[кто бы знал, как же, чёрт подери, больно]
Психея практически сбегает в тёмный подземный мир, что встречает её мертвецким холодом — он статичен, он не меняется, он мёртвый. Жизнь переменчива и полна страданий — смерть же в противовес ей статична, смерть дарует блаженный покой.Покой.
Вот, что ищет каждая живая душа — но, парадокс, не каждая находит его в жизни. А если и находит, не факт, что это навсегда, не факт, что боль не возобновится снова. Уставшая Психея облегчённо вздыхает, направляясь во дворец Аида и напрочь игнорируя шепчущиеся и мечущиеся тени — она теперь бессмертна, она теперь (почти) всесильна. Тени недовольно зубоскалят, тени скрежещут острыми зубами — не удалось им при жизни сгубить эту смертную, так теперь и в бессмертии смеет тревожить покой и статичность мира умерших. Психее всё равно на недовольное роптание — она упрямо направляется в мрачный особняк, где находит царицу Персефону. Некогда особо почитаемую богиню при смертной жизни — а теперь давнюю подругу.(кто бы сказал, что она будет тесно дружить с богами, никогда бы не поверила)
Перфесона — сама гордость и стать. Будто бы высеченная из цельного хрусталя, холодная и неприступная, знающая себе цену богиня, покой которой не стоит тревожить зазря. Подземный мир не прощает мягкости, не прощает ошибок — в правлении ему нужна крепкая рука, которая чётко делит добро на зло. Безразличное ко всему лицо царицы мёртвых озаряет лёгкая тень улыбки, стоит ей завидеть на пороге тусклый свет, излучаемый Психеей — новой богиней, что стала ей в посмертии чудесным и понимающим другом. — Тебе необязательно было спускаться сюда, — подозрительно щурится Персефона. Редко кто — вернее, почти никто — добровольно соглашался спуститься в Аид просто так, а не за душами любимых или за трофеями от владык Смерти. Все стремятся обычно возноситься скорее на Олимп, в мире умерших им тягостно, мир умерших выкачивает все жизненные силы… даже из богов. Но Психея выглядит здесь по-странному расслабленной. — Я совсем скоро встречусь с матерью. Через пару недель в мире смертных наступит весна — и царица мёртвых Персефона во всём своём величии уйдёт из мрачных объятий супруга к горевавшей матери. Таков закон — на смену холодной и голодной зиме обязательно придут животворящие свет и тепло. Психея неловко губы кусает под сверкающими странной добротой взглядом Персефоны — заметив странность в поведении новой подруги, царица умерших моментально серьёзнеет, с её величественно бледного лица сползает улыбка. Она чувствует изменения в Психее. Пред вратами Аида новоявленная богиня казалась странной и жалкой тенью, которую терзают перманентные ноющие боли, которой уже которые сутки подряд неведом сон. Но сейчас… сейчас Психея будто бы стряхнула с себя тяжёлые оковы, будто бы распрямила, наконец, плечи в осанку — словно бы почувствовала лёгкость, словно бы тяжелейший камень с плеч свалился. — Что с тобой? — Персефона задумчиво брови хмурит, сверля Психею пронзительным взглядом, на что та, прикрыв глаза, облегчённо и протяжно вздыхает. Ей нечего скрывать, нечего юлить… ей нечего скрывать. — Когда меня сделали богиней души, — осторожно начинает Психея, приоткрыв глаза и смотря прямо в лицо царицы подземного мира, — Я стала чувствовать себя… иначе, — голос её сочится невыносимой болью, её голос дрожит и ломается, но богиня не плачет. Хотя очень хочется — невыносимая боль ломает изнутри кости, выворачивает наизнанку, заставляет вены гореть огнём… но именно в царстве мёртвых от неё не остаётся ни следа. Во взгляде Персефоны мелькает сочувствие — эта несчастная смертная пережила столько горестей, столько лишений… прошла буквально огонь и воду, спустилась даже за грань жизни и смерти — ради любви, ради собственного счастья. И даже бессмертие, о котором она не просила, и даже приобретённая семья не могла принести ей полноценный покой. Бедная Психея отныне чувствует боль и страдания каждой живой души как свою. И только за гранью жизни, где властвует безразличный ко всему хлад смерти, души успокаиваются и находят вечный, такой желанный при жизни покой. — Здесь твоя боль отступает? — Персефона смотрит на неё испытующе, пытаясь отыскать в хрупкой и робкой богине малейшую тень олимпийского величия… но не находит. Даже в бессмертии Психея осталась той миловидной и дружелюбной девушкой, какой пришла с посланием от стервозной Афродиты к владычице мёртвых. Психея затравленный взгляд голубых глаз, замутнённых усталостью, поднимает. После чего медленно кивает: — Здесь души находят покой и последнее пристанище, которое редко кто находит при жизни, — Психея шелестит безжизненно и устало, всего ничего прошло с назначения её богиней, но она не чувствовала себя настоящей богиней — может, какой-нибудь великомученницей, которая отныне обречена вечно страдать. Не в силах усмирить душевную боль всех людей. Это по силам лишь смерти. Лишь когда души покидают бренное тело и отправляются к трону мрачного владыки Аида и его властной супруги, минуя рычащего цербера, проплывая вместе с немногословным Хароном по реке Стикс. Какой смысл быть богиней, если ты не в силах исправить все? если не в силах сделать всех счастливыми по одному мановению руки? Персефона будто бы читает невысказанные мысли, будто и так знает продолжение фразы — и лицо её озаряет печальная улыбка уголками губ. Бедная, несчастная Психея… столько страдать при жизни, чтобы и в бессмертии чувствовать чужие мучения. Царица мёртвых невесомо кладёт ладонь на хрупкое плечо Психеи — та даже не вздрогнула, даже никак не отреагировала. Эфемерная и лёгкая, как крыло бабочки, — казалось, одно неловкое движение, немного стоит лишь сжать острое плечо… чтобы ненароком его сломать. — Можешь оставаться здесь, сколько пожелаешь, — Психея растерянный взгляд вскидывает, на что Персефона твёрдо качает головой. — Возражений не принимаю. Без тебя мир живых не треснет напополам. Персефона некогда помогла Психее одолеть козни Афродиты и отдала голос за новую богиню в пантеоне — и приобрела верную и понимающую подругу, хотя с богинями та не особо дружила, считая многих из них лицемерными сволочами. Но Психея… она была отлична от них — потому что не была изначально богиней, потому что помнит, каково быть человеком. И навсегда сохранит в себе крупицы бывалой человечности.