Господство слабых

      Внутри просторной кухни привычно тихо, и эту тишину разбавляет лишь мерное тиканье заводных часов. Парень сидит за столом и дожидается, когда придут родители, чтобы поскорее закончить эту утреннюю экзекуцию — по-другому назвать их «завтрак» язык не поворачивается. В комнату входит отец, громко разговаривая с кем-то по телефону. Юнги сразу чувствует леденящий взгляд на себе, отчего хочется встать и уйти. Однако так не положено. Склонив голову, он смотрит на приготовленный матерью завтрак и не берёт вилку в руки, дожидаясь, пока не начнёт хозяин дома. Тупые законы, но выбора, увы, нет.       Парень сглатывает слюну, мысленно ударяя себя по щекам, ибо он должен думать лишь о том, что в будущем у него будет так же. Н е л ь з я размышлять по-другому, да он и не умеет в принципе, даже если бы хотел. Как бы в глубине души он не старался противиться слишком жёстким правилам, он всё ещё дитя своего родителя, и это, несомненно, оставляет на нём отпечаток.       — Садись, — сухо произносит мужчина и принимается за еду, не смотря на супругу, которая старается максимально тихо отодвинуть стул и сесть на своё место. Юнги думает о том, что все эти безмолвные правила показывают лишь глупость, а не покорность твоего саба, правда, о подобном предпочитают умалчивать и сохранять равнодушное выражение лица. Всё для своей же безопасности. Юноша ощущает себя жалкой тенью отца, который пытается слепить из него свою точную копию, возможно, тем самым надеясь на то, что он пойдёт по его стопам и продолжит консервативно поддерживать все эти прописные истины. Интересно, а будет ли он и дальше давить на сына, если тот так и не найдёт своего соулмейта, или просто откажется от него? Загадка, но не слишком сложная, да и ответ на поверхности.       Завтрак проходит в гробовой тишине, ведь саб обязан молчать до тех пор, пока ему не разрешат говорить. И пусть метки у него ещё нет, эти правила действенны и для самого Юнги. Парень допивает свой кофе, поднимает взгляд на отца и, получив кивок, встаёт из-за стола. Ещё одно не имеющее смысла правило — уходить с трапезы можно либо с согласия главы семьи, либо когда он закончит, выказывая тем самым, якобы, «уважение». Парень на это мысленно усмехается, понимая, что так домы всего лишь тешат своё самолюбие и в очередной раз доказывают себе, какие они важные.       У Юнги противоречия внутри с самого утра, в общем, как и всегда, однако, он всеми силами заглушает «неправильные» мысли. Услышь их отец — точно бы пришёл в ярость, и одним запретом возвращаться домой дело не ограничилось бы. Джинхо был тем человеком, который с лёгкостью мог превратить жизнь почти любого жителя Сеула в ад одной печатью или подписью, поэтому его сын должен соответствовать всем завышенным стандартам, быть лучшим во всём, чтобы любое занятие давалось с необычайной лёгкостью. И на бумажке с результатами экзаменов его имя обязано стоять на первом месте. Юноша родился его сыном, отчего должен бояться опозорить самого Мин Джинхо, дабы его милость не сменилась гневом.       Мин не совсем понимает, к чему вся эта показуха, ведь если он станет домом, то все эти заслуги особого значения иметь не будут, его автоматически начнут «любить» и «уважать». Тут одно из двух — снова красуется своим влиянием или просто хочет всё-таки иметь подстраховку в том случае, если сынок не оправдает ожиданий. Мол, он хотя бы некоторое время был молодцом. Смешно.       Юнги думает о сигаретах, только вот достать нормальные он пока не может, ещё одна грёбаная привилегия домов. Все остальные вынуждены травиться самыми низкосортными или вовсе отказаться от вредной привычки. Да даже найди он способ купить их, то кто-нибудь обязательно расскажет отцу, прикрепляя в качестве доказательства и фотографии, и видео. Тогда любимый родитель обязательно сорвётся на нём, и помешать ему не сможет никто.       В машине наконец-то тихо, и можно снять с себя маску хотя бы на минуту, дожидаясь, пока объявится личный водитель. Вот только спокойно провести этот момент ему тоже не удаётся. Отвлекается на шум, едва заметно приоткрывая дверь, и наблюдает донельзя обыденную картину, что даже страшно становится, что к такому можно привыкнуть. В очередной раз он видит, как отец бьёт мать. На самом деле даже не важна причина, иногда кажется, что он делает это просто так. Словно это обязательное и настолько нужное действие, как, к примеру, почистить зубы или умыть лицо после сна, а женщина молчит, даже не плачет уже, терпит, потому что по-другому никак. Нельзя привлекать внимание соседей излишним шумом, чтобы те не подумали о том, что доминант не в силах справиться со своим соулмейтом.       Возможно, у Юна было бы больше любви, чем сочувствия к своей матери, да вот только та сама отстранилась от него, смотря мельком лишь изредка, да и то таким взглядом, будто он самое настоящие чудовище. Будто бы он виноват во всех её бедах, будто бы он может помешать и спасти её. Он такой же заложник системы и, возможно, тоже хотел бы получить хоть капельку сочувствия или, в крайнем случае, понимания, но, видимо, такому не бывать. Ему до белых мушек перед глазами больно видеть следы синяков на родных руках, что убаюкивали в детстве, но сейчас он просто смотрит. Самому от себя тошно, от своей слабости и бессилия.       Юнги чувствует себя ненужным никому, кроме отца, что относится к нему как к проекту, в который он вложил крупную сумму, и ждёт, когда это всё окупится, желательно с нехилыми процентами. Ему нужен достойный наследник, и пока что Юн не разочаровывает его. По крайней мере, делает всё сносно, держит марку и не падает лицом в грязь. Пока. Возможно, это лишь вопрос времени.       В окне мелькают пейзажи города — небоскрёбы и многоэтажки, вечно спешащие куда-то люди и куча бесполезной рекламы повсюду. Время по дороге на учёбу одно из самых спокойных, и, возможно, это единственное, что делает его хоть немного счастливым.       Доехав до места назначения, Мин смотрит на огромное здание университета и с привкусом горечи думает о том, что, будь бы у него выбор, он, может, и не учился бы вовсе. У Юнги никто мнения не спрашивал, лишь поставили перед фактом, что он должен учиться на юрфаке. Его слова с детства стали пустым местом, немым криком, который все по глазам читали, но показательно не слышали. Они знали, что всё не в порядке, но молчали, ведь так нужно и правильно. Уродливые пуговицы вместо глаз пришивали, а тёплые чувства в самой утробе превратили в пепел, дабы тот стал достойным домом — на самом деле, просто новым тираном.       В помещении его как всегда встречают обычные, серые люди, что лишь вертятся вокруг него, будто он поможет им подняться наверх, оттого и стараются угодить во всём и всегда. Они с какой-то извращенной гордостью называют себя друзьями Юнги за его спиной, надеясь на то, что даже если у них что-то пойдёт не так, парень по старой дружбе примет их работать в свою компанию. В том, что сын такого влиятельного человека станет доминантом, сомневался разве что слепой, так как юноша своим холодным взглядом вызывал дрожь даже у преподавателей.       Хотя, где-то глубоко в своём сознании, Юнги сам не верил в это, а если быть точнее, то просто-напросто не хотел верить. Не хотел становиться точной копией Джинхо, не хотел избивать свою жену или мужа до потери сознания, не хотел делать из собственного ребёнка бездушную куклу. Кажется, он думал об этом слишком много, даже голова порой болеть начинала от напора мыслей. Юнги искренне рад, что никто из его окружения не может читать мысли, а свои чувства он умеет скрывать под маской богатого ублюдка.       Юноша вспоминает среднюю школу, где было много людей со слабым характером и мягким поведением, отчего в нём просыпалось желание сломать подобных подростков окончательно. Уничтожить их надежду на то, что они прорвутся, что смогут сделать хоть что-то. Сделать так же, как поступили с ним. Именно тогда и произошёл переломный момент: лишь почувствовав, как его жертва не сопротивлялась, не плакала и лишь молча терпела побои, Юнги с ужасом понял нечто отвратительное. Он похож на своего отца. Что-то мерзкое внутри него всё же начало прорастать и пускать корни, как бы он ни противился.       В его глазах, вместо закрывающего своё лицо мальчишки, была женщина, внешне так похожая на него, что приходилось до крови кусать губы, чтобы не издать ни звука. Тогда он отшатнулся от бессильного тела и больше не притрагивался к подростку, чьё имя уже не помнит. В голове туман, и руки дрожат, вопрос сам собой слетает с бледных губ: «Как же я до этого докатился?»       С того момента он больше не пытался демонстрировать свою силу путём физической боли, лишь кидал насмешливые взгляды и едкие слова, публично унижал, однако не прибегал к физическому насилию, будто это стало табу. Он осознавал, что домы таким образом показывают свою власть и влияние, однако что-то внутри сопротивлялось подобному поведению, и рука даже для лёгкой пощёчины не поднималась.       В глазах своих ни в чём неповинных жертв, Юнги — сущий дьявол во плоти, ублюдок, что не способен почувствовать себя на их месте. В глазах своих «друзей» — чертовски удачливый человек, раз родился в такой влиятельной семье и с вероятностью 99,9% унаследует всё это, заимев билетик в лучшую жизнь.       Однако сам же парень считает себя полным неудачником без права выбора, будто даже возможность дышать у него есть только благодаря отцу, что умело дёргает за ниточки марионетки, заставляя своего ребёнка поступать так, как хочет он. Неприятно, но уже привычно, ведь возможности попробовать другой вариант жизни не было никогда, а почувствовав свободу, Юнги бы вряд ли вернулся в эту золотую клетку, но это всего лишь глупые мечты.       В первый год обучения среди всех окружающих его людей внимание Юнги привлёк мальчишка, который натянуто улыбался своим, возможно, друзьям. Он чувствовал в нём всю фальшь, словно увидел в непримечательном поведении копию своих поступков. Его невероятно сильно бесил, как позже он узнал, Пак Чимин с факультета журналистики. Возможно, в нём взыграли простая обида и желание хоть как-то отпускать свои эмоции, ведь с того самого дня этот студент стал его личной «марионеткой».       Хотя сам парень ни разу не поднимал руку на изгоев после случая в средней школе, он заставлял своих псов, что сами рвались, показать свою «силу» и «мощь», нападать на беспомощного юношу толпой. Юнги считал их такими же ничтожествами, что и сабы, которые пытались бороться за свою свободу. Впрочем, он и сам особо от них не отличался, ведь тоже утверждал свой статус за счёт Чимина, которому просто не слишком повезло.       В один из таких серых и привычных дней Юн со скучающим видом смотрел, как его подопечные пинают почти бездыханное тело, периодически кидая взгляды на время на экране телефона, ибо ему подобное занятие порядком надоело, но уходить раньше тоже было нельзя, и этот факт поднимал новую волну раздражения внутри. Даже в собственноручно построенном мирке с его правилами он всё равно был заложником обстоятельств.       И всё бы ничего, в принципе, если бы не внезапная фраза человека, стоящего позади Юнги. Он вздрогнул, едва ли не роняя телефон из рук, и обернулся, готовый уже отдать новый приказ.       — Отошли от него, — грозно звучал глубокий голос, и Юнги встретился взглядом с карими глазами, ощущая, как тело пронзает невообразимая боль в районе ключицы, вероятно, выжигая чужое имя.       А незнакомец смотрел на него в ответ, молчал и выглядел так, словно нисколько не удивлён, хотя точно чувствовал то же самое. Словно это не он только что перечеркнул все планы на жизнь Мин Юнги одним своим появлением.