пиво, шопен и красные кроссовки

Ни один из них особо не понимал, как так произошло. Просто неожиданно Киришима стал вертеться рядом с Бакуго — наверное, с того самого нападения на тренировочный комплекс академии, когда они вдвоем, не задумываясь, тут же кинулись на врага. Бакуго тогда на это верчение особенного внимания не обращал: Киришима дружил, а он всего лишь молча принимал эту дружбу, не сопротивляясь. А затем как-то вдруг внезапно обнаружил, что они ходят из академии вместе, что вместе сидят за столиком в столовой и даже иногда собираются где-то в неучебное время. Киришима еще однажды подумал, что ему, судя по всему, единственному разрешено упрекать Бакуго, не боясь получить как минимум смертельную угрозу. А затем все как-то закрутилось, и вот уже Киришима для Бакуго — тоже друг, надежный и настоящий. Именно в этот момент, по-видимому, все и началось. В период спортивного фестиваля Киришима необычайно сблизился с Каминари Денки — просто потому, что тот был настолько веселым и добродушным, что он элементарно не смог противостоять. И во время экзамена на получение временной лицензии они вдвоем, даже не сговариваясь, ринулись вслед за Бакуго — одиночке по натуре. Киришима потом про себя назвал это «переломным моментом номер два». Таким образом и образовалась эта странная команда, хотя Бакуго и ворчал первое время постоянно: «Почему вы вечно ко мне липнете?». Они ходили на тренировки втроем, и когда нужно было разбиваться на группы — сразу же отыскивали друг друга глазами. Остальные не очень-то понимали, на что этим парням сдался Бакуго, да и зачем они вообще его терпят, если в их классе столько других адекватных людей. Каминари этого тоже не особо понимал, но когда Бакуго в разгар боя крикнул «Денки!», надеясь на его помощь, почувствовал разливающуюся по всему телу гордость. Да, этот парень был вспыльчивым и агрессивным, и все-таки, несмотря на это, он был лучшим. И заслужить его уважение, признание — да так, чтобы не просто фамилию, а имя запомнил, — это действительно того стоило. Но вот как в их компании появился Тодороки, ни Каминари, ни Киришима осознать не могли. Просто как-то раз в столовой один придурок с их потока что-то начал бубнить про то, что не стоит этому грязному «А» классу опять натягивать на себя одеяло и забирать всю славу — тогда мимо него словно бы нарочно проходил Тодороки. Этот паренек взглянул на него как-то больно презрительно и фыркнул: «Не мешайся у меня под ногами, или я…» — Или ты что? — спокойный голос Бакуго его ударил словно током, да так сильно, будто бы это Каминари использовал свою способность. А потом Тодороки под взгляды удивленных одноклассников прошел через столовую и сел к ним за стол. В этот-то момент их и стало четверо. Киришима предполагал, что это все из-за того, что во время тренировочного боя Тодороки прикрыл собою Каминари, когда Бакуго не успевал помочь. Тогда, помнится, он еще подумал, что состав их компании определяется тем, за кого Бакуго готов вступиться и кого защищать — правда, Тодороки под этот список как-то не особо подходил, ведь собственными силами от кого угодно защититься может. А сам Тодороки, конечно, тоже знатно удивился, когда после тренировки к нему в медицинский кабинет зашел Бакуго и встал около двери, облокотившись на стену и подозрительно его разглядывая. А еще он чуть ли не потерял дар речи, когда тот кивнул будто бы благодарно и произнес хрипло: «Я твой должник». Тодороки тогда, кажется, и понял, что ради других людей, которых защищает, Бакуго и поблагодарить может и ошибку свою признать. Не то, что когда его спасли от похитителей, а он заявил, что это сам решил сбежать. После этих слов Тодороки наклонил голову и словно бы слегка улыбнулся: «Что, в банду свою примешь?» — проговорил он, вполне осознавая, что именно делает. Не сказать, чтобы он больно-то рвался к этим ребятам в приятели, просто, как бы правильно выразиться, они были на порядок интереснее тех человечков, в компании которых он все время крутился. А еще в Бакуго он чувствовал будто родственную душу — поломанную, но все еще стремящуюся к звездам. Тот тогда фыркнул надменно и отозвался, как обычно, в грубоватой форме: «Слышь, нет никакой банды!» — и вышел из комнаты. Тодороки в тот момент так и не понял, что означает такой ответ. А когда услышал голос Бакуго у себя за спиной, словно бы отгораживающий от злобного паренька из другого класса, уяснил, что согласие. В этот момент он шел прямиком к столику Мидории, но в миг передумал и повернул к Каминари — тот уже опускался на стул, о чем-то разговаривая со стоящим рядом Киришимой. И когда Тодороки сел с ними, он словно осознал — вот так и должно быть, вот здесь его место. Еще, кажется, после этого случая тот придурок с параллели как раз и обозвал их «элитой» — и это прозвище волной прошлось по всей академии. Бакуго, правда, долго еще не принимал Тодороки и усиленно пытался не обращать внимания, мол, эй, идиот, я все еще собираюсь надрать тебе задницу во всех возможных соревнованиях. А Каминари на это только посмеивался тихо и говорил, что он, вроде как, и так уже его победил. А еще почему-то все вдруг начали называть того по имени — даже Тодороки — и (теперь уже) Кацуки на это никак не отреагировал. Только крикнул через весь класс больно возмущенно: «Эй, двумордый, хватит сливать тесты по английскому!». Тодороки как-то потом отметил про себя, что Киришима, вероятно, держится в первой десятке рейтинга в классе только благодаря ему. А затем стал замечать, что стремительно-стремительно отгораживается от Иды и Мидории, словно никогда и не общался раньше. Только перекидывался с ними парой словечек раз в неделю и уходил обратно к дальнему диванчику в гостиной общежития, где Денки что-то безостановочно вещал. Этот диванчик — зеленый, как и все остальные, — каким-то образом вдруг стал их базой, закрепился за ними, как постоянное место. Шото не особенно помнил, когда это произошло, но словно бы чувствовал, что так стало только после его появления. Потому что Кацуки, при всем прочем, на первом этаже застать можно было крайне редко, а Денки с Эйджиро прекрасно ладили с абсолютным большинством оставшихся одноклассников. А затем как-то вечером, когда они вчетвером прогуливались по дорожкам академии, разглядывая вовсю разразившуюся стройку на территории, Кацуки вытащил из заднего кармана потертых джинсов пачку сигарет. Ребята-то давно знали, а вот для Шото это стало настоящим открытием. И когда тот уже собирался сделать первую затяжку, он будто рефлекторно заморозил черную зажигалку в его руке. Они долго еще ругались потом, пока Кацуки не набросился с кулаками. Денки, помнится, первым полез разнимать и получил от кого-то из них сильный удар локтем в скулу. С тех пор он оставил эту обязанность исключительно на Эйджиро. Их на следующий день еще пытали долго — мол, где, как и от кого синяки получили; Кацуки бы выдал всю подноготную, не стесняясь, если бы остальные до этого его минут пять не уговаривали промолчать. С Шото они потом неделю не разговаривали, и первым нарушил эту тишину как раз он, сказав обвиняюще: «Это, к слову, вообще-то вредно». Кацуки на это хищно оскалился. — Это, к слову, вообще-то тебя не касается, — передразнил он, заваливаясь на кровать. Они сидели в комнате Денки и готовились к очередному тесту — вернее, составляли компанию Киришиме, который математику любил не больше, чем радикальный феминизм. Шото, кажется, именно в тот момент впервые назвал их друзьями, сказав, что он, если что, волнуется. Эйджиро тогда оторвался от конспектов и заявил, что Кацуки курит максимум раз в три недели, когда настроение особенно паршивое, да и сам отлично осознает все последствия, так что тревожиться не стоит. Тот на это никак не отреагировал и лишь накричал, чтобы не отвлекался. И с тех пор началась, как назвал это Эйджиро, «вторая фаза» их обучения в академии. Когда Денки как-то обнаружил у того под кроватью банку пива, а еще когда Серо пригласил их на посиделки с остальными парнями из класса где-то в загородном домике его семьи. Они, помнится, еще очень удивились, когда Шото стало клонить в сон после одной-единственной бутылки шампанского. Домой они вернулись уставшие, с больными головами и звоном в ушах, а еще в понедельник на уроках были очень вялые — все, кроме Денки, который после двух бокалов заявил, что ему это не нравится и он пойдет на кухню есть мороженое. В следующий раз они с Серо, правда, не поехали — Кацуки отказался, а Шото сказал, что поспать может и у себя в комнате. Денки и Эйджиро долго их еще убедить пытались, но в итоге решили, что, вероятно, это время лучше бы провести за тренировками — как-никак, скоро годовые зачеты. Именно в тот субботний вечер они и столкнулись с этими, как сказал Кацуки, «издержками гребанной политики защиты» во всей красе: в девять часов на открытый стадион, где они упражнялись, ворвался учитель Айзава и заявил, чтобы они возвращались в общежитие. Они ругались долго-долго до тех самых пор, пока Айзава просто не устал и не потащил их к директору. И тут уже за дело взялся Шото (Денки потом всегда удивлялся, вспоминая) и начал медленно и с расстановкой, приводя аргументы и примеры, капля за каплей склонять преподавательское руководство в свою сторону. Под конец к нему даже Кацуки присоединился — когда Шото начал сдавать позиции — и они вдвоем вырвали им разрешение на поздние тренировки. С условием только, что заниматься будут до одиннадцати и исключительно в те дни, когда охрана на территории особенно сильная. Это решение стоило им четырех свободных вечеров в неделю. Правда, никто особенно не горевал по этому поводу и не жалел, хоть Денки иногда и приходилось дотаскивать до общежития на руках — сознание чуть ли не полностью отключалось, а Эйджиро бегал каждую неделю в медицинский кабинет, когда кому-то из ребят удавалось пробить его оборону. Через неделю даже решили составить план тренировок и определить, кто в какие дни что подтягивает — выносливость, физическую силу, скорость, контроль способности. В какой-то момент к ним еще присоединилась Урарака Очако — ей, видите ли, захотелось научиться драться. Потом как-то, когда они с Денки сидели на одной из вечеринок, отдалившись от пьянствующей толпы подростков и потягивая газировку из металлических баночек, она рассказала, что в то время ощущала.