Ни солнце, ни смерть

      13:00 пополудни 14 января 2020 года       Федеральное военное кладбище Форт Роузкранс       Город Сан-Диего, штат Калифорния, США       Стройными рядами белые надгробные плиты спускались по зеленому холму. Внизу в синие воды затоки входил эсминец. Свинцовое, обещающее скорый дождь, тяжелое небо низко нависло над виднеющимся с холмов Коронадо. Было даже что-то болезненно удовлетворительное в том, что всё закончилось там, откуда начиналось.       Ветер, пригнавший обсыпавшиеся лепестки принесенных к чьей-то могиле роз, был холодным и влажным, дующим резкими, сбивающими дыхание порывами. В бедре растекалась саднящая боль усталости. Край протеза начинал всё сильнее давить на отекающую от долгих ходьбы и стояния культю. Не помогали ни мази, ни специальный плотный носок, ни просто время. То — что бы там ни говорили — лечило немногое.       Прошёл ровно год, но боль не притуплялась, лишь становилась привычнее. Каждый день начинался и заканчивался с ней, как со старой подругой, с извечной соседкой, присутствия которой не заметить невозможно. И сбежать некуда. Кроме ноги, взрыв живьем вырвал кусок сердца, и протеза под эту зияющую дыру делать ещё не умели. Зрелище раскуроченного хаммера, охваченного ядовитым, жадным огнём, ощущение крепкой хватки рук, оттягивающих, пресекающих попытки броситься в обломки — тревожными снами и не рассеивающейся явью жили в голове.       Сухой, поржавевший на краях лепесток толкнуло к плите, и Тайлер наклонился, чтобы откинуть его в сторону, но вместо этого подцепил пальцами, перекинул в ладонь и крепко сжал. Война перемалывала жизни так же: легко, бездумно, безжалостно. Когда он разжал ладонь, ещё оставшаяся шелковистой, упругой середина лепестка осталась смятой лежать в ней, а раскрошившиеся бурые края вслед за ветром ссыпались в траву.       Эхом того дня, не стихшим за год, послышалось:       — Открыть огонь на подавление! Огонь на подавление!       Первая машина из колонны оказалась под обстрелом не только РПГ, но и засевших в близких кустарниках автоматчиков. В образовавшуюся от взрыва воронку то и дело, свистя, влетали пули, сталкивали друг с друга камни, раскалывали те, что были полыми, застревали в них или рикошетом от тех, что оказывались не пробивными, отлетали. Звук этот теперь слышался отовсюду: в дождевой капели, во вращающемся барабане сушки, в холостых вздохах чьей-то старой, отказывающейся заводиться тачки. И каждый раз пробуждал то же обреченное чувство, когда суть происходящего ещё не была понятна, но что-то, опередившее спотыкающееся о боль сознание, настойчиво твердило: это непоправимо, это конец, они мертвы. Все мертвы.       — Ты как? — раздалось рядом, выхватывая из утягивающей вниз воронки темных вод. Взгляд Тайлера, внимательный и обеспокоенный, ткнулся в лицо.       — Устала, — честно ответила Тоня, переступая с культи на здоровую ногу.       — Пойдем?       — Нет, я хочу ещё побыть с ним.       В янтарном взгляде мелькнуло что-то, различить чего Тоня не смогла, и быстро утонуло.       — Я вас оставлю, — тихо сказал он, повернулся и пошёл наверх по холму.       Тоня осталась растерянно, пошатываясь на протезе стоять. Белая плита с высеченным в ней «Капрал ВМС Дрисколл, Рори Б.» смотрела на неё в том же молчаливом выжидании, с тем же вопросом, с которым поворачивался к ней Западная Вирджиния, когда знал, что ей есть что ему рассказать. И знал, что она так или иначе заговорит.       — Слушай, — начала Тоня негромко, с каким-то нелепым стеснением. — Прости, что не была на твоих похоронах. Не была тут ради твоих родителей и брата…       Впервые она несмело поднялась с койки через четыре месяца после взрыва, опираясь на мощные плечи физиотерапевта и собственную злость — она устала быть безвольным куском изодранного мяса на болеутоляющих. Чтобы научиться ходить на костылях, ей потребовалась неделя — до боли и раздраженной кожи в подмышках — непрерывной практики. Круги по палате, спринты по коридору и даже лестничный пролет между этажами — она по старой привычке из Коронадо бросала себе вызовы с растущей в геометрической прогрессии сложностью. И как в Коронадо она не представляла, куда движется, только — откуда. Возвращаться в боль и слабость и зависимость от вставленной в вену иглы Тоня не хотела, и путь оттуда был только один — восстановление.       Она мало что помнила со дня взрыва — только очень яркая, наверное, выдернувшая её из беспамятства резкой болью, вспышка, когда её оттянули от хаммера. Позже в бессонные от нестерпимых мучений ночи в реанимации её воспаленное сознание складывало из разрозненных кусков целые предложения.       — Огонь на подавление! Где эта ебаная вертушка?! Нужна эвакуация раненых!       Но почему-то с того самого дня не имела ни малейших сомнений, — пусть сказали ей об этом намного позже — что Дрисколл погиб. И только сегодня она решилась к нему приехать.       — Прости, — повторила она. — Я… Мне столько всего тебе нужно рассказать, знаешь? Ты не поверишь, но… я выхожу замуж за Безумного Макса.       У капеллана, как он хотел, обвенчаться им не удалось. Тоню в течение суток перебросили обратно в Штаты, и в Сирию она больше не возвращалась — твердо знала теперь, что и не вернется никогда. Но Тайлер остался в «Кэмп Телль-Абьяд» ещё на долгих 22 недели, пока в середине июня весь отряд «Браво» не вернули домой. Они встретились лицом к лицу, когда Тоня только начала свою реабилитацию, пройдя через четыре операции, лишившись почти всей правой ноги и перенеся пересадку кожи, отторжение и долгий процесс заживления обожженной правой руки. И хоть при госпитале была постоянно работающая часовня, венчаться там Максимилиан отказался.       — Ты хотела свадьбу, — напомнил он. — И у нас будет свадьба, на которой тебя в белом платье к алтарю поведет — не повезет в инвалидном кресле, а поведет за руку — твоя сестра. Ты меня поняла, Бенитес?       Тоня улыбнулась и оглянулась на Тайлера. До оставшейся стоять на дорожке машины ему оставалось несколько шагов, но она увидела по тому, как вскинула голову от телефона Эстер, что он уже заговорил с ней.       — Я подала заявление на опеку над сестрой, — обернувшись к «Капрал ВМС Дрисколл, Рори Б.», сообщила она. — Мы с Безумным Максом подали вместе. Он с ней… — Тоня запнулась, не представляя, как уместить в слова всю свою любовь и благодарность к Тайлеру, а затем выдохнула коротко: — Он ей лучше папы. И совсем не такой строгий, каким был с нами в Коронадо.       Она подняла взгляд на растянувшуюся по другую сторону залива базу. Авиационный ангар, служивший гаражом, отсюда казался совсем крохотным.       — Безумный Макс вернулся туда инструктором. Теперь навсегда, он разорвал свой последний контракт. Будет терзать курсантов на полную ставку, — она глухо хохотнула. — Зовет меня пойти туда на работу тоже. Но, думаю, ему просто нужен кто-то на замену Джесси Хикса, чтобы подъебывать. А я не знаю…       Хотя это не было всецелой правдой. Она и сама хотела в Коронадо, вот только пока не ощущала себя готовой пройти непростой — покуда даже сложнее, чем для самих «Морских котиков» — курс подготовки инструкторов. Наверное, ей нужно было время. Может, отдых. Но небольшой домик в Чула-Виста на три спальни с пологим задним двором, в дальнем углу которого вырос разлогий кактус, она уже присмотрела. Недалеко была школа, до океана — спуститься несколько кварталов, до Коронадо — двадцать минут на машине. Её сбережений для первого вклада как раз хватало.       — И вот ещё что, — прервав затянувшуюся паузу, добавила Тоня, наклоняясь и опуская ладонь на гладкий изгиб холодного камня. — Я никогда этого не говорила вслух, но, надеюсь, что это было понятно. Я простила тебя за «мексиканскую пизду». А, ёб твою мать, Дрисколл! Я бы всё отдала за то, чтобы ты обозвал меня так сейчас. Я бы простила. Честно.