Станция разбитых надежд

Пока Док занимался проверкой состояния здоровья своего пациента, он сидел у постели спавшего друга, держа его за руку. Док... сенатор невольно улыбался каждый раз, слыша это прозвище. Все же несколько лет общения с американцами оставили свой след, раз он прозвал медицинского андроида сокращением от английского "doctor", как это делали в США, да еще и всю команду станции таким "заразил". Теперь у каждой машины на станции, даже у маленьких уборщиков, было имя. Сенатору нравилось давать имена, хоть его действия противоречат одному из главных принципов его народа - называть вещи их настоящими именами. Увидь кто-то из его соплеменником, что один из самых уважаемых членов его общества называет роботов человеческими именами и относится к ним, как к живим существам, он счел бы его чудаком. Наверное, так и есть, ведь сенатор всегда верил в магическую силу слов. Даже зная, что машины, получив имена, так и остались машинами, а кома, в которой более 10 лет находится Тиберий, больше похожа на медленную смерть, чем на затянувшийся сон, он все равно продолжал верить в то, что все может изменится к лучшему и его самый лучший друг проснется. Первые годы после того, как тот "заснул", сенатор часами сидел у его постели, читая вслух, рассказывая события прошедшего дня или вспоминая прошлое. Почти каждый день он затевал "спор": доказывал спящему свою точку зрения по тому или иному вопросу и представлял, как ему ответят. Каждый раз, когда "Тиберий" в его фантазиях не мог найти хороших аргументов, он в порыве чувств восклицал: "Не спорь со старшим, юноша!" - после чего сенатор, громко рассмеявшись, отвечал: "Ты же всего на месяц старше меня! Ну признай, старик, я ведь прав, да?!" Даже после того, как Док объяснил, что слуховые органы больного уже давно не работают, он продолжал разговаривать с ним, но в конце-концов сдался и теперь часами молча сидел и держал друга за руку, надеясь что тот хотя бы ощущает его присутствие. Вот уже 10 лет, приходя в отсек Дока, он задавал себе вопрос: почему он до сих пор не решился отправить тело домой, на их родную планету? Дело ведь не только в том, что Тиберий сам захотел умереть здесь, не желая чтобы те, кого он привык защищать, видели как он беспомощен. Просто сенатор чувствовал, что сойдет с ума от одиночества без этого каждодневного ритуала. Рука, которую он сейчас сжимал, стала для него своеобразным якорем, за который он держался, соломинкой-спасительницей для разума, утопающего в безумии ненавистной тишины. Но сегодня он не мог позволить себе задержатся у постели друга. Его ждал еще один спящий и на этот раз - настоящим сном.