Приговор Персефоны

Опаздывала... Персефона всегда опаздывала. Даже когда клялась себе, что на этот раз проснется вовремя и будет делать все медленно и вдумчиво, она всегда заканчивала тем, что упускала время и собиралась в спешке. Конечно, она всегда говорила, что это не ее вина. И в то октябрьское утро в Эребе Персефона обвинила отсутствие солнечного света в том, что проспала. Она выскользнула из постели всего за полчаса до начала своего первого рабочего дня. Оделась как можно быстрее, наугад подобрав что-то из все еще не разобранных чемоданов, и быстро вышла. Побежала по улицам. На этот раз холодный климат не давал ей потеть и подбадривал. Добравшись до королевского дворца, Персефона поднялась по главной лестнице, прыгая через пару ступенек. Наконец оказалась внутри, в коридорах Суда, запыхавшаяся, с растрепанными длинными волосами. В тот день голову Богини Весны украшал темно-зеленый плющ. Она не всегда выбирала растения, которые росли в ее волосах. Часто они решали сами, какими быть. Зал Суда выглядел совсем не так, как накануне. Там было так много народа, что пробираться меж ними оказалось трудно. По большей части здесь толпились души умерших. Хотя они выглядели, как люди при жизни, но были лишены цвета в теле и одежде: серые фигуры, без четких контуров. Все они только что прибыли из-за Стикса и были очень смущены и растеряны. Некоторые даже не осознавали, что умерли. Персефона старалась не обращать на них внимания и не придавать слишком большого значения тому, что видела, не думать о том, что тут много детей. Она не желала погружаться в печаль в первые минуты работы. Поэтому попыталась идти решительно, крепко держа сумку и стараясь дышать ровно. Наконец, в углу зала она увидела безошибочно узнаваемую группу живых - других стажеров. Невозможно было их не узнать, потому что они тоже выглядели дезориентированными, как и она, сгрудились вместе, как стадо. Тут были германские сильфы, белокурые, худые и очень красивые; маленькие порхающие феи; и, наконец, выходцы из классического Пантеона – две нимфы с оливковой кожей и высокими заостренными ушами, готовыми уловить любой, даже малый, звук. Почти все стажеры оказались женщинами, одетыми в белые пеплосы. Единственной, кто явился в современной одежде, была Персефона. Она позже всех прибыла на стажировку в Эреб и не успела узнать у Аида или кого другого, где заполучить пеплос. Богиня Весны вздохнула и приблизилась к группе. Девушки с интересом на посмотрели на Богиню Весны. - Всем привет! - Персефона представилась с улыбкой. – Вы все стажеры? Ей кивнули и поприветствовали с энтузиазмом, особенно эмоциональные фейри. Последними поздоровались две нимфы. Та, что была с волосами цвета красного дерева, назвалась Орфани и дерзко улыбнулась. - Еще одна милая девочка, - заметила нимфа, неодобрительно приподняв бровь. - Я все больше и больше понимаю, почему наш любимый Владыка дал добро этой стажировке. Персефона не знала, что сказать. Она пожала плечами, поджала губы. В это время вторая нимфа неудачно пошутила о чрезмерной разнице в размерах между Аидом и кельтскими фейри и о вытекающих из этого трудностях при спаривании. Богиня Весны широко раскрыла глаза и нервно рассмеялась, потому что не знала, что еще можно сделать. - Вообще-то, - сказала она, пытаясь угомонить нимф, - я думаю, что любимым занятием Аида является работа, а не секс. И она говорила правду. Может быть, она и не была важной Богиней, но ей нравилось верить, что она может понять людей, а Аид, по её мнению, не был похож на мужчину, которого сильно привлекают женщины. Он даже не имел фавориток или официальных наложниц, и это было бы его правом, так что оставалась только одна альтернатива: самым большим наркотиком Бога Мертвых должна была стать его работа. Но Орфани и ее подруга восприняла это как шутку и засмеялись. Орфани удивленно прижала уши: - Может быть, поэтому он и не может найти себе жену! Персефона решила больше ничего не говорить, потому что знала характер нимф и то, что они могут стать слишком буйными. Она осталась одна со своими мыслями и ждала, когда начнется Суд. Приготовила диктофон, чтобы не пропустить ни одной минуты из того первого утра. И наконец, чрезвычайно пунктуальный, появился Аид. Он вышел из большой боковой двери в сопровождении трех других судей. Владыка был самым величественным. Он казался еще выше, но Персефона знала, что это только впечатление, потому что Аид держал длинный двузубец, символ своей власти, смотрящий в алмазные дали Эреба. Персефона стояла неподвижно, внезапно пораженная, чувствуя себя не в своей тарелке. Ей казалось, что перед ней сейчас совершенно другой человек, не тот, которого она уже узнала. Более того, Аид шествовал в традиционной древнегреческой одежде: в прекрасном хитоне, в котором выглядел великолепно. Одеяние Владыки было просторным, черным, из тяжелого бархата, до самых пят, в ионическом стиле. Оно драпировало внушительную фигуру Бога Мертвых тысячами складок, на широком плече держалось благодаря крупной фибуле из золота. Другое плечо Аида, как и рука, оставалось открытым, несмотря на холод. Почти белая кожа его резко контрастировала с темной тканью и собственными венами, которые походили на узоры из голубых шнуров на рельефных мускулах. Но больше всего Персефону поразили волосы Аида: не кудрявые и короткие, какими она их видела до сих пор, а длинные и прямые. Они обрамляли угловатое лицо Кронида и придавали ему еще более суровый, мрачный, ястребиный вид. Только в эту минуту, увидев Аида таким, Персефона поняла, насколько он стар на самом деле. Бог Мертвых выглядел как пришелец из давно минувшей эпохи, как фотография из старой газеты, лежащая на современном фоне. Кто-то, кого уже не должно было быть в мире... Как только Владыка Подземного Мира вошел в зал, во дворе воцарилась тишина. Души низко кланялись, опускаясь на колени и касаясь обеими руками земли, и никто не осмеливался взглянуть в глаза Аида. Персефона, когда он проходил мимо, подумала, не следует ли ей сделать то же самое, или, наоборот, это выглядело бы как глупый жест с ее стороны. Затем она быстро проверила других стажеров и увидела, что они просто опустили головы, все еще стоя. Она решила сделать то же самое. Аид прошел мимо нее, почти коснулся ее, но ничего не сделал. Он даже не взглянул на Богиню Весны. Позже Персефона поняла, что во время слушаний он становился тем всеведущим существом без каких-либо эмоций, которые во всех других случаях проявлялись, как небольшой процент его характера. Но нет, когда он вошел, неся двузубец, он уже не был Аидом, мужчиной, которого Персефона училась любить. Он был Неумолимым, воплощением самой загробной жизни. В его глазах не осталось ничего, к лучшему или к худшему: не было никаких личных обид, страстей; не было ни дружбы, ни симпатий, ни антипатий, ни отношений. Ни жалости, ни мести. Ничего. Только внимание. Аид поднялся по ступеням к трону, не торопясь. Нейтральный. Как и все, что он делал, он всегда был уравновешен, как хорошо подготовленный суд. Когда он сел, то сделал это с такой царственной гордостью, что Персефона по сравнению с ним почувствовала себя ребенком и удивилась, что она здесь делает, почему не выбрала путь цветов, Деметры, солнца, весны. Она почти могла счесть все годы этого могучего Бога: все триста тысяч, в его глазах, устремленных прямо вперед, в его могучих плечах. В то время как она, напротив, не могла удержаться, чтобы не опустить голову, как и все остальные в зале. Персефона вдруг поняла, что ей было бы очень трудно работать с ним или даже иметь наглость произнести хоть слово в его присутствии. Она спрашивала себя, как, черт возьми, она справилась на лекции в университете? Как могла задавать такие вопросы такому непостижимому существу? Она бы никогда не смогла сделать это снова… Впервые Персефона призналась самой себе, что боится Аида. Не из-за то, что он делал, или из-за его поведения, а из-за того, как он говорил: так нейтрально, что не давал ни малейшей надежды эмоционально сблизиться с ним. Он даже не казался живым. Надеяться получить от него внимание было все равно, что надеяться получить его от Эвереста. Бог Мертвых казался вычислением, математической операцией. И тогда Персефона поняла, почему смертные не поклонялись ему, не строили храмов Владыке Подземного Мира. Она поняла, что стоит лицом к лицу с одной из основ мироздания. И в этот миг, как в тот первый раз, когда Персефона посмотрела Аиду в глаза, она почувствовала, что часть ее бессмертия навсегда умерла… * Утро прошло очень спокойно. Персефона получила время, чтобы прийти в себя и восстановить хотя бы минимальную самооценку. Но это было трудно делать под пристальным взглядом Кронида, оценивающего всё и всегда. И она оказалась не единственной, кто страдал от последствий, учитывая, что другие стажеры едва осмеливались поднять глаза от блокнотов, в которых делали заметки. Самое первое слушание, свидетелем которого стала Персефона, было, по всей вероятности, самым гротескным из всех, когда-либо виденных в этом зале суда: женщина, виновная в измене мужу, умерла на месте преступления и потому предстала в Подземном Мире в одной лишь тонкой блузе. Персефона точно не завидовала её судьбе: появиться полуголой и явно виноватой перед Судьей судей, должно быть, было ужасно. Но Аид смотрел на нее без интереса. Он смотрел равнодушно, как смотрят на неодушевленный предмет. Его не интересовала нагота женщины, потому что он работал, и потому, что она была человеком, а Бог Мертвых неоднократно оказывался очень избирательным в отношении социального статуса. Женщина подошла к скамье, пытаясь натянуть блузу ниже, чтобы скрыть свои гениталии. Судьи приняли решение почти сразу: Радамант, самый суровый из них, предложил прелюбодейке сто лет Тартара, а затем – перевод в город Дит. Эак, напротив, высказался в пользу женщины, чей случай признали сложным, потому что она часто занималась благотворительностью, пока жила, и ее добрые дела уравновешивали тяжесть ее обмана. В конце концов судьи пришли к соглашению: двадцать пять лет в Тартаре, а потом - перевод в Дит. Аид не вмешивался, ничего не говорил. Он поднял изящную руку с гранитного подлокотника трона и молча подтвердил приговор. Это было невероятно: даже то, что он ничего не говорил, не назначал более суровых наказаний, внушало страх. Персефону ошеломила та уверенность, которую он излучал. Ему достаточно было взглянуть на душу, и он словно пронзал ее насквозь, словно знал всё о её жизни, выборе и самых неприличных тайнах. Так продолжалось всё утро: души являлись к скамье подсудимых и получали приговор от трех судьей. А меж ними редко возникали разногласия. Аид сидел на троне в полном молчании в течение нескольких часов. Он заговорил только один раз. Когда к скамье подошел один мужчина. Он не поднимал глаз, но выглядел более виноватым, чем кто-либо другой. - Каковы твои грехи, смертный? – Эак задал обычный вопрос, какой задавал всем душам. - Я убил своего отца. Столкнул его с лестницы пять лет назад, - ответил человек без колебаний, ничего не скрывая, потому что это было бесполезно. Учитывая быстрое и верное признание, а также подтверждение Мойр, знавших все события всей жизни всех присутствующих, троица судьей сразу вынесла вердикт: тысяча лет Тартара. Тень мужчины собиралась уйти, не протестуя. Персефона уже перелистнула страницу в блокноте, чтобы записать следующее слушание, но внезапно весь Суд погрузился в странную неподвижность. Все молчали и не шевелились. Потому что Аид, как оказалось, не подтвердил приговор. Он все еще сидел на троне, но уже не расслаблено. Он заинтересованно наклонился вперед. И пронзительно смотрел на тень мужчины. - Посмотри на меня, смертный, - это были первые слова, сказанные Владыкой Подземного Мира в то утро. Тень робко подняла глаза и встретилась со взглядом Неумолимого. Умерший пытался выдержать это, сохранить уверенность, в то время как Владыка Мертвых смотрел нейтрально, заглядывая в самую его душу. - Я помню твоего отца, - сказал Аид после долгих минут неподвижности. - Пять лет назад он предстал перед моим Судом и получил блаженство Елисейских полей. - О… он был добрым человеком. Я... я счастлив за него, - признался умерший. - После того, что я с ним сделал, он заслужил блаженство… - Да. Но я помню, что причиной смерти была врожденная сердечная недостаточность, а не падение. Тень в этот момент снова посмотрела вниз. Покачала головой: - Нет, это я убил его. Я толкнул его с лестницы. - Конечно, ты толкнул его. Но ты его не убивал. В этот момент Аид снова откинулся назад. Он вздохнул, его грудь поднялась и опустилась мощно, как кузнечные мехи. Затем он вынес свой приговор: - Сто лет Тартара, только за преступные намерения. Так я решил. Бог Мертвых смягчил наказание, но не показался милосердным: он явил безразличную, холодную справедливость. И никто не осмелился возразить: ни душа умершего, ни судьи, ни Мойры, что сидели на трибуне в своих черно-белых пеплосах. Никто. Итак, Аид сказал свое слово, и вся Вселенная должна была приспособиться...