Пациент

— Нет, ну не то это! — разочарованно подытожил Кондратий, в очередной раз вчитываясь в строки своего творения. — Нужно что-то более глубокое, скажем, оживленное, чувственное… Вот эта строчка совсем выбивается, да? — Мгм, — Миша бегло глянул на текст в заметках у Рылеева, а затем снова уткнулся в свой телефон, явно находя в нем что-то более занимательное. Казалось, второй этого совсем не замечал. — Я бы добавил сюда что-то такое… наверняка даже страдальческое! — не унимался Кондратий, точно поглощенный своими идеями. — Да! Что-то вроде «Слезы… опять эти горькие слезы, безотрадная грусть и печаль»… — Что, Кондраш, на Маяковского потянуло? — отчужденно усмехнулся Мишель, не глядя на друга. Рылеев тут же умолк, замер и перевел хмурый взгляд на Мишу. — Это Есенин. Ты меня не слушаешь, что ли? Миша не слушал, конечно же. Он уже который час нетерпеливо разыскивал информацию о той самой больнице, давеча ему попавшейся. И, к счастью, он много чего раздобыл — не зря же журналистом работал. Например, спустя минуту поисков ему уже были известны адреса психиатрической клиники. И, оказалось, что основное здание больницы находилось чуть ли не в пяти часах езды, что Мишеля дико ужаснуло. Именно поэтому решено было ехать в стационарную базу, находившуюся около его работы на Техноложке. Впрочем, она несильно отличалась от главного здания: пациенты были — уже отлично, а большего ему не надо. Также Миша нашел расписание и дни посещения, коими являлись понедельник, среда и суббота. Ну, красота! Казалось, все шло как по маслу, и он несказанно этому обрадовался, ведь сегодняшним планам ему абсолютно ничего не могло помешать. И день недели удачно совпал — суббота! Вот и встал он пораньше на пару с Кондратием, имеющим привычку долго в постели не нежиться и отдавать предпочтение продуктивному утру. Несмотря на то, что Миша спал часа три от силы, он был чрезвычайно бодр и особенно весел; Рылееву же о своих планах рассказывать не спешил и уже за завтраком занял его обыденными разговорами о поэзии, дабы не поддаваться его расспросам. Мало ли, что ему там слышно было ночью, — это он так, знаете, бредил. — Слушаю, — ответил Мишель, потянулся к своей чашке и, встретившись взглядом с Рылеевым, неловко и безо всякого угрызения совести улыбнулся. — Есенин так Есенин! А произведение у тебя и без того прекрасное, хоть прямо сейчас беги в ближайшее издательство и печатай. Впрочем, и мне уже бежать надо, положение свое спасать. — Неужели тему нашел? — Нашел, — гордо ответил Миша и лукаво улыбнулся. — Я и материалы нашел. — Е-мое… Круто, урыл! — продолжил Кондратий, а затем тут же спохватился. — Ладно, довольно, Бесстыжий, ты меня этими мемами в могилу скоро сведешь. И Миша тут же залился смехом, отложив телефон в сторону.

***

Уже к двенадцати часам Миша вышел из метро и спешно зашагал в сторону той самой больницы, ежесекундно вглядываясь в построенный маршрут на экране телефона. К сожалению, на местности ориентироваться ему было не дано, поэтому еще с переезда в Питер Яндекс карты стали для него наилучшими путеводителями. Погода на радость Мише была спокойная, без осадков, однако все еще холодная, поэтому Мишель сильнее укутался в свой шерстяной, хоть и жутко колющийся, но теплый шарф. Кстати говоря, одет он был чуть ли не во все чёрное: тимберленды, что в народе называли обычными ботинками, зимнее пальто и трехлетние, но верно ему служащие, джинсы. Впрочем, он всегда был непоколебимо уверен в том, что черный цвет смотрелся на нем превосходно и даже лучше, чем всякие остальные. В особенности с его немного растрепанными пшеничного цвета волосами, которые давно не мешало бы подстричь, ибо в глаза лезли постоянно. Километр пролетел для Миши незаметно то ли от громкого рока в наушниках, то ли от жуткого нетерпения и чересчур быстро зарождающегося любопытства, и он уже подошел к проходной двери, осматриваясь. Справа красовалась табличка «Психиатрическая больница №1 им П.П. Кащенко», ниже — «Стационар №2». Он еще раза два оглядел эту надпись, вчитываясь с каким-то недоверием и проверяя, не ошибся ли местом. И нажал на звонок. Через мгновение, показавшееся Мишелю мучительно долгим, дверь открылась, и из нее выглянул мужчина средних лет. Охранник вопросительно и как-то устало посмотрел на него так, что Миша на пару секунд даже замялся и вовсе забыл приготовленные им слова. Надо же, в голове это все представлялось гораздо круче. Мишель так и продолжил бы в открытую рассматривать мужчину и его большие мешки под глазами — совсем не спал, кажется, бедняга, — однако второй, видимо, не выдержал и выдал раздраженно: — Молодой человек, вам чего? — А! Я это… Михаил, — откашлялся Мишель, приняв самый беззаботный и дружелюбный вид; и пусть в голове ему во всей красе представлялась собственная серьезность и солидность — реализация, как правило, имела свойство противоречить запланированному. — Бестужев-Рюмин, который журналист. Звонил пару часов назад, вас наверняка должны были оповестить об этом. — Секунду, ждите тут… — невозмутимо ответил охранник, возвращаясь внутрь отделения. — …Бестужев-Рюмин, так? Пропуск у вас имеется? — Да-да, — ответил громче Миша, чтобы тот его расслышал, и после добавил: — В смысле, Бестужев-Рюмин я, а пропуска нет. Я ведь по этой причине и звонил. Спустя минуту мужчина вышел с пропуском в руке. Предупредив Мишу о том, что документ являлся одноразовым — как раз для таких случаев, — охранник открыл ему дверь и благополучно впустил на территорию психбольницы. И он в тот момент показался Мише даже более оживленным и не таким уставшим, каким был чуть ранее. Видимо, эта клиника не имела возможности похвастаться постоянными посетителями. Мишель любопытно озирался вокруг. Взору открывался ухоженный внутренний двор, явно предназначенный для прогулок: сугробов особо не было, только под окнами (убирали, видимо); дальше парочка чистых скамеек и непосредственно само стационарное здание. Бледно-желтый цвет трехэтажной больницы был на удивление даже приятен и создавал особое ощущение своеобразного уюта. Подойдя к крыльцу по протоптанной дороге, Миша осмотрелся: камеры видеонаблюдения отсутствовали, вокруг тишина да пустота; на некоторых окнах, кстати говоря, красовались решетки, что было скорее явлением очевидным, поэтому Мишель не обратил на это особого внимания. Немного отряхнувшись, Мишель дотронулся до дверной ручки и поспешил открыть дверь. И тут его глаза мигом разбежались: перед ним показалась наполненная людьми гостиная и в то же время приёмная; за стойкой беспрестанно болтали две работницы в белой форме, кажется, совсем его не замечая; также по приемной бешено носился санитар, видимо, в попытке угодить каждому пациенту. Сами же больные спокойно расхаживали по гостиной, и каждый занимался чем попало: сидел на большом диване, поджав ноги, ходил из одного угла в другой, кто-то цветы поливал, коих, кстати, в помещении было многовато. А ещё в приемной громко работал телевизор, и на мгновение Мише даже показалось, что он находился совсем в другом мире, так непохожим на его: настолько здесь царила чуждая для него атмосфера. Сама же гостиная была светлой и скудно обставленной, с большими окнами, и Мишель даже поймал себя на мысли, что здешняя какофония самых различных звуков отлично вписывалась в интерьер помещения. Громкие голоса из телевизора, хохот персонала и невнятные завывания некоторых пациентов — казалось, все это было и должно было быть неотъемлемой частью больницы. Однако привыкнуть к такому, конечно, Мише удалось не сразу. Мишель так и дальше продолжил бы разглядывать помещение и с любопытством на него смотрящих пациентов, но внезапно сзади его кто-то окликнул. Обернувшись, Миша увидел приветливо улыбающуюся санитарку средних лет. — Добрый день! Вы, верно, тот самый Михаил? — начала та. Миша кивнул и тут же отметил ее голос довольно приятным, пусть и странно сочетающимся с ее несколько хмурым, видимо, от природы видом. — Мы вас ждали! Не так часто к нам решают наведаться журналисты. Чувствуйте себя почетным гостем! Давайте я проведу вам небольшой экскурс по больнице, а вы расскажете мне о том, что вас здесь так заинтересовало для написания статьи, идёт? — Буду только рад! — признался Мишель, почесывая затылок, и продолжил с какой-то напряженностью: — Но касательно пациентов… свободно здесь разгуливающих. Прошу, скажите, что они доброжелательны к посетителям. Мне, честно говоря, становится неловко от их этих взглядов. — Они абсолютно безобидны, — посмеялась женщина, указывая на больных. — Сами подумайте, разрешено ли им было бы здесь находиться, будь они опасны для общества? А впрочем, они могут к вам подойти. Личное пространство, предупрежу сразу, больных совсем не волнует… Однако с этим можно свыкнуться. Этот ответ не столько успокоил Мишеля, сколько насторожил еще больше. Будто услышав то, о чем они говорили, один из пациентов легким шагом направился прямо в их сторону. В этот момент у Миши точно сердце замерло, однако он старался сохранять невозмутимость, то и дело в ожидании поглядывая на больного. Вид у него был самый обычный: волосы чуть взлохмаченные, свободная пижама и тапочки — ну, точно безобидный. Со спокойным выражением лица пациент неспешно подошел к Мишелю и потянулся к его воротнику кофейного свитера. Миша, казалось, не дышал: он завороженно наблюдал за мужчиной, который прямо сейчас поправлял его воротник так, словно это для него было чем-то обыденным. Миша тут же выдал истерический смешок и с мольбой глянул на санитарку, беззаботно пожимавшую плечами. Закончив свою работу, больной чуть отошел от него, оглядел его с ног до головы и пошел прочь, словно забыв о Мишеле. И Мише стало не по себе: глаза у пациента были пустые и ничего не выражающие… — Об этом я и говорила, — подытожила санитарка и взяла Мишеля под руку. — Пройдемте дальше, зачем же здесь стоять? Да и вам, видно, такая атмосфера в тягость, а в коридорах на втором и третьем этажах все поспокойнее будет. Идемте. По дороге на второй этаж работница рассказала ему о распорядке дня больных, об отделениях, которых было около семи, о распределении и некоторых правилах. Оказалось, что на третьем этаже находились самые, как она выразилась, нездоровые бунтовщики. На втором же были просто те, кому суждено было остаться в этой больнице практически на всю жизнь. Ничего опасного они из себя не представляли: смиренные и молчаливые пациенты, в основном старики. В середине разговора к ним присоединилась пожилая женщина, как выяснилось, работающая здесь медсестрой уже шестой год. На все вопросы Мишеля о больнице она с улыбкой отвечала, что ее абсолютно все устраивало, и принимала то самое гордое выражение лица местного всезнающего «ветерана». — Ой, кстати, вам кто-то определенный нужен? — перебила она напарницу в один момент, явно сочтя разговор о здешней столовой слишком скучным, и с любопытством уставилась на Мишеля. — Если же нет, то могу сказать вот что! Есть у нас буйные, есть не очень, другие вам и вовсе не ответят. Уж я-то знаю! Впрочем, пациентов у нас много на выбор, как говорится, на вкус и цвет, только скажите! — Да что вы… точно про щенков на рынке говорите. Как же так к пациентам?.. — Миша смутился, однако его тут же перебили. — Вам, видно, необычные нужны. Спешу огорчить, таких, каких вам надо, — редкость! Человек пять на больницу, не более, — медсестра, казалось, не слышала Мишу и задумалась, словно пытаясь вспомнить кого-нибудь подобного из местных больных. — О! Вот есть у нас как раз один чудак. Так знаете что? Он с самого первого дня здесь не умолкает о том, что он, видите ли, декабрист! Двести лет назад избран был диктатором на площади, верите? — она спешно обратилась к своей напарнице: — Наташ, как его?.. А! Трубецкой! Вот ирония-то! И так у пациента крышу сносило, а тут ещё и понял внезапно, что фамилия у него с «несостоявшимся диктатором» совпадает. И пошло поехало. Только вынуждена вас опять огорчить, Михаил, дважды он уже в газете побывал, так что сюжет далеко не оригинальный… Это я так, в пример привела. Миша вскинул брови от удивления. Вот это да. Сколько он всего слышал, но такого ни разу не встречал. — Да мне бы кого поспокойнее… Чтобы на вопросы отвечать мог внятно и по делу. Немного подумав и переговорив между собой, обе взяли Мишеля под руку и торопливо направились с ним на третий этаж. Нужная, по их словам, палата оказалась в правом крыле, поскольку в левом находились слишком буйные пациенты. Уже на лестничной площадке те завели случайную беседу о здешней рутине и тяжести работы, чем вызвали у Миши нескрываемый интерес. Впрочем, отзывы персонала определенно могли сойти за отличный материал! Даже если они и состояли лишь из сплетен да жалоб об абсурдном поведении некоторых больных, в мерзкие подробности которых Мишель искренне предпочел бы не вдаваться. Как только Миша переступил порог третьего этажа, в нос резко ударил острый больничный запах. Видимо, проводились лечебные процедуры по расписанию. А еще здесь было чересчур душно даже холодной зимой, что заставило Мишеля сразу же снять пальто с шарфом. Миша пошел за двумя рабочими, вернее, старался поспевать за ними, пока рассматривал длинные темные коридоры. Большие окна встречались уже реже, зато больничные палаты были чуть ли не на каждом шагу. Обилие комнат ему объяснили тем, что эти палаты были предназначены как двум (а то и трем) пациентам, так и вовсе одному. Уточнять же, кто находился в одноместной камере, Мишель не стал. Мало ли, серийные убийцы какие-нибудь. Но даже если и так, то слишком тихие серийные убийцы, ведь за дверьми не было слышно никаких звуков; к большому удивлению Миши, на этаже царила полная тишина, и слышались лишь постукивания маленьких каблучков работниц впереди. Наконец его привели к той самой палате, находящейся чуть ли не в конце коридора. Здесь уже с раннего утра были включены лампы, поскольку досюда свет от ближайшего окна не доходил. У стены стояла одинокая скамья, на которую тут же уселись две женщины и выразительно кивнули Мише на двадцать седьмую палату напротив. Мишель неспешно подошел к двери и настороженно взглянул на белую табличку с надписью: «Сергей Муравьев-Апостол». Внезапно почувствовав прошедший по спине холодок, Миша осторожно потянулся к дверной ручке. И открыл.