Дневник Демори

[18 марта, понедельник] (Почерк другой, аккуратный и округлый) Это Люсиль. Знаю, что Элиотт не пишет, и знаю, что доктор рекомендовал делать записи каждый день. Нужно фиксировать хотя бы одну строчку об общем состоянии и о мыслях. О втором я понятия не имею, поэтому первое. Элиотт, когда ты это увидишь знай, что я не читала твои предыдущие записи. Просто пишу на чистом листе. Итак. Насколько я могу судить, расцвет маниакальной фазы пришелся на прошлую неделю. В субботу утром Элиотт не был способен связно вести диалог. Истерично смеялся и не менее истерично кричал в ответ на вопросы. Иногда что-то говорил, но я не улавливала общего смысла в этих словах, которые больше были похожи на бессвязные белые стихи. Что случилось: в пятницу незаконно пробрался в доках на лодку, которую можно снимать посуточно, потом сам же сбежал оттуда совершенно голым. Был пьян. В полиции кричал про ветчину и свадьбу. Счастливо обнимался с мамой. Наготы не стеснялся. Домой идти не хотел, агрессивно требовал вернуть себя на лодку. Просил телефон. Успокоился и уснул после седирующего укола. Пик и перемена состояния пришлись на выходные. Сейчас стал заторможенным и малоактивным. С ним всё так же сложно разговаривать, но уже по другой причине: он не отвечает, по крайней мере, мне. [19 марта, вторник] (Слова с трудом возможно разобрать. Написано расхлябано и неаккуратно. Как будто, на ручку совсем не нажимали и едва держали в руках) Не хочу ничего писать. Не хочу, чтобы Л. писала здесь. Это мой (жирно обведено) дневник. Мне сложно говорить. И не хочется. Писать тоже не хочется. Но лучше я, чем она. Прочитал её запись выше. Противно. Противно превращаться вот в это. Пиздец на ножках. Пишу о себе, чтобы не думать о главном. Но думаю все равно. Ты попросил не тревожить тебя, и я больше не тревожу. Но не могу не думать. И от этих мыслей нет спасения. Оплетают, душат, я опять тону в огненном море. Метафора Вирджинии Вульф как идеальное описание моего состояния. Если раньше я знал, что шансов нет, но теплилась призрачная надежда, то теперь не осталось ничего. Ничего. У меня больше ничего нет. Надо это принять. Принять? А зачем? Зачем вообще это всё? // Инстаграмная истерика (публикация разноцветных прямоугольников и удаление их) // Сообщение от Луки: «Как дела...? Я знаю, что сказал тебе не писать мне, но я бы очень хотел встретиться или поговорить, если хочешь? Сообщи мне...» [20 марта, среда] Ты написал вчера. Ты написал мне вчера. Наконец-то. Я так этого ждал. Ждал и думал, что мне станет легче, если ты что-то такое напишешь. А стало тяжелее. Там столько жалости и неуверенности в этих твоих словах, столько выкручивающей мне руки осторожности. Так разговаривают с буйными больными, чтобы не усугубить их состояние. Так что, короче, Лука, кого мы с тобой тут оба обманываем? Тебе достаточно психов в жизни. А мне не стать нормальным, как бы ни старался. Болен. Неизлечимо. Неизменно. Это моя константа. [21 марта, четверг] Я не помню, когда спал. Я не помню, когда ел. Меня выворачивает, когда пытаюсь что-то проглотить. Трясёт. Такие слабые руки. В пальцах совсем нет силы, даже кулак не могу сжать. Шариковую ручку еле держу. Настенные часы тикают. Тихо-тихо, но настойчиво. Отмеряют. Похоже на обратный отсчет. Каждая секунда, как на дыбе. Как в той старой пытке, когда человека привязывают под медленно капающую на лоб воду. Кап-кап-кап. Тик-тик-тик. Бум-бум-бум. Через пару часов — это не капли, это удар молотом по черепушке. Через сутки я сойду с ума окончательно. В груди дыра, пустота, вакуум. Меня засасывает в него. Скорей бы уже. [22 марта, пятница] Вскрыть вены, наглотаться таблеток, выйти в окно, надышаться газом, повеситься на люстре. Такие обычные, такие привычные выражения, да? Угадай, что из этого я уже пробовал, а что еще нет? Только не бойся, ладно? И не плачь потом. Не надо, пожалуйста. Столько бед от меня, столько горя... И все постоянно плачут. Люсиль, мама. И ты, быть может, тоже... Не хочу быть причиной слёз. Решил, что сначала пойду туда, где наш мост, но не стану осквернять это место. Просто побуду там немного. А потом уйду. Не знаю, что делать с дневником. Не хочу, чтобы его читали не твои глаза. Слишком личный, слишком мой, слишком твой. А еще не хочу, чтобы ты читал это потом и, возможно, тоже плакал. Винил себя. Во всем виноват один я. Возьму его с собой, выброшу по дороге. [23 марта, суббота] (Нет записей) [24 марта, воскресенье] (Нет записей) [25 марта, понедельник] Дневник выжил. И я тоже. И я невыносим. Отвратительно невыносим. Ты сегодня утром сказал одну вещь, смысл которой я понял только, когда ты уже ушел. Ты сказал, что не хотел, чтобы я просыпался в одиночестве. Я слишком часто оставлял тебя вот так, да? Не отвечай. Знаю, что да. Сколько же всего ты мне прощаешь просто так. Столько косяков, столько проебов. Их не станет меньше, ты в курсе? Мне нужно уйти. Набраться сил, смелости, воли и уйти. [26 марта, вторник] Я не смог. Но смог ты. Переубедить меня — это почти что невозможно. Вероятно, всё дело не только в твоем умении быть бесконечно настойчивым, но и в том, что я хотел быть переубежденным. [27 марта, среда] У тебя чудесные соседи. Мика, правда, всё норовит заглянуть в эту мою писанину, а Лиза иногда даже забывает, что я здесь. Но чудесные все равно. Манон вообще волшебная, такая добрая и чуткая. Хотя что-то мне подсказывает, что они обрадуются, когда я, наконец, уберусь восвояси. Почти целую неделю с тобой, под твоим крылом. Страшно представить, что завтра я буду спать один, в своей комнате, без звука твоего дыхания рядом, без обнимающих меня рук. Но это ненадолго. [28 марта, четверг] Сегодня вернулся домой. Ты провожал меня с мокрыми глазами. Плакал. И я понимаю, наверное, почему. Ты не только не хотел расставаться, ты боялся (подчеркнуто), да? Потому что за всё время нашего общения как бы нам хорошо ни было вместе, как только я уходил, всё рушилось. Не единого раза не было так, чтобы мы попрощались, и никакого факапа не случилось потом. Я сам плакал, видя тебя такого разобранного и осознавая это. И мысленно обещал себе не налажать хоть в этот раз. И не налажаю. Потому что вернулся домой — а оказался в другой реальности. Другой Вселенной, где уже всё хорошо само по себе. Я уходил из места полного отчаянья. Но теперь тут другое всё, полное надежд, пышущее мечтами и грёзами. Как будто кто-то выкрутил на максимум контрастность и добавил красок. Кто-то :) Ты. Мой мир изменился. Весь мир изменился вместе со мной. Такое всё яркое, живое, трепетное вокруг. Красивое. Солнце, трава, люди; колышущиеся под легким ветром полупрозрачные занавески. Ты меня спас. От себя самого и от всех, от всего. Спас — дурацкое слово, какое-то дешевое, не ёмкое, слишком простое, чтобы описать то, что ты действительно сделал. Лука. Научил не бояться будущего. Научил не бояться ошибок. Практически, одной фразой. Простой установкой. Когда я привел тебя на лодку, ты сказал, еще никто не делал для тебя такого. Но по сравнению с тем, что сделал ты, это... как небо и земля. Несравнимо. Никто еще не делал для меня такого, Лука, никто не принимал всего, целиком. Другие пытались отделить меня от болезни, и взять только хорошее, правильное, нормальное (подчёркнуто). Но не ты. Я все еще немного боюсь, но это уже не панический, парализующий страх. Это любопытный страх ребенка, сделавшего осторожный, неуклюжий и смешной, первый шаг. Первый шаг навстречу надежной руке. Первый шаг из миллиарда. И это не конец нашей истории, это только ее начало. [29 марта, пятница] // Обновление в Инстаграме: нарисованный енот, лежащий на песочных часах, и скриншот таймера на телефоне. Хватит ждать. Я в норме, я готов. И приду сегодня на озеро. Приду к тебе. Мой Полярис — твой Полярис. Я, да, наверное, помог тебе выбраться из уютной темноты шкафчика, в котором было удобно прятаться. Но ты спас меня от гораздо большего мрака и ужаса, ты спас меня от леденящего одиночества. От пустоты, от смерти, от Тьмы. Потому что ты мой Свет.