Маленькая звездочка с квартала

После тренировки Даша торчит в душе, сушит волосы, !красится! прям нормально: основа, консилер, тоналка, тени, острые стрелки и ресницы, брови, даже матовая помада почти в тон губам. Бронзер и хайлайтер. Пудра, блять, фиксирующая. Все, что можно. Она специально сказала время на час позже, чтобы все успеть. Всю неделю она писала фразу «Угадай, какого цвета на мне белье?» и стирала ее, не отправляя. Сегодня на ней красный Томми с серыми резинками, карго-штанцы Стоун Айленд цвета хаки и чёрный топ Пума в обтяг. Какая-то понтовая чёрная прозрачная кофта в очень мелкую сетку. Высокий хвост, заплетенный в косу. Чёрные низкие Форсы. Даша смотрит на себя в зеркало в раздевалке и сама охуевает, думая, как Гриша сейчас охуеет. Последний раз она так тщательно одевалась… когда? И для кого? Для Рожкова в начале их отношений? Это было давно и неправда. Девчонки, переодевающиеся и вылетающие отсюда, уже сто раз пошутили; Даша посмеялась аккуратно, чтобы ничего не испортить. Время 20:13, она только закончила. Форму и прочее здесь оставит, пофиг. Гриша уже строчит сообщения, пока она заправляет шнурки в боты и вытаскивает короткий чёрный пухан из шкафчика, цепляет телефон и пишет гс: — Сори-сори малыш, уже бегу, — натягивая куртку на ходу и проверяя по карманам, все ли на месте. Инсарова выходит на парковку так, чтобы не выдохнуться и не стоять, как астматичка, когда увидит своего мальчика. Хрен знает, на чем он сегодня. Даша набирает ему, оглядывая ряды припаркованных машин. — Я тут. Посигналь, что ли? — Оглянись назаааааааааад, — Гриша пытается вспомнить, что там в этой песне дальше. Че-то про взгляд, кажется? Он мягко нажимает на клаксон и сигналит фарами. Даша поворачивается и видит его через лобовуху той самой черной Ауди. Гриша достаёт айфон и снимает ее; хочется показать ему фак или язык, но Инсарова посылает воздушный поцелуйчик, а уже в тачке и не воздушный. Лицо у него прошло окончательно, даже болячка на губе, которую он так отчаянно отрывал постоянно. Внутри все бесится от того, что он рядом, от того, как от него пахнет, и вообще. — Бля малыш, ты сегодня ваще сияешь. Ну типа ты всегда сияешь, но сегодня просто ВАУ, — Гриша, последние 15 минут закидывавший в рот фруктовые жвачки, целует ее своими сладкими губами. — Бля, чуть не забыл! — он перегибается назад и вытягивает с заднего коробку Love is…, ставит ее Даше на колени и заводит машину. — Синие самые вкусные. Они выезжают с парковки; Даша роется в коробке, достает одну, кидает синюю жевку в рот и разворачивает вкладыш. — Любовь это… говорить каждый день комплименты, — Буда ее уже засыпал, но она готова слушать, что угодно. Комплименты у него часто смешные и такие, от которых хочется плакать: из серии «у тебя большая жопа я влюблён» и «ты сегодня такая сочная сядь мне на лицо пожалуйста мама», а ещё краснеть, но он этого не видит. Даша выдувает и лопает пузырь, смотрит на его профиль. Светофор, Гриша поворачивается и выдаёт что-то вроде комплимента в своём классическом стиле. — Охереть, мам, ты просто капитально секси. Я до сих пор поверить не могу, что ты со мной… — самозабвенно вдыхает Гриша, растягивая губы в идиотской улыбке, и кладет руку ей на коленку. Даша щурит глаза, улыбается, кусая губу, и смотрит вниз. Сбитые костяшки тоже прошли, но появились какие-то новые ссадины. Рука ползёт пальцами сначала к коленной чашечке, потом наверх. Даша чуть раздвигает ноги — пальцы ненавязчиво съезжают на внутреннюю сторону бедра. Инсарова достает ещё одну жвачку, но ей интересен только вкладыш. — Любовь это… когда ему нравится быть побеждённым, — хмурит брови и смотрит на Гришу, который смотрит на неё, а не на дорогу. — Так себе перевод, тут не об этом. — А че там? — как будто ему интересно, что там, а не дальше в районе внутренней стороны бедра. Гриша чуть сжимает пальцы — у Даши мурашки по телу и жуткое желание продолжить прям тут. Она скрещивает ноги, зажимая его руку на месте, показывает вкладыш: там мальчик лежит на полу, а девочка сидит рядом и давит на плечи, не давая ему встать. — Love is… when he likes being pinned down, — наклоняет голову чуть вбок — коса в хвосте свешивается в сторону. — Любовь это… когда ему нравится быть снизу — так было бы правильнее, — светофор открывается, а Гриша смотрит на неё блестящими глазами и никуда не собирается ехать. Даша разжимает ноги, освобождая его руку, но и рука никуда не торопится. — Ну, даже быть прижатым снизу, как-то так. Поехали, малыш. Сзади сигналят, Гриша трогается, не переставая на неё смотреть. — Эта мама — босс? Ммм? — Узнаешь сам. — Когда? — Зависит от тебя. Настроение просто бешеное, несмотря на то, что она совершенно трезвая. Гриша так действует: все время в говно, когда видит его. Приличная девочка становится не очень приличной, но не может до конца выйти за границы сраного приличия. Даша видит, что у него стоит, а Буда и не прячет ничего особо. «Когда мастурбировал последний раз?» «Вчера!». Инсарова ерзает на сидении. У Гриши такие красивые руки, и они на руле, а могли бы быть где поинтереснее. — Угадай… — А, — Гриша моментально поворачивает голову в ее сторону. Он сегодня в оранжевых трениках и черной тишке, его куртка валяется где-то сзади. — Какого цвета у меня белье? — Даша поворачивается к нему всем корпусом, поджимает под себя одну ногу. — Угадаешь с первого раза, покажу кусочек. Прям щас. На спидометре что-то около 40 км/ч; на трассе такая скорость просто недопустима. Сигналят и обгоняют все, кто только может, но Грише вообще не до этого. Он надеется, что это не галлюцинации, и он не услышал то, что ему хотелось, вместо того, что ему сказали. Сказать, что он не думал конкретно об этом — знатно напиздеть, потому что, конечно же, он думал и представлял. Представлял Дашу в самом разном: от нежного кружева и блестящего шелка до спортивных топов и того, в чем удобно — последнее, как раз наверняка то, что она предпочитает. Ему хочется, чтобы там оказалось что-то персикового цвета, потому что на ее слегка смуглой коже такое будет смотреться просто офигенно, но это ему хочется. — Мммммм я-ааа думаю, что тамммм, — Гриша щурится, все ещё не обращая никакого внимания на дорогу, кусает щеку изнутри. — Красное, — сзади сигналят настолько требовательно, что приходится переключиться туда и прибавить газ. Будек снова поворачивается к своей девочке. — Хотя нет. Черное. Или красное. Даша смотрит, приподняв бровь; по ее лицу невозможно понять, угадал он, или нет. Гришаня шумно выдыхает через нос и выносит окончательный вердикт: — Черное. Хотя лучше бы там вообще никакого не было. С одной стороны, он угадал, конечно, но потом сам все засрал. Лучше бы вообще никакого не было, ну да. Не было бы трусов, они остались бы сухими, а не так, как теперь. Даша ерзает, кусает губу и улыбается. У нее горят уши, становится жарко, хочется раздеться. А дальше Гриша выдает такое, что она краснеет не только в ушах; брови ползут на лоб выше и выше. — Давай лучше угадаю, какая у тебя киска? — Ты не угадаешь, — у нее есть пушистая гималайская киска дома у родителей, но он, наверное, вообще не об этом сейчас. И что вообще за угадайки? — И ты не угадал. Гриша сразу же делает убитое лицо, брови домиком и рот вниз — сейчас заплачет. — Ну кааак… Че, реально не угадал? — И да, и нет. — Ну блиииииин. Буда делает вид, что вытирает несуществующие слезки согнутыми указательными пальцами двух, блять, рук, полностью убирая их с руля, и так и едет, но быстро замечает дашино лицо и возвращает их обратно. Если они продолжат в том же духе, то единственное, куда они приедут — чей-то зад, или бочина, или обочина, или встречка. Но блять, остановиться уже нереально, кажется. Инсарова упирается глазами в его ширинку. Она слышала, что это вредно, когда стоит, и ничего с этим не делать. Рожков постоянно стрессовал на эту тему, что, мол, «нужно заканчивать начатое, иначе будет плохо», но он мог и врать, кто ж знает? Гриша возит пальцами по рулю. Ей хочется, чтобы он ее потрогал. Где-нибудь и как-нибудь, где и как именно, она еще не знает, потому что Гриша ее не трогал почти никак и почти нигде. Даша много раз представляла его руки в разных местах, а еще он наверняка вообще не затыкается во время секса, несет всякую бессовестную и нелепую грязь, и остановить это можно, только если ему заткнуть рот. Языком, пальцами. Сесть на лицо. Даша выпрямляет спину и начинает снимать куртку. Гриша, смотревший на дорогу, ловит боковым зрением ее движения и тут же поворачивается. Инсарова снова упирается глазами в его ширинку, и Буда следит за ее взглядом, тоже смотрит туда, а потом разводит руками, отпуская руль, делает лицо, типа, ну, а я че? че я сделаю? Даша усмехается и кидает куртку на заднее. — Смотри на дорогу, — таким тоном, который подразумевает, что если «не», то будут последствия. Гриша кивает и такой «дадаконечнокакскажешьДашуль». Дашуля снимает его правую руку с руля, придвигает ее к себе и кладет на бедро. Гриша косит глаза, но она цокает языком — глаза на дорогу — и сжимает его запястье, приподнимая руку. Гриша сразу же снова смотрит вперед. Пальцами по внутренней стороне его запястья, по костяшкам, руку обратно на бедро и выше, к поясу штанов, правой рукой Даша расстегивает пуговицу, съезжает на сидении чуть ниже и раздвигает ноги. У Гриши слегка подрагивают кончики пальцев, а Даша тянет молнию вниз. — Угадаешь цвет на ощупь? — сердце колотится, как бешеное. От его руки на бедре ужасно жарко, шмотки будто плавятся. Гриша наугад ползет пальцами к расстегнутой ширинке, Даша смотрит на его руку, а потом на его лицо. Наверное, непросто НЕ смотреть? Гриша сглатывает — дергается кадык. Башка кружится, когда кончиками пальцев он очень медленно заползает куда-то под ткань штанов, подушечками по белью и глубже, а там очень жарко. Даша задерживает дыхание, жует губу изнутри и чувствует себя ну очень плохой девочкой. Одной рукой она все еще держит его запястье, а другой сжимает сидение сбоку. Еще чуть-чуть, и Гриша, наверное, заставит ее стонать. — Бля-а-а-а… — последние «а-а-а» вылетают очень шершаво и сыро. Гриша очень старается не смотреть направо, сосредотачиваясь на дороге и машинах, но так вести просто невозможно. Ему дико хочется резко свернуть вбок, наплевав на поворотники и подрезав всех на свете, поставить тачку на ручник на обочине и заняться наконец тем, что действительно важно. — Я тебя так хочу, просто пиздец, малыш. Ты ваще не представляешь. Заткнуться он тоже не может, потому что такой опции у него нет в принципе. Гриша кое-как остается все еще в своем уме, пожалуй, только потому, что это не у него в штанах сейчас чужая рука. Как-то раз (и не один) ему девочки давали топ в машине, когда он был за рулем, но ни одну из них не хотелось так сильно, как вот эту. Конкретную, определенную, самую горячую и охуенную. Он все же не слушается и смотрит, одновременно с этим пробираясь рукой глубже и проводя пальцами по гладкой влажной ткани. К сожалению на ощупь он может угадать только то, что конкретное место на ее трусах сейчас по цвету точно темнее всего остального. Гриша в красках рассказывает, что бы он сделал, если бы у него были свободны обе руки, и не надо было бы смотреть на дорогу; как он стянул бы штанцы с патчем и раздвинул бы ее ноги, провел бы кончиками пальцев по голой внутренней стороне бедра, поцеловал и облизал каждый сантиметр, а потом утонул бы где-то между и не отвалил бы, пока она не сжала бы ему голову бедрами. — Бля пожалуйста, давай никуда не поедем? Давай остановимся здесь? — почти скулит Буда. В штанах все так напряжено, что уже больно. Краешком сознания, способным принимать хоть какие-то решения, кроме слишком очевидных, Даша понимает, что надо это сейчас прекращать, потому что, ну. С другой стороны, она сама все это затеяла, а теперь получается лозунг типичной суки: «возбудим, но не дадим!». Даша скрещивает ноги, зажимая руку, которая уже почти умудрилась кончиками пальцев отодвинуть край белья, и пытается отдышаться. — Тормози, ковбой. Гриша воспринимает просьбу слишком буквально и уже начинает перестраиваться в крайний ряд. — Нене, я не это имела в виду! — Инсарова мотает головой, настойчиво вытаскивает его руку из своих штанов, хотя этого очень не хочется делать, и застегивает ширинку. Гриша выглядит так, как будто его только что предали, ткнули ножом в спину и вообще. Даша тянется к нему рукой и мягко скользит горячими пальцами по щеке и подбородку. — Потерпи немножко? — Как скажешь, малыш, как скажешь… Через 15 минут они останавливаются возле шикарного коттеджа. Оба уже пришли в себя, хотя у Даши щеки все еще слишком красные. Будек поправляет штаны, собирает свои шмотки с заднего и, прежде чем вылезти из машины, тянется за поцелуем. Остановиться не получается, и он бы все равно так и остался в машине, только чтобы ни с кем не делить свою девочку, но Даша аккуратно отодвигается и легонько щелкает его по носу. На часах почти 10, все окна горят горят приятным теплым светом, и отовсюду валит музло. Все давно собрались, уже, наверное, выпили и скурили почти весь кальян, но калик — это последнее, что интересует Гришу в доме у Назара конкретно сегодня. Его Даша не на каблуках, у нее густые не нарисованные, как у других девок, брови, она в спортивных шмотках и выглядит куда более стильной, чем все присутствующие девчонки. Или Будек просто не видит других, потому что смотрит только на нее. Он не отходит он нее ни на секунду и не перестает касаться руки, пока знакомит Дашу с ребятами, а познакомиться хотят абсолютно все: и пацанам, и девулям любопытно, с чего вдруг вечно свободный и необремененный этими вашими оТнОшЕнИяМи Гриша Будапештов сегодня не один, и кто вообще на него такого повелся. Сказать, что Назар удивлен — не сказать ничего. Вотяков почти не скрывает шок, поражаясь вслух, что это «всего лишь Гриша» и «что в мире пошло не так?». Лиза улыбается, начинает спрашивать, но не сразу про Буду: сначала ей интереснее узнать про саму Дашу, потом сделать какие-то свои выводы, а потом уже узнать, как так вышло вообще, как они познакомились, и все остальное. — Я в туалет, — Гриша тихонько шепчет прямо в ухо. — Если хочешь, пойдем вместе. Я тебе сделаю так приятно, ты охуеешь… Мурашки по коже и совершенно натурально подкашиваются коленки. Белье мокрое насквозь, кажется, а в ухо заползает горячее влажное предложение, и вот этот мальчик точно не пиздит: он может сделать приятно, и охуенно приятно, и так, что она на Марс улетит без ракеты. Как тебе такое, Илон Маск? Гриша пальцами у неё на ладони, на запястье, под рукавом прозрачной кофты. Они знакомы почти месяц. Видятся четвертый раз в жизни. Ещё совсем недавно Даша на полном серьезе думала, что не увидит его больше никогда, и что он никогда больше не будет облизывать ее глазами. Гриша готов облизать и не глазами; все и каждая его фразы в голове не репите, и кто бы знал, как тяжело было вынуть его руку и сделать серьёзное лицо, когда единственное, чего хотелось: раздвинуть ноги шире и съехать ниже, чтобы ему было удобнее, чтобы он пролез пальцами под мокрые и совершенно точно лишние трусы и. Блять. Ее аж трясёт. Все эти рассуждения и терзания занимают пару секунд, за которые Даша Инсарова напоминает себе, что она — не какая-то шлюха, и что четвертое свидание, которое на самом деле третье — это не то, чтобы слишком, но все еще рано, чтобы раздвигать перед мальчиком ноги. Даже перед таким, от которого голова кружится, и все тело крутит и ломает. Особенно перед таким. Даша обычно краснеет красиво, а не как чучело, не пятнами, а на скулах и переносице, но сегодня за тоналкой не видно. С ней разговаривает Лиза, которую представили, как девушку Назара. Того самого — обладателя Пустынного Орла 44 калибра и черной Ауди и хозяина этой хаты и тусы. Сам Назар стоит тут же и базарит с каким-то типом. Гриша все ещё рядом. Жалко его, себя, всех, но воспитание и правила приличия берут верх, хоть Буда и излучает вокруг себя практически ощутимую ауру НЕприличия. — Иди один. Пока что, — Даша отвечает ему так же на ухо, касаясь губами и носом теряясь в волосах, и так хочется остаться насовсем. А потом плюнуть на все и пойти следом. Она отодвигается, целует аккуратно в уголок губ и улыбается немного виновато. Гриша смотрит на неё не без сожаления, но не упрашивает, убегает почти сразу и исчезает за дверным проемом. Инсарова смотрит ему в спину.