Чанбин всегда был уверен, что за гибелью не следует ничего, кроме темноты; но мрак моментально расступился, показывая ему знакомую улицу, переполненную людьми. На их плечи ложились аккуратные снежинки, кружившие в незамысловатом танце над головами. У Чанбина появилось непреодолимое желание поймать снежинку на ладонь, но, когда он подставил руку, эти маленькие снежные балерины прошли сквозь нее.
«Значит, я все же умер».
Чанбин оглядывается по сторонам. Странно крайне не быть уверенным в том, жив ты или мертв. Странно чувствовать себя тем самым котом в эксперименте Шредингера, странно читать что-то между строк, когда оно еще написано шифром Цезаря, заменяя не имеющие смысла буквы на те, что находятся на n-ое количество позиций левее.
Парень определенно точно не хотел скитаться по земле в виде призрака, он хотел темноту, тишину; быть погруженным в вакуум, где он один, а ускорение свободного падения равняется 9,8 метрам на секунду в квадрате.
Но в этой очередной загадке Чанбин пытается найти ответ. Он медленно шагает по плитке, отмечая, что в прошлый раз эта улица выглядела не так. Парень прислушивается и слышит тихо играющую дебютную песню группы g.o.d, не совсем понимает, почему она звучит. Он оглядывается, пытается найти хоть какую-то зацепку, смотрит в лица людей, не находя чего-то необычного. Чанбин проходит вдоль магазинов, всматривается в витрины, но не понимает, что происходит: он видит плакаты, на которых словно перепутали двойку с нулем, ведь все они, как один, гласили, что через несколько часов настанет 2000-й год.
Он останавливается и не понимает, что за сигналы на азбуке Морзе посылает, как бы это ни звучало парадоксально, жизнь. Чанбин смотрит на проходящий мимо народ, шепчущийся наверняка о чем-то праздничном, видит людей с полупрозрачными белыми пакетами, через которые просвечивается шампанское, а кто-то вовсе прямо перед Новым годом закупается гирляндами. Но один силуэт так знакомо привлек его. Он такой яркий и четкий, несмотря на то, что лицо было спрятано тенью, созданной натянутым на голову капюшоном серой мешковатой куртки. Этот человек так знакомо прячет в карманы руки, как Чанбин прятал сам когда-то.
Парень следует за смутно знакомым силуэтом, бежит, по привычке огибая идущих навстречу ему людей. А когда он поравнялся с этим человеком, сердце пропустило удар. Он увидел знакомые веснушки и рыжие кудри.
Чанбин смотрит на такого Феликса, созданного словно из мёда и стекла. Парень куда прозрачнее обычного, выглядит невероятно болезненно. Глаза его красные, в них словно застыли слезы, но это явно состояние, пришедшее к парню после бессонных ночей; глаза просто-напросто не выдерживали нагрузки.
Такого Феликса Чанбин хочет обнять, заставить уснуть в своих руках; защитить от окружающего мира. Он хочет держать в своих руках эти хрупкие ладони, сжимать прозрачные пальцы, оставляя легкие поцелуи на их подушечках. Чанбин готов подарить весь мир Феликсу, сделать все, чтобы это призрачное лицо озарила самая яркая улыбка.
Так они — Феликс и его невидимый спутник — доходят до какого-то старого, ветхого общежития, что готово сложиться вот-вот, словно карточный домик; у него все еще деревянная дверь, ведущая в здание, скрипящая так отвратительно, печально. Отворяя ее и заходя внутрь, разглядеть подъезд сложно в мерцании самой дешевой лампочки с желтым свечением. Но Феликс уже на автомате наступает на бетонные ступени в определенных местах, ведь кое-где они просто рассыпались.
Чанбин поднимается за ним по лестнице, постоянно оглядываясь, наступает след в след парню, идущему впереди; прикасается пальцами к обшарпанным стенам, замечая явные вмятины на них, оставленные, возможно, кулаком, а может и чьей-то головой.
Тяжело открывается старая скрипучая дверь, показывая квартиру, походящую на квартиру Раскольникова, которая выглядит словно шкаф. Чанбин невидимым спутником следует за Феликсом, смотрит, как тот неряшливо стягивает обувь, бросает куртку на одиноко стоящий стул, проходит к старому потрепанному дивану и садится на его край, зарываясь пальцами в собственные волосы. Рыжеволосый не поднимает голову долго, бросая взгляд на настенные часы, мерно отсчитывающие время до нового года, в котором Феликс не хочет жить. Он замедленно отсчитывает время до начала нового века, прошептав: «Пятьдесят три минуты».
Чанбин остается в углу комнаты, наблюдая за горьким смятением и таким безвкусным спокойствием, образующими коктейль, который никто не хотел бы выпить в своей жизни.
Феликс нервно кладет руки на колени, вытягиваясь, ища в себе силы встать с дивана. Его ноги словно пустили корни в этот старый деревянный пол дешёвого бордового цвета. Он опирается на подлокотник, тяжело поднимаясь с низкого продавленного дивана, каждую минуту поглядывает на время.
И Феликс не похож на того человека, что ждет праздника, отсчитывает последние секунды до нового года, поджигает бумажку с желанием и бросает ее в шампанское, спешно опустошая содержимое бокала. Он не из тех, кто спешит нарядить елку, купить имбирные пряники и украсить окно бумажными снежинками и гирляндами. Феликс из тех, кто с точностью до секунды знает, когда он умрет и не знает о том, сколько потеряет крови. Точно знает, что рукав грязно-белого растянутого свитера окрасится красным, стекающим по запястьям и со звуком весенней капели, оседающим на пол. Феликс не знает, когда его тело найдут, не знает, в каком виде будет тело на этот момент. Но он знает, что рукав грязно-белого растянутого свитера побагровеет и примет коричневый оттенок.
Рыжеволосый берет со старой тумбы купленную заранее упаковку лезвий. Неприметная картонная коробочка, хранящая в себе пять конвертиков со смертоносными подругами Феликса. Крутит ее в руках, открывает, пересчитывает бумагу, в которую завернута сталь. Парень вновь оседает на диван, кладя упаковку, ожидающую своего часа, рядом с собой. Феликс загипнотизирован движением стрелки на часах, мерным их тиканьем, уносящим его время.
И дыхание Чанбина замирает, когда в дверном проеме он видит самого себя. В непривычно белом, непривычно чистом; в непривычной рубашке, в непривычных белых классических брюках — в том, чего он и представить не мог на себе.
Второй Чанбин не издает никаких звуков, лишь медленно, боясь спугнуть, подходит к Феликсу и садится рядом. Между ними — сантиметры и картонная коробочка с тонкой сталью в конвертах.
— Ты решил? — разрезал тишину голос Чанбина, сидящего рядом с рыжеволосым. Феликс медленно перевел на него стеклянный взгляд.
— А есть выбор? — парень сам усмехнулся своему риторическому вопросу, — Я не вижу смысла гнить в этой квартире заживо. Я не могу стать чем-то большим, чем маленьким человеком, сидящим на этом мелком диване, — он перевел взгляд на свои руки, — Я старался учиться, я старался пробиться, словно одуванчик пытается прорости через потресканный асфальт. Но общество, семья, нищета растоптали мои труды, надежды, меня растоптали, — Феликс поднял глаза на Чабина, предательски блестящие от влаги, натягивая улыбку, — Пожалуйста, не говори мне про предназначение Бога, что я здесь не просто так, что это проверка меня на прочность. Брось это.
Чанбин со стороны смотрит на себя, сжимая в кулаки ладони. Он видит боль во взгляде, видит искры грусти, разгорающиеся на дне черного омута глаз пожаром тоски. Но парень не может осуждать Феликса; он сам закончил так же, обрекая близких на боль.
— Ты не расскажешь, зачем пришел ко мне? Я не думаю, что ангелы приходят в чьи-то жизни просто так.
Земля словно уходит из-под ног Чанбина, когда видит себя нисколько не смутившегося от этого вопроса.
— Я все еще не могу сказать тебе, прости. Я не знаю, узнаешь ли ты когда-нибудь…
Повисло тягучее молчание, разбавленное пеплом воспоминаний и дымом улыбок, когда-то не фальшиво появлявшихся на их губах. Молчание, пахнущее льняным маслом, что добавляют художники, разбавляя масляные краски; запах чего-то долгосохнущего, но остающегося на холсте на долгие века; запах металлической крови, которую почуяв однажды, не сможешь забыть.
— Осталось десять минут. Через пять минут…
— Знаю я, что будет через пять минут, — Чанбин перевел взгляд на Феликса, что хотел разорвать гнетущую тишину.
— Хен, когда я умру… Ты будешь там рядом со мной? — голос надломленный, скрипучий, а в глазах словно искры, но какое они имеют значение, если икры от попыток зажечь уже потухшую обугленную спичку надежды?
Чанбин не стал отвечать на этот вопрос. Он мягко обнял Феликса, закрывая глаза. Парень уж точно не хотел говорить про то, что ждет их потом, что может ожидать веснушчатого и самого Чанбина. Поэтому он пропускал сквозь пальцы любимые рыжие пряди, целовал Феликса успокаивающе в макушку.
До полуночи оставалось шесть минут. Одна минута, сравнимая с секундой, оставалась до начала конца.
— Ты не злишься на меня?
На этот вопрос Чанбин лишь улыбнулся, большими пальцами рук стирая влажные дорожки на веснушчатых щеках. Парень мотнул отрицательно головой.
И Феликс отстранился. Отсел дальше, взял в руки коробочку с лезвиями, словно в слоу-мо доставая красный конвертик со сталью. Он посмотрел на Чанбина, сидящего рядом. С шелестом, словно разворачивая конфету, достал лезвие. Феликс приложил металл к коже, словно прикидывая по какому участку кожи ему нанести урон. Рыжеволосый кивнул сам себе.
И заалела кровь, из-за вида которой голова Феликса закружилась. Помедлив, он сделал еще порез, и еще, не зная как остановиться. Он не знал скольких ран достаточно для того, чтобы скончаться от потери крови или болевого шока. Но лезвие выпало из рук Феликса, беспощадно трясущихся. Он посмотрел на Чанбина. Чанбина с влажными дорожками на щеках, красными глазами и странной, доброй улыбкой.
Тело Феликса быстро обмякало, а сил оставалось все меньше и меньше. Чанбин аккуратно взял его за плечи и уложил на свои колени, пачкая ткань белых брюк красным. Он не переставал улыбаться нежно, перебирая пряди волос Феликса.
Запах крови мешался со вкусом слез, оседающих на губах. Короткие поцелуи мешались с тихим «Хен, мне больно». Чанбин, державший себя в руках, заплакал гораздо сильнее, все так же стараясь улыбаться, но Феликс уже слабо видел хоть что-то; все вокруг — расфокусировано; мир словно погрузили в центрифугу, а Феликс — в самом эпицентре. И парень не смог выжить в этой смерче.
— Засыпай, — прошептал Чанбин, гладя парня по волосам.
00:00:00 01.01.2000
И все погрузилось во мрак.
***
И снова вспышка, снова окружающий со всех сторон Чанбина свет. Он устал сходить с ума вновь и вновь. Он устал от крутящегося юлой вокруг него мира; от тьмы, сменяемой светом, от света, сменяемого тьмой. Устал от отсутствия поцелуев солнца на любимых щеках, от рыжих кудрей, в которых так хочется запутать собственные пальцы.
Чанбин думает, что это его наказание; бесконечно скитаться между темным миром и светлым безвременьем, смотреть на смерти близких людей, со стороны видеть собственное бездействие. В раю не жалуют самоубийц, лишить себя жизни — один из самых страшных грехов. Ты лишаешь себя страданий временных, ограниченных вторым корнем сложного слова «человек», чтобы обречь себя на муки, длинною в бесконечность. Но Чанбину это казалось единственно верным, единственно справедливым концом для него.
Он заламывает пальцы и нервно пытается ими хрустеть по привычке, но не выходит ничего. Чанбин оглядывается, вглядывается в пустоту ослепляющего света, чувствуя себя на этом безупречно белом полотне кляксой: бесформенной и беспардонной.
— Чанбин.
По спине парня идут мурашки. Он резко оборачивается на звук, чувствуя, как дыхание перехватывают воспоминания, что словно горький дым сигареты, выкуренной до самого фильтра и обжигающей губы, оседают в легких, делая их тяжелее.
Воспоминания. Воспоминания обычно сладко пахнут табаком и горьким шоколадом, вызывают привыкание, заставляют возвращаться в прошлое вновь и вновь. Воспоминания цвета коптящего дыма, запаха плавящегося фильтра, вкуса токсичного осадка в легких, стоит потерять тебе даже возможность помнить.
Феликс не приближается. Он все еще стоит метрах в двух от Чанбина и смотрит в его глаза, цвета двойного эспрессо; такие же опьяняющие, вызывающие тахикардию; Чанбин смотрит на силуэт рыжеволосого, что словно написан маслом без единого использования черной краски: такой чистый, такой непорочный.
Феликс делает шаг навстречу, а внутри Чанбина все сжимается. Воспоминания последних мгновений жизни появляются перед глазами как проявившаяся фотопленка.
— Думаю, у тебя много вопросов, — начал рыжеволосый неуверенно, смотря куда-то мимо Чанбина, — Я не знаю, с чего начинать, чем заканчивать, как не запутаться в себе самому и как не ввести в заблуждение тебя.
Феликс переводит взгляд на глаза Чанбина и не видит там ничего, кроме звенящей пустоты и усталости от всего этого.
— Просто говори так, как есть, — почти беззвучно прошептал парень.
И вновь повисло молчание.
— Помнишь, что ты видел после? Как я…
— Да.
Феликс снова опустил взгляд на ноги, нервно перебирая пальцами край рубашки.
— Я был талантливым ребенком, но мои родители погибли и я попал в детский дом. Я вышел из него сиротой, старался устроить собственную жизнь, раскрыть свой потенциал, учиться, но… Я просто не выдержал нищеты, — Феликс вновь делает паузу, так и не поднимая взгляд на Чанбина, — И ко мне послали ангела, у которого была последняя миссия: заставить меня передумать, сделать так, чтобы я не покончил с собой. И… Тогда ты видел этого ангела.
Взгляды парней пересекаются, а все внутри Чанбина ухает вниз. От взгляда ли красных глаз, от информации ли, похожей на кошмарный сон. Но Чанбин не говорит ни слова, продолжая смотреть на рыжеволосого.
— Он ослушался и позволил мне умереть, а после — отдал мне свое место в раю, обрекая себя на страдания. Ты был отправлен на землю. И я искал тебя. Долго. И нашел. Но…
— Но я захотел умереть.
По щеке Феликса покатилась слеза, а Чанбин не понимает как ему нужно реагировать. Он делает шаг к рыжеволосому, аккуратно берет его за руку.
— Почему я каждый раз забывал тебя?
— Ангелам нельзя вмешиваться по своему желанию в жизни людей. Нельзя их спасать, если они умирают, нельзя забирать их жизни, чтобы они не мучились. Человек забывает ангела после встречи с ним. Но ты запомнил имя, которое я тебе назвал и все стало выходить из-под контроля.
— И что же это за имя, которым ты мне представился?
— Феликс — имя, которое было у меня, когда я был человеком. Здесь же меня зовут Ёнбок.
И снова повисло тягучее молчание. Тишина, повисающая в горле, липнущая к одежде, оседающая на плечи, придавливающая к земле.
— Ты нарушил запрет. Что с тобой будет? — Феликс лишь пожал плечами в ответ на это.
Чанбин крепче сжимает пальцами ладонь рыжеволосого, после чего аккуратно прижимает его к себе, коротко целуя в лоб. Дрожащими руками Феликс обнимает парня, утыкается носом в его плечо.
— Если мы с тобой снова встретимся, мы узнаем друг друга?
— Да, потому что иначе и быть не может.
***
Вывески сияют неоновым красным, улицы полны людей, снега и новогодней музыки. До нового года остаются считанные минуты, а до дома — считанные метры, но Феликс решает зайти в магазин. Он отходит от кассы с полупрозрачным пакетом, на дне которого — шампанское, молочный шоколад и мандарины. Он идет практически вприпрыжку, засматриваясь на елку в углу магазина, сверкающую разноцветными огоньками. Но тут Феликс врезается в кого-то.
— Ой, простите, пожалуйста!
Парень, в которого врезался Феликс, что-то буркнул в ответ в духе «ничего страшного» и покинул магазин. Рыжеволосый поправил шапку, после чего все же направился домой.
И очень странно, что силуэт нового, почти знакомого подходит к тому же дому, к тому же подъезду, в котором живет Феликс. Веснушчатый задумчиво хмурит брови и заходит в здание следом за парнем, который, видимо, накинул черную оверсайз куртку прямо на полосатую пижаму. Они подходят к лифту, заходят в него. Феликс поглядывает на парня рядом с ним.
— Какой этаж?
— Восьмой, — буркнул человек. Феликс нажал на кнопку и обернулся на соседа.
В какой-то момент лифт загудел и затрясся, заставляя парней хвататься за скользкие стены. После этого, новый знакомый хмуро нажимает на кнопки вызова мастера и оседает на пол.
— Как тебя зовут? — разрывает повисшую тишину Феликс.
— Чанбин. И, кажется, я встречаю новый год в застрявшем лифте, — сказал он, горько улыбнувшись.
Парни сидят в лифте друг напротив друга. И им обоим смутно кажется, что они знакомы. Феликс неловко смотрит на дисплей телефона и, улыбнувшись, достает из пакета мандарин, протягивая его Чанбину.
— С Новым годом, пусть эта мандаринка будет моим скромным подарком, — рыжеволосый вложил в ладони парня фрукт, заставляя соседа смотреть на него в недоумении, — Как говорится, с кем Новый год встретишь — с тем его и проведешь. Надеюсь, мы с тобой подружимся, хен.
А любовь твоя ходит где-то рядом и ты в упор её не видишь. Вы можете встретиться взглядом, найти мимолетно привлекающие черты, а потом тут же забыть. И пересекаться множество-множество раз, так и не запомнив друг друга, а потом, один случайный, казалось бы, ничего не значащий диалог меняет две судьбы, сливая их в одно общее большое начало, которое будет значить больше, чем ты сам. Потому что этот человек — самое главное, что есть в жизни.
