матрасами раскладывающегося дивана. Или ты тоже не прощён?8.
Уэйда сложно не узнать: это же чёртов сморщенный кусок кожи, называющий Паркера «Питти» и продолжающий сигналить даже после того, как его заметили. В этот раз мужчина приехал на чёрном кроссовере марки KIA, отражающем все удивлённые и насмешливые лица школьников, проходящих мимо. А ведь день начинался неплохо: уроки кончились, и у Питера была куча времени для того, чтобы подумать и освежиться. Ха, конечно! Только не в смену Уэйда Уилсона. Юноша забирается на переднее сидение автомобиля и уже чувствует на себе этот насмешливый взгляд Томпсона. Завтра придётся выслушивать очередную тираду идиотских оскорблений вроде: «Эй, Пенис Паркер! Что случилось с твоим новым отчимом? Зажевало в аппарат по переработке вторсырья?» — и подобной раздражающей чуши. Иногда Флэш пересекал чёрту, и Питеру хотелось позволить Пауку вырваться на свободу. Казалось бы, что случится, если следующей жертвой «Дружелюбного Соседа» будет не преступник, а школьный задира? — Как дела в школе? — Ты слишком привлекаешь внимание. Теперь все запомнят, как я садился в машину к мужику с развороченной рожей. — Обожаю, как точно ты умеешь отвечать на вопросы, дружище! Боишься, что твои одноклассники подумают что-то дурное? — Я боюсь, что однажды ночью ко мне вломится ФБР, потому что ты, Уэйд, не натянул на себя долбанный капюшон. Людям Икс о тебе много чего известно. Если вдруг что-то пойдёт не так, может быть, мне придётся начать скрываться от государства и шаек супергероев в восемнадцать лет, а я ещё пожить хочу. — Много хочешь. — Почему это? — Потому что. Ты теперь как я, понял? Послушай старика Дэдпула: мозги тебе будут трахать и хорошие, и плохие парни. Лучше начинай получать удовольствие, а не поучай меня, как спасать твою задницу от СМИ, ФБР и Людей Икс, — Уэйд сворачивает на дорогу, ведущую на окраину города. В район, который они вместе с Пауком очень хорошо знают. — Кстати, слыхал, кто вчера остановил банду Кингпина в Адской Кухне? — Сорвиголова? И откуда ты, интересно, знаешь, что это был Кингпин? — спрашивает в ответ Питер, особо не интересуясь предметом разговора и закидывая на заднее сиденье школьный портфель. — Ну, у меня есть связи. Широченные связи. Паутина из связей… — Кончай. Это плохой каламбур. — Это даже не каламбур, чтобы быть плохим каламбуром. Если верить газетам и надёжным источникам, это всё проделки красного Человека-Паука. Я что-то о тебе не знаю, парень? Ты, как Майкл Джексон, белый чёрный, только красный чёрный? —…я вчера и близко к Адской Кухне не подходил. — Да знаю я. Похоже, в Нью-Йорке появился ещё один Паук, и, кажется, он по-настоящему «хороший парень». Хоть и страшный, как ад, — так мне сказали. Восемь глаз, что-то вроде педипальп — так они называются? — около рта и куриные лапки, висящие по бокам. Не всем мутантам везёт так, как тебе. — «Хороший», говоришь… — Ну, да, людей он не жрёт, не убивает, не расчленяет. В нашей ненормальной супергеройской семейке просто ангел божий. Ну, по крайней мере, пока: голос у него, как у девчонки, так что, скорее всего, у пацана ещё молоко на губах не обсохло. Кажись, теперь все лавры будут доставаться Доброму Пауку в ярком костюмчике, а не тебе? Уэйд всегда болтает: иногда с Питером, иногда с собой, иногда обращается вообще к третьим лицам. Иногда это раздражает, иногда — заряжает энергией; иногда Паркер смеётся, потому что, чёрт, Уилсон забавный, и этого у него не отнять. — Ну и пусть, зато я делаю реальную работу. Людям важно, чтобы у их героя были чистые руки, но, не разбив яиц, омлет не приготовишь. «Добрый» Паук, может, и светится в хороших новостях, мол, остановлено крупное ограбление банка или там теракт в складах «Старк Индастриз», но это я приду на помощь тем, кому грозит опасность в обычном тёмном переулке обычным вечером. — О Боже, тебя реально это задело? —…не задело. — Задело-задело. Боишься, что он лучший Паук, чем ты? — Не боюсь, потому что знаю, что это не так. — Нет ничего плохого в честолюбии, детка, расслабься. К тому же, готов поспорить, что в честном бою ты надерёшь ему задницу. — Не собираюсь я его бить. — Но если бы собирался, побил бы. Заедем в Макдональдс? А то этот чувак меня всего измотал. — Какой чувак? — А чья, спрашивается, это машина?9.
Бар, оформленный в стиле конца прошлого столетия: железные таблички, прибитые к тёмным дощатым стенам, пара неоновых надписей, плакаты с красивыми американскими пейзажами. Играет Пинк Флойд, кажется, но половина красок теряется в говоре полупьяных мужиков и шуме города за большими окнами. Фьюри осилил только один шот той бадяги, которую заказал Эндрю, и держит свою руку близко к следующему, будто бы не прекращает пить и хорошо проводит время. Старший Бек уже раскраснелся и, судя по всему, в таком состоянии чувствует себя намного увереннее, чем в трезвом. — Тебе не показалось, что пару месяцев перед смертью он странно себя вёл? — спрашивает Ник. — Это ведь не просто совпадение: Паук, как известно, не обращает внимания на обычных людей. — Да, я в курсе, Пит, — отмахивается Эндрю, — все эти интервью с людьми, которых спас убийца. И мне плевать. Квентин никогда не был идеальным. Никогда. О мёртвых дурно не говорят, но ебал я все традиции в рот. Он эгоцентричный ублюдок, мой брат. Боялся, что люди это поймут. И я могу поверить, если в новостях вдруг скажут, что засранец ограбил банк или там взорвал какой-нибудь старый идиотский памятник, но что-то по типу убийства или изнасилования? Не-а, — он принимается мотать головой и отставляет в сторону пустую рюмку. — Паук не на того напал. Это не его уровень. — То есть Квентин тебе ничего не рассказывал о том, чем занимался в последнее время? — И это всё? Фьюри потратил целый день своей жизни на отпевание какого-то третьесортного злодея? — Нет. Ничего такого. О тебе говорил вот. О последнем спектакле в театре. Что-то более-менее отчётливо понял о собеседовании — Квентина опять куда-то там не взяли. И всё, — Эндрю пожимает плечами. — Чувак либо рассказывал всё до последней детали, либо очень поверхностно затрагивал важные события своей жизни. Полгода назад знаешь, что он мне сказал? «У меня друг появился», — мужчина попытался изобразить голос младшего брата и хрипло усмехнулся. — И так неохотно он мне твоё имя назвал. Интересно, с чего бы это? — Ну, ты же его знаешь, — после неловкой паузы (о да, в плохие дни и у Фьюри бывают неловкие паузы) подал голос Ник. Может быть, это Питер виновен в том, что Квентин решил податься в преступники? Может быть, Питер — важная шишка в мире злоумышленников Нью-Йорка? — Понятия не имею. Фьюри совсем не знал Квентина, поэтому и использовал клише. Такие фразы люди обычно не замечают, особенно в подвыпившем состоянии. Эндрю, кажется, остался удовлетворён ответом. — Мне казалось, он многого добьётся. Казалось, я всё ещё буду барахтаться в барах с пацанами, а Квен попадёт в долбанный Голливуд, — он ловит взгляд Ника, отвлекаясь от созерцания бликов в рюмке, и театрально разводит руками. — Ну, образно. Может быть, не был он настолько талантливым. В любом случае, получилось всё по-другому: я открыл свою сеть шиномонтажа, а Квентина большинство киностудий до сих пор считает психом. А ведь он очень любил своё дело, — ищет глазами ещё один шот и, наткнувшись на нетронутый, предназначавшийся Фьюри, грустно вздыхает. — С шести лет мою камеру таскал. Я сначала злился, потому что купил её на первую малюсенькую зарплату ещё шестнадцатилетним пиздюком, но со временем понял, что мой брат обращается с ней раз в сто аккуратнее, чем это делаю я.*
Осторожно… так, да, чтобы ничего не перекрутилось… вот сюда-а… совсем немного изменить ракурс, ага… немного придержать… потом можно будет добавить звуков типа БУМ, БАМ, ВЖИ-И-ИХ, БУЛТЫХ, ПРРФРФРФ, и будет клёво… прямо как у Уиллиса О’ Брайана… Нелёгкая работа — снимать шедевры, но Квентин справится. Потихоньку натаскается в этом деле. Сделает больше подвижных кукол, научится красивее их раскрашивать, располагать в кадре, фотографировать. А куда ему ещё деваться? Здесь только одна дорога — вперёд, к звёздам. Отец стоит в дверях. Для него Уиллис О’ Брайан — пустой звук. Если всё разложить по полочкам и объяснить, наверняка он поймёт. Несмотря на то что в глазах у мужчины ничего не отзывается на энтузиазм младшего сына.*
— Почему он продолжает вешать дерьмо мне на уши, Хенни? — слабый, больной голос. — Я не хочу этого слушать. Почему он не перестаёт говорить… глупости, этот маленький говнюк?*
— Я любил ублюдка, Пит. Правда. Все мозги мне выпилил, зараза: «а я бы хотел то», «а ты знаешь, что, если повернуть камеру так, будет вот так», «а вот я вчера прыщ на жопе нашёл». Мелочный, как чёрт, рефлексивный, нервный. Но что поделаешь? Зато мой, — Эндрю красный, будто бы под светом софитов, и, кажется, уже не из-за алкоголя. — Помню, как мы в девяносто девятом выехали в Сан-Франциско. Вот это было чистое счастье. Счастье в первозданном, сука, виде. Толкучка, пиво, песни, которые ты десять лет орал в подушку. Всё это — эхом по огромному залу. И каждый человек в этом зале — твой единомышленник, будто вы все помешанные, но счастливые сектанты. И Квен рядом. Рвёт себе горло, ржёт, конь ебаный, взрывается весь, тычет меня локтями. Ради таких моментов мы и живём. Терпим ежедневное дерьмо только для того, чтобы один раз почувствовать себя охренительно. Эндрю смотрит на Фьюри, и странно видеть слёзы в его опухших глазах. Бек даже не пытается прятаться — он не загнан в угол эмоциями и не ищет, что с ними делать. Эндрю открывает Нику существующую слабость. — А когда совсем ещё мелким был, по ночам ко мне лез. Рисовал мне каких-то монстров в начальной школе, постоянно спрашивал: «А что? «А почему?» «А зачем?» Один раз сломал нос парню, потому что тот назвал меня пьяницей. Сам вернулся в слезах, с порванными штанами и синяками на животе, а я даже отчитать его за это не смог. Идиот несчастный, — мужчина прыскает, волосатой ручищей разминая себе шею. Потом поворачивается к собеседнику. — Расскажи-ка ты что-нибудь, а то всё болтаю да болтаю, и слова вставить не даю. — Я, пожалуй, пойду, — холодно отрезает Фьюри, когда встаёт с места и вылазит из-за стола. Это всё становится слишком личным для его миссии. Тем, во что не стоит влезать. Эндрю пялится на Ника с непониманием, ожидая объяснений. — Доброго вечера, Энди. Рад был с тобой познакомиться. — Нет, постой. Ты отказался произносить речь, так изволь выложить всё здесь. Мне это важно. — Мне нужно идти, — Фьюри резко поправляет рукава своего плаща и собирается развернуться, когда раскрасневшийся пьяный родственник почившего преступника хватает его за шкирку и заставляет усесться назад на диванчик. — Да какие у тебя могут быть дела? — хмурясь, цедит Эндрю. — Пит, нам же столько всего нужно обсудить. Рассказывай. Не пущу я тебя никуда, — несмотря на то что Бек матерится, говорит он мягко и почти просит Ника остаться. Встать последний может только на месте, и вряд ли ему удастся сдвинуть с дороги мужлана вроде Эндрю, не причинив ему вреда. — Не будь мудаком, выпей со мной. — Я правда сочувствую твоему горю, — Фьюри бросает твёрдый взгляд на собеседника, — но не могу ничем помочь. Позвони Бетти. Она сможет тебя поддержать и расскажет больше, чем я. Сходи к психотерапевту. Выспись. — Пит… — Эндрю, ты можешь мне рассказать, почему Паук убил именно Квентина? Почему вытащил его из квартиры, а не подцепил где-то в тёмном переулке, как обычно? Точнее я знаю, что ты догадываешься, почему это произошло, не зря же сказал мне о Мистерио при первой возможности. Вопрос в другом: знаешь ли ты больше? Старший Бек хмурится сильнее, и в окутывающих бар полутенях его морщины становятся глубже, чернее: — Да кто ты, блять, такой? Отвечая, Фьюри не колеблется: — Твой брат много для меня значил, и я не смогу успокоиться, пока не разберусь, что к чему.10.
Доктор Людвиг Рейнхарт, шёпотом: «Алло?» Громкие неразборчивые звуки. Диспетчер 911: «Это 911, что случилось?» Доктор Людвиг Рейнхарт: «Кто-то находится в медскладе… Больница Тиш. 550 Первой Авеню». Диспетчер 911: «Это может быть один из сотрудников?» Доктор Людвиг Рейнхарт: «Нет, н-не думаю. Я на секунду приоткрыл дверь, он… грабитель одет в тёмно-зелёный костюм. Крушит ящики и сейфы. Кажется, я заметил пистолет». Диспетчер 911: «Хорошо, полиция уже в пути, сэр. Как я могу к Вам обращаться?» Доктор Людвиг Рейнхарт: «Людвиг». Диспетчер 911: «Хорошо, Людвиг. Вы упомянули сейфы: внутри есть что-то ценное? Бумаги, деньги?» Доктор Людвиг Рейнхарт: «Нет. Всякие… наркотические и токсичные вещества». Диспетчер 911: «Хорошо. Где Вы находитесь?» Доктор Людвиг Рейнхарт: «Я в подсобке при складе. Готовил отчёт, когда услышал шум». Диспетчер 911: «Вы не можете выйти?» Доктор Людвиг Рейнхарт, раздражённо: «Не наткнувшись на мужика с шаром на голове — нет». Диспетчер 911: «Успокойтесь, сэр. Полиция на подходе, всё будет хорошо». На фоне слышатся выстрелы. Доктор Людвиг Рейнхарт: «О боже, о боже, о боже…» Диспетчер 911: «Оставайтесь на связи, Людвиг, хорошо? Вы здесь?» Доктор Людвиг Рейнхарт, немного погодя: «Д-да. Я не понимаю, что происходит». Тяжёлое дыхание. Доктор Людвиг Рейнхарт: «Всё… стихло. Мэм, полиция уже приехала?» Диспетчер 911: «По моим данным, нет. Оставайтесь на месте, старайтесь по возможности не привлекать внимания». Доктор Людвиг Рейнхарт: «Слушайте, у меня никогда не было склонностей к суициду». Диспетчер 911: «Я понимаю, сэр. Просто у меня есть предписания». Диспетчер 911: «Сэр?» Диспетчер 911: «Вы меня слышите?» Диспетчер 911: «Людвиг? Алло?» Неизвестный: «Пи-и-и-п, пи-и-и-п, телефон идиота, шёпот которого слышен за милю, выключен или находится вне зоны действия сети». Пи-и-и-п.*
Под взглядом пустого и единственного глаза дула пистолета невозможно шелохнуться. Людвиг смотрит на него из-под ладони, едва различая слова, которые произносит незнакомец, и формулируя наиболее убедительную просьбу оставить его в живых. Он не видел лица? Он ничего не расскажет полиции? Он прямо сейчас готов вывернуть карманы и положить на стол всю свою годовую зарплату? Забавно то, что у доктора Рейнхарта со всеми его медицинскими и не только достижениями нет ничего ценнее жизни, так что любой обмен будет неравным. От ночного гостя веет странной аурой и пахнет лекарствами; на подбородке у него подтёки сиропа от кашля, на кожу налип белый порошок. Человек облизывает губы, раздумывая, что делать с лишним свидетелем. Какое-то время в подсобке слышны только хриплое старческое дыхание психиатра и шум вентиляции. — А я-то думал, что больше Вас не увижу, — произносит незнакомец. Людвиг узнаёт этот голос, довольно-таки мягкий в начале каждого сеанса, но легко срывающийся на крик. — Квентин?.. — Мистерио, доктор Рейнхарт, Мистерио. Так и скажете полиции на допросе. — Слушайте, мистер… — Людвиг неловко ведёт плечом от укоризненного взгляда бывшего пациента и, стараясь делать вид, что не замечает пистолет перед своим лицом, через пару секунд добавляет: — …ио. Позвольте Вам помочь… — Ну, раз уж Вы настаиваете, доктор, — Квентин тоже отвечает не сразу: осматривается, прислушивается, о чём-то размышляет, видимо, озабоченный скорым приездом правоохранительных органов: — Я как раз подумал, что мне нужно, — наконец заставляет Людвига подняться и проталкивает в медсклад, — мнение специалиста. Время, правда, поджимает, но, думаю, мы сумеем провести его с пользой. — Я имел в виду совсем другое! У Вас может быть химическое отравление, счёт идёт на минуты! — Да-да-да, разумеется. Так вот, видите ли, доктор Рейнхарт, я умею читать, но знаниями в области фармакологии не обладаю. Вы были бы здесь полезны, — Бек подошвой ботинка переворачивает один из сейфов, валяющихся на полу, и проходит на середину комнаты. — Меня интересуют галлюциногены, анестетики, опиоиды, опиаты, какие-нибудь психоделики и всё подобное — главное, чтобы сильное. Людвиг случайно задевает ногой баночку из-под раствора морфина, валяющуюся на полу, и чувствует, что внутри уже ничего нет. Его взгляд падает на пол: ящик, в котором должен был находиться препарат, полностью опустошён. Квентин пару раз показательно щёлкает предохранителем пистолета: — Смотрите на меня, Людвиг: дедуктивные методы будете применять потом. Сейчас — отвечайте на блядский вопрос. Как же этот Рейнхарт жалок, чёрт побери. Было время, когда Квентин еженедельно выгребал ему всё дерьмо из закоулков своей души, потому что, как дурак, верил: у психиатров в многочисленных методичках описаны ответы на заковыристые вопросы психов. Всё, что было у Людвига, — парочка антидепрессантов, которые в конце концов только вывернули эмоции Бека наизнанку. Было время, когда Квентин думал, что доктор должен быть морально сильнее пациента, чтобы поставить его на ноги, и потому смотрел на Рейнхарта снизу вверх. Сейчас понятно: всё это чушь. Квентин сильнее. Квентин, если захочет, без особого труда затащит психиатра в лабораторию и всыплет ему в горло едкий натр, заставит пузыриться кожей изнутри, гидролизует чёртовы чувствительные слизистые. — М-может быть, если бы я знал, для чего Вам всё это нужно, я бы сориентировался быстрее, — внимание Людвига снова привлекают следы от медикаментов на лице Мистерио. — Но как врач я настоятельно не… — Ближе. К. Делу. — Ну, — Рейнхарт резко жмурится, когда Квентин делает шаг навстречу и кладёт палец на курок, — из сильных а-анестетиков — суфентанил. Он в 500 раз сильнее морфина, который Вы, кажется, уже нашли. Квентин оборачивается, выискивая этикетку с нужным названием среди многочисленных прочих, наклеенных на составленные друг на друга пластиковые контейнеры: — А что насчёт побочных эффектов? — Суфентанил имеет высокую опиоидную активность… Их много. От тошноты вплоть до остановки сердца. — Отлично, отлично, — Бек пистолетом указывает Людвигу на место в углу между шкафами прямо рядом с собой, свободной рукой открывая защёлки на ящике. Ощущение течения времени, кажется, понемногу выводит его из себя: Квентин нетерпеливо отбрасывает в сторону крышку и всучивает психиатру в руки несколько ампул (о боже, почему нельзя хранить эту хрень в пятилитровых банках?): — Откупоривайте пока. Квентин еле-еле вспарывает зубами дно сосудика с препаратом и, запрокинув голову, жадно глотает. Этот звук отдаётся где-то глубоко в животе Людвига; от него закладывает уши. — Вам настолько больно? — шёпотом спрашивает доктор Рейнхарт. Бек поворачивается к нему лицом. Кажется, после ящика морфина и пары ампул суфентанила у мужчины в любую секунду должен случиться приступ, но нет. Дыхание Квентина стабильно, как никогда, взгляд — сосредоточен и ясен. — Мда. Кажется, дедукция — это не для Вас, доктор.11.
Было много вещей, которые Питер унаследовал от радиоактивного паука, и половина из них проявилась только спустя время. Тело парня перестроилось буквально за несколько месяцев, но с головой всё оказалось куда сложнее. Рефлексы, скорость реакции, чувства, память, разум. Изменения шли так медленно, что Паркер не замечал их за работой, учёбой, патрулями и будничной жизнью. К тому же, было сложно сказать, какие привычки он приобрёл из-за паука, а какие — из-за Паука. Сейчас Питер мог часами сидеть на месте и пялиться в одну точку. Даже когда учитель подолгу звал его, парень не всегда откликался. Ещё пару лет назад блестящий ученик, сегодня Паркер являлся лишь блеклой тенью своего прошлого. Одинокой, пугающе странной, отвлечённой от школы тенью. И самое страшное — дело не в том, что он перестал уделять должное время урокам. Пауки просто не решают математических задач в дикой природе и имеют надглоточный нервный узел вместо развитого мозга. До недавних событий Питер плевать на всё это хотел: он был в восторге от новых способностей и воспринимал их в сугубо положительном ключе. Жестокость, внезапно вылезшая наружу, казалась естественной, берущей корни в человеческом начале, а может быть, даже глубже. Питер смотрел в зеркало и видел греческого бога, взявшего на себя смелость помогать слабым, — Прометея, подарившего людям огонь. Питер каждую неделю вспарывал животы, пробовал на вкус и запах смерть, но не чувствовал себя мясником. Непризнанным мучеником — вот, что больше похоже на правду. Этот Джеймсон с его бредовыми теориями, трусливые нытики из новостей и диванные критики — все были настроены против Паука, но в той же степени они поносили и Сорвиголову, и Железного Человека, и добрую половину других толковых героев. На сторонников противоположного мнения нельзя было положиться. Впрочем, как оказалось, на самого себя — тоже.*
Питер вглядывается в глаза карманника, которого только что поймал. Они бесцветные, бесформенные, безжизненные. Кажется, вот-вот вытекут из орбит отвратительной вязкой жижей, похожей на перепрелое мороженое. Грудь мужчины всё ещё вздымается; он делает маленькие хриплые вздохи, пытаясь наполнить воздухом перестающие работать лёгкие. Медленно умирает — даже делать ничего не надо. Просто сиди и наблюдай, словно за лопающимся хот-догом в микроволновке.*
Питер блюёт чем-то почти чёрным в мусорку, и собственная слюна кажется ему тошнотворно-кислой на вкус.*
Питер просыпается ночью, снова вспотевший и снова напуганный. Дыхание Никона почти сразу же меняется, и он тычется носом в рёбра хозяина. Паркер шумно сглатывает. Чешет овчарку за ухом и пытается успокоиться. Пальцы подрагивают. В такие моменты кровать кажется ему жутко неудобной: холодной и открытой для чужих глаз, — поэтому расслабиться сложно. Сложно забыться и по-быстрому оправиться от очередного кошмара, как, например, в детстве: тогда парень просто жмурился, бормотал под нос, считая овец, и в конце концов засыпал. Дело в том, что пауки не видят снов, а соответственно и кошмаров тоже. Питер уже отвык от этого забавного сюрреалистичного мира, дверь в который открывает Морфей, и потому непонятно откуда взявшиеся сны с участием Квентина удивили его в той же степени, в какой испугали. Казалось, дверь в их мир охранял не кто иной как сам Сатана. Никон снова засопел, зажав морду между боком юноши и простынёй. Звук глубокого, мерного дыхания пса в итоге начал успокаивать Питера, и тот, снова улёгшись на подушку, закрыл глаза. Ветер. Машины. Шум процессора ноутбука. Деревья. Вороны. Пьяницы где-то там, за углом дома. Соседи, ворочающиеся в скрипучих кроватях. — А сны ли это, мистер Паркер? — произносит доктор Рейнхарт, когда Сатана открывает для Паука свою реальность.12.
Уэйд сидит на водительском сиденье и что-то рассказывает. Питер не слушает — просто смотрит в окно, наблюдая за людьми, снующими туда-сюда, и сменяющими друг друга зданиями. Нью-Йорк. Скучный, как всегда. Однотипный, устремлённый ввысь настолько, что не видно неба, похожий на огромный муравейник. Будто нарисованный на киноплёнке, монотонно движущейся по кругу перед глазами зрителя. Питер подпирает голову ладонью и всё равно разглядывает детали во внешнем виде прохожих, цепляется за странные пятна грязи на стёклах витрин, причудливые граффити на светофорных столбах. Возможность сосредоточиться на чём-то таком мелочном, незначительном с месяцами находит на него всё реже; Паркер сейчас чувствует себя мальчишкой. Тем самым, кто иногда так же ездил с тётей в большие торговые центры и по дороге считал ворон в окнах автобусов. Никон на заднем сиденье тявкает вслед какой-то собаке, переходившей дорогу, и Уэйд поворачивается к нему лицом: — Он у тебя всегда был такой полудохлый, Пит? Возил я как-то парочку псов, знаешь: так они лаяли при каждом удобном случае. — А? — Питер неохотно отзывается, только сильнее размякая в кресле. — Неинтересный он у тебя. То ли слишком воспитанный, то ли просто тормознутый, — пожимает плечами мужчина и, даже не удосужившись включить поворотник, выезжает вправо. — Задавай вопросы предыдущему хозяину. Могу даже сказать, в какой могиле он лежит. Квентин никогда не водил Никона по специальным паркам, где собаки могут познакомиться друг с другом и поиграть, а потому воспитал из своего четвероногого товарища социопата, не имеющего некоторых важных для пса качеств. — Уже побежал за спиритической доской и кровью козла, — Уилсон снова поворачивается назад, дёргает Никона за лапу и подмигивает ему, получив в ответ полный недоумения взгляд. — О Великий и Ужасный Бек, скажи мне, почему твой пёс такой ебанутый? — изображает томный голос стереотипной гадалки и ухмыляется себе под нос. — Сегодня едем знакомиться с новичком, кстати. У мужчины редко появлялись «новички», хотя стоит признать, что их количество в последнее время стабильно росло: беспринципный убийца-мутант Дэдпул заимел куда более обширную фан-базу, чем провластный наёмник Уэйд Уилсон. К тому же, сейчас Питер часто примазывается к нему напарником, потому что задания с конечной целью бывают сильно интереснее осточертевших патрулей, а лишние деньги ещё никогда никому не мешали. Результат клиентам гарантирован, как никогда, так что растёт и цена, и спрос. Парк, в который они, очевидно, направлялись, на парк не был похож от слова совсем — максимум сквер. Питер сомневается, законно ли будет выгуливать здесь собаку, тем более такую большую, как немецкая овчарка, поэтому мысленно чертыхается: приближается время, когда Никон будет скулить и всячески доставать его, а терпеть этого юноша не собирается. Уэйд снижает скорость и, параллельно ища место для парковки, высматривает потенциального заказчика на скамейках около входа в сквер. Под тенями деревьев видны фигуры читающего книгу старика, компании громко разговаривающих подростков и какой-то уставшей женщины с коляской. Питер не сразу замечает тёмный силуэт мужчины в пальто и шляпе чуть в отдалении от остальных. — Ля какой! Парень явно пересмотрел фильмов про мафию. Клиент — предположительно клиент — встаёт с места, завидев их машину, и кладёт руки в карманы. Показушник. Наверняка экономил на ланчах в Бургер Кинге, чтобы накопить деньжат на оплату услуг наёмника, и вырядился напоказ — чтобы можно было выторговать себе пару лишних сотен долларов. Никон ёрзает на заднем сиденье и рявкает в приоткрытое окно, необычно громко для самого себя. Питер смотрит на него в недоумении, краем глаза замечая, что незнакомец остановился на полпути к ним. Пёс лает снова, срываясь с места, и лай его сильно отдаёт скулежом. Что происходит, Паркер понимает на уровне интуиции — когда в его сердце закрадывается паника: он резко разворачивается и встречается взглядом с Квентином Беком.*
Снег. Кажется, Питер чувствует в воздухе его морозный, свежий запах, когда поднимает глаза вверх и останавливается, разглядывая небо. Всё вокруг белое: деревья, асфальт, лавочки, заборы, едва просвечивающие сквозь пелену снегопада люди и здания. Питер будто идёт на встречу с фавном под Фонарным Столбом. Нью-Йорк, в плохие дни весь такой вонючий и грязный, сегодня странным образом преобразился. Квентин стоит около торгового центра и жуёт сигарету. Шарф вокруг его шеи заправлен в тёмную куртку, в волосах — снежинки. При виде Паркера мужчина мягко хмыкнул, на мгновение обнажив зубы, и быстро зашагал в его сторону, для того чтобы крепко обнять и сказать: — С Рождеством, засранец. От Бека пахло псом, табаком и дезодорантом. Питер обнял его в ответ, хлопнув пару раз по спине, и проговорил, что на улице холодно и им лучше бы попытаться не опоздать на сеанс. Квентин, как обычно, настаивал на походе в небольшой кинотеатр на старый и, может быть, тематический фильм, но Питер убедил его, что хоть раз в жизни нужно посмотреть что-нибудь новое на большущем экране с огромным ведром попкорна и неприличным количеством газировки с собой. Бек долго ворчал, но в конце концов-таки согласился.*
— ДАВИ ЕГО! — Питер перехватывает руль. — ДАВИ, ДАВИ, ДАВИ ЕГО! Уэйд в ответ только улыбается, закидывает руки за голову и вжимает в пол педаль газа.*
Квартира Квентина: две комнаты, коридор, кухня и совмещённая с туалетом душевая. Проходишь из прихожей в гостиную — натыкаешься на диван, стоящий посередине. У стены слева — комод: книги (какую ни назовёшь, Бек каждую в данный момент читает и только потому не убирает на место), пара фотографий, цифровые часы. В стене справа — окно, завешенное плотными рыжими шторами. Между тёмным стенным шкафом и высокой стойкой с открытыми полками у дальней стены находится дверь в спальню. Питер лежит на диване и орёт «Last Christmas» в почти пустую бутылку пива, как в микрофон; капли живительного напитка стекают по щекам и подбородку мальчишки. Квентин, кутаясь в махровый синий халат и подпевая обычно ненавистной попсе, устраивается рядом. Запрокидывает голову назад и блаженно щурится.*
Шмяк.*
— Я ничего не вижу, — пустой взгляд стеклянно-голубых глаз в тысячу неподвижных паучьих.*
— Ты видишь сны обо мне? — Бек утробно хохочет, и от его смеха ушные перепонки резонируют так, будто готовы лопнуть. — Знаешь, что это значит, еблан?*
Писк. Голова раскалывается, дышать — горько. Питер кашляет, когда вываливается из машины и опирается на крышу; из его носа течёт вязкая, тёмная кровь, закупорившая дыхательные пути. Юноша обмазывает в ней ладонь, пытаясь остановить поток. Они не успели разогнаться, чтобы разбить авто вдребезги, но капот всё равно нехило помялся от удара о дерево. Там, спереди, нет следов Квентина. Паркер надеется на то, что его труп лежит где-то сзади, подмятый под колёса, но именно что надеется. Сердце в груди стучит, кровь шпарит по венам, и Питер чувствует себя горящим изнутри. Быстрый взгляд назад: там Бека нет. Нет даже капель крови на асфальте. Парень, чертыхнувшись и зажав посильнее тупо ноющий нос, ковыляет к багажнику, чтобы обойти машину. Квентин, удерживая Уэйда за локоть, бьёт его по лицу и впечатывает в водительскую дверь кроссовера. Уилсон пока ничего не делает: для него это всё — беспроигрышный аттракцион. Мужчина смеётся, искренне, будто над очередной идиотской шуткой, и, обернувшись к Питеру, скалится: — Как говорится, вспомнишь солнце — вот и лучик. Бек, а Бек? Я тут как раз хотел спросить: что не так с твоей собакой? Питер помнит вкус. Помнит запах. Помнит звук, с которым тело Квентина лопнуло об асфальт. Помнит, как потом ему пришлось вычищать кровь из-под ногтей и выковыривать жёсткие волоски из зубов. Помнит, как Бек завизжал, когда его ухо, отрываясь от плоти, потянуло за собой размякшую кожу щеки и шеи. Помнит секунду, когда в чужих глазах потух свет. Сейчас в них горит нечто большее, чем просто «жизнь». Это кошмар, ставший явью. Паук не обращает внимания на людей, явно заинтересованных происходящим, когда бросается на Квентина. Сказать честно, он вообще не думает о том, что делает, — просто вгрызается в шею противника сзади и вцепляется окровавленной ладонью в чужое лицо. Тошнотворный, отвратительный вкус заполняет рот, но Паркер только сильнее сжимает челюсти. Он не даст этой истории продолжиться. Не даст Беку разорвать себя на части. Отправит ублюдка в Ад — туда, где ему самое место. Квентин не падает — только немного кренится назад из-за веса Питера на своей спине, и болезненно рычит, потому что мышцы шеи всё ещё легко сминаются в хелицерах Паука. Это глубокий, низкий звук, который юноша больше чувствует, чем слышит. В ушах звенит после аварии. Слюны снова много, она течёт изо рта, пенится и смешивается с кровью. Голова кружится, и на мгновение Паркеру кажется, что это действие его же собственного яда. Облегчения не происходит. Секунду, две, пять. Бек шагает в сторону машины, и ни один мускул в нём не обмякает. — Слезь с меня, — цедит и вдавливает Питера спиной в дверь авто; это не больно, но парень всё равно разжимает челюсти и хватает ртом воздух. Никон внутри окончательно пришёл в себя и панически заскрёбся о стекло. Уилсон, лениво качаясь, поднимается с места. Ему легко это даётся, и всё же мужчина не торопится: медленно скользит взглядом по кучке людей, ободком собравшихся вокруг места аварии, встречается глазами с Питером, прикладывает ладонь к синяку на нижней челюсти и проверяет, до сих пор ли ей больно шевелить. Паркер не успевает подумать, чего этот кошмар трипофоба ждёт, потому что ему снова прилетает в уже сломанный нос. Мир вокруг плавится словно бы в фильтре Гаусса: лицо Уэйда, вкус крови, лай Никона, электрические импульсы, бегающие от нейрона к нейрону. Время, с каждой секундой замедляясь всё ощутимее, заключает Питера в ловушку восприятия. Он обездвижен воздухом консистенции жидкого бетона, задушен кислым от налёта дыханием Квентина, предан собственным телом, перегоревшим от напряжения. Когда усилием воли Паркер заставляет себя сконцентрироваться на силуэте Бека, он видит, что мужчина не может выбрать, на кого из них с Дэдпулом напасть первым. Уэйд выглядит непричастным. Синяка на его лице как не бывало; кровь потемнела и прилипла к коже, будто бы свернулась уже очень давно. Нет ни единого способа, которым Квентин смог бы убить или ранить этого человека, — вот, что понимает Питер, и вот, что даёт ему свободно выдохнуть. Бояться юноше абсолютно нечего, даже если Бек вернулся за его головой из самой преисподней. Бек в меньшинстве. Его шансы ничтожны сейчас. Боже, даже ничтожнее, чем его шансы тогда, на крыше. А значит, и их Квентину хватит с излишком. Всё, что происходит дальше, — просто наложение картинок, как кадры кино, скреплённые монтажёром. Режиссёр не хочет, чтобы Питер вмешивался, поэтому мальчик может только смотреть: смотреть, а затем бежать, полагаясь на внезапно проснувшиеся паучьи инстинкты. Бек впивается в пестрящую язвами плоть Уэйда. Зубами, сточенными о мягкие говяжьи стейки и запечённую спаржу. Долго, словно это требует физических усилий. Не как животное — как человек, решивший разорвать в клочки другого человека. И это больно. О, Паркер может сказать это по лицу своего напарника, недоумённому и растерянному. Уилсон отталкивает Квентина от себя, разворачивается к машине и неуклюже, будто пьяница, наваливается на неё. Делает пару судорожных вздохов, перед тем как соскользнуть подошвами ботинок по асфальту и упасть навзничь. Питер даже не смотрит на Бека. Не ждёт, пока тот оклемается. Бежит, цепляясь глазами за узкий проход между ближайшими домами. Бежит и слышит страшный, разъярённый, стремящийся к нему лай собаки с именем компании, производящей фотоаппаратуру.*
— Ну ты и тяжёлый, зараза, — кряхтит Квентин, забрасывая на плечо безжизненную тушу Уэйда Уилсона.13.
Он не помнит названия этой песни, хотя наизусть знает слова. Музыка доносится откуда-то издалека, словно из-за стены, прошитой стекловатой, и всё нагнетает, нагнетает, пока Уэйд не открывает глаза. Мир бьёт в мозг белым искусственным светом. Очертания комнаты плывут и размываются, как в кривом зеркале одной из старомодных «Комнат Смеха». Боль в голове уменьшается настолько, чтобы можно было её почувствовать. Ощущая, как движение вокруг останавливается и тормозит, Уэйд жмурится — из глаз льются слёзы. Квентин сосредоточенно возится с его капельницей и, зажав пластиковую трубку, отходящую от пакета, в зубах, что-то бормочет. Секунд через десять Уилсон понимает: Бек подпевает голосу из колонок. — Я так понимаю, слушаешь «Muse»? — говорит он, сплёвывая трубку, и улыбается Уэйду. Что за чёрт? — Неплохой выбор. В студенчестве я нередко ставил их первый альбом на повтор. Когда Квентин поднимается с места, диван под ним скрипит и почти незаметно кренится в сторону Дэдпула. У-у-у, один, два, три, четыре, огонь в твоих глазах! И этот хаос, он не поддаётся воображению! Он не может ответить. Не может шевельнуться. Всё тело горит, будто бы возвращается к жизни после двадцатилетней комы. — Недавно заезжал в Икею. Ну, понимаешь, переезд, все дела, — Бек жестикулирует свободной рукой, второй — осторожно несёт что-то, — нужно было обустроить моё новое гнездо. Зашёл в ихнюю кафешку и не удержался — купил торт. Такой, знаешь, замороженный, который в микроволновке разогревать надо. Всегда хотел попробовать что-то подобное. Не знаю, что меня останавливало. Уэйд открывает глаза, когда Квентин опускается на диван рядом. — В общем, попробуй. Говорю тебе: обалдеешь. У-у-у, пять, шесть, семь, минус девять жизней. Ты прибыл на станцию паники.