Пациент

За окном уже начинало стремительно темнеть. Снаружи гуляла тоскливая тишина, все было под стать благоприятной и спокойной погоде: ни снежной метели, беспокойно стучащей в окна, ни уличных шумов не было. Лишь иногда где-то внизу с противным скрипом открывалась старая калитка, торопливо впускала новых посетителей во двор и с таким же скрипом, но уже медленнее, закрывалась. Сергей выглянул в окно, и вид его стал еще подавленнее. Под струей света от единственного фонарного столба мелькали люди в пальто и после по очереди скрывались в главных дверях больницы. Стало быть, шестой час пошел, раз родственников местных пациентов впускали на территорию стационарной базы безо всяких проблем. На кровати, а точнее на мятой недельной простыне одиноко лежала недочитанная потрепанная книга. Сергей подошел к своей кровати, уныло на нее присел и взял в руки «Морфий» Булгакова, небрежно оставленный им на сороковой странице. Он раскрыл книгу и принялся выискивать взглядом недавно прочитанный абзац. «У морфиниста есть одно счастье, которое у него никто не может отнять, — способность проводить жизнь в полном одиночестве. А одиночество — это важные, значительные мысли, это созерцание, спокойствие, мудрость…». Сергей грустно отвел взгляд от рассказа и с задумчивым видом устремил его в потолок. Нет, одиночество его, наоборот, тяготило, угнетало, оно давило на него всеми силами и, казалось, могло вот-вот его сломить окончательно, чтобы в конце концов он ушел с головой в свои навязчивые сомнения и тревожные мысли. Сергей морфинистом не был, поэтому понять не мог, каким образом одиночество можно было приравнивать к счастью. Когда одиночество занимало большую часть времени, переходя из созерцания и всякого спокойствия в негативное, жуткое самокопание и постоянную хандру, оно становилось невыносимо. Белые стены больничных коридоров, стены палаты, что сопровождали Сергея каждую минуту, казались ему безжизненными, до тошноты примитивными, и создавали ощущение некой тесноты в помещении. Муравьев по своей природе был упрям и до безумия горд, отчего на контакт с другими пациентами не шел, а на снисходительные попытки санитаров его разговорить сильнее зарывался в книги и слушать тех не желал. Подстраиваться под здешние условия не хотелось, ведь это означало их принятие, а затем и невольно могло перерасти в привычку. Тогда, если подумать, возможность окончательно сойти с ума не представлялась чем-то трудным, и это вгоняло Сережу в самый настоящий страх. Здравый смысл у него еще имелся. Терять его не хотелось. Впрочем, Сергей от своих убеждений не отказывался, осознавал, что довел себя до такого состояния сам, из-за этого убивался сильнее, тем самым идя по замкнутому кругу и чувствуя, что долго так точно не протянет. Книгу он с отчаянием положил на стол, сам же откинулся на спинку кровати, закрыл бледное лицо руками и просидел так около двух минут. Ах, как хотелось, чтобы сейчас дверь со стуком открылась, а в нее вошли его родные, друзья и взволнованные санитарки, беспрестанно проговаривающие что-то вроде: «Сергей Иванович, собирайтесь! Пришли за вами!». Вот, что было блаженно! И ни в чем более сейчас он не нуждался. Тогда, после ухода Михаила ему полегчало, однако уже через пару часов на него снова нашла хандра и откровенная неприязнь ко всему его окружающему. Каждый день начинался одинаково, проходил одинаково и заканчивался, не поверите, одинаково. Иногда его могло скрасить наличие телефона, который выдавали лишь на час в пятницу, но то было единожды и ни в какие ворота ни шло. Сны его посещали беспокойные, чаще накатывала бессонница, что совсем выбило Сергея из колеи и придало ему вид болезненный и страдальческий. Однако небольшая надежда, оставленная тем самым журналистом, не угасала даже под напором нескончаемых сомнений. Ему хотелось верить, и он, хоть и с трудом, но верил, потому что ему ничего больше не оставалось. А надежда, как правило, умирала последней. Ведь нужно было хоть во что-либо верить после того, как вера в себя его давно бесследно и бесстыдно покинула! Тут дверь внезапно открылась, и в палату вошла женщина с белоснежным постельным бельем в руках. Сергей встретил ее равнодушным взглядом и захотел уж было потянуться скорее за книгой, как вдруг та воскликнула: — Сергей Иванович, а вы все за чтением! — радостный тон санитарки резал слух. Муравьёв сдержанно, не без недовольства кивнул и оставил попытки дотянуться до книги. Та бесцеремонно направилась в сторону кровати, скинула на нее стопку белья и, ударив по ней ладонью, продолжила: — Сворачивайтесь, мой дорогой, ужин начался, а мне нужно сменить покрывала. Можете подождать меня у двери, если хотите. Жизнерадостное, покрытое морщинами лицо женщины, которая имела привычку (а может, и обязанность) навещать Серёжу ежедневно, сильно его расстроило. Он с глубоким отчаянием поспешил надеть тапочки, что беспорядочно лежали под кроватью, и безрадостно вышел из палаты. Весть о походе в столовую не вызвала у Сергея ничего, кроме откровенного безразличия. А откровенным безразличием и было это самое «ничего», поскольку оба эти понятия одинаковы… Впрочем, аппетита у Муравьева не было уже как неделю, оттого он весь исхудал и стал сам на себя непохож. И, честно признаться, смысла он во всем происходящем не видел. Отчего и шел безропотно, неотрывно смотря вниз, на то, как ноги сами вели в сторону лестницы на второй, а затем и на первый этаж. Постепенно из палат выходили и другие пациенты, и Сережа, предчувствуя будущую толкучку, ускорился. На первом этаже из стороны в сторону носились санитары в попытках расставить больных, словно на уроке физической культуры в момент, когда требовалось рассчитать учеников. Здесь стоял уже привычный гул (хотя как таковое можно было назвать привычным — непонятно), на который Сергей ответил все тем же полным отвращения взглядом. Запах, к слову, стоял скверный то ли из-за очередной низкосортной еды, то ли из-за самих пациентов. На третьем же этаже пахло постоянно медикаментами. Ну, прямо какой-то рассадник запахов, причем не самых благоприятных! И если бы спустя мгновение больных не начали запускать в столовую, то Сережу определенно вывернуло бы от подкатившей к горлу тошноты. Столовая была не самых больших размеров, однако могла вместить в себя все то немалое количество людей, обитающих здесь. На столах уже стояли порции, пациенты рассаживались по местам. Сергей поспешил занять место в углу, что обычно пустовало и не пользовалось популярностью среди больных. Ведь, как ни странно, отчего-то многие любили здесь лишний раз побыть в центре внимания, заискивая перед санитарами и поварами. Беседовать тоже любили и собирались компаниями где-то у центрального стола. Кто-то начинал драться и кричать, но их тут же разнимали. А до людей в углу дела никому не было, вот Сережа туда раз за разом и садился. Сергей кинул взгляд на тарелку с едой, отметил про себя, что особого доверия водянистое картофельное пюре с рыбой не внушало, брезгливо отодвинул порцию и потянулся за стаканом чая. Нужно отметить, что порции здесь давали весьма скудные и вряд ли таким можно было наесться. Чай же был уже остывшим, и не было никакой гарантии на то, что стоял здесь никем не тронутый. От этого предположения Сережа содрогнулся и с отвращением переставил стакан поближе к оставленной им тарелке. Где-то на другом конце столовой раздались дикие крики, на которые, впрочем, Сергей не обратил никакого внимания. Стоило вспомнить, где он находился, как всякое абсурдное здесь становилось сразу тем, что принято было называть «в порядке вещей». Сережа сильнее укутался в свободный верх своей пижамы, скрестил руки, откинулся спиной к стене и закрыл глаза. Решено было вздремнуть до окончания ужина. Лишь только сладостная дрема окутала его и гул столовой понемногу начал растворяться, как вдруг где-то что-то громко стукнуло и Сергея тут же выдернул из полусна чей-то внезапный голос: — Привет, можно к тебе подсесть? Сережа устало потер глаза и уставился на парня напротив. Подошедший был несколько спортивного телосложения, немного растрепан, однако привлекателен и довольно высок. В особенности привлекательность его списывалась на сочетание этих серо-голубых глаз и темных волос, что встречалось Сергеем не столь часто. Парень, по-видимому, счел молчание Сережи за своего рода согласие, поэтому присел напротив и, сложив руки в замок, наклонился к нему. — Представляешь, меня в последнее время тревожат галлюцинации, — беспокойно начал тот полушепотом, озираясь по сторонам, — дежавю… сны… странные очень, знаешь? Когда вот, ну, все будто по-настоящему, но с тобой этого не происходило… И головные боли неприятные, но черт с ними, с галлюцинациями все более жутко! Сергей посмотрел на него с такой дикостью, с которой смотрят обычно на того, кто имеет привычку безо всякого спроса нарушать личное пространство собеседника и говорить без остановки о том, что ведомо лишь одному ему. По правде говоря, Серёже особо дела не было до его, если можно было так выразиться, нового знакомого. — И ведь не просто галлюцинации, — парень поднял указательный палец вверх и протянул потрясено, будто сам впервые об этом слышал: — мундир офицерский! Шпаги, кивера, пистолеты! И, клянусь тебе, мой дорогой друг, если б дали мне сейчас все это, я бы с этим так управился, словно каждый день в руках револьверы всякие держал! Парень снова оглянулся, будто боясь, что их кто-либо мог услышать. — И сны такие, — обернувшись к Сергею, продолжал тот, — стою в них под картечью… И не страшно мне нисколько! Я будто тысячу раз так стоял с товарищами своими… с товарищами… — тут собеседник шумно выдохнул. Сергей молчал, пребывая в настоящем ошеломлении от внезапной компании. Лучше бы вообще не шёл сюда, ей-богу! — А ведь знаешь… Вина на мне лежит какая-то, так сказать, непонятная. Сам себя виню, а вот не знаю за что! Знакомо тебе такое? — Знакомо… — робко ответил Сергей, съежившись. Хотелось в этот момент, если честно, сбежать от этого пациента и не оглядываться! И чего пристал? Будто других собеседников не нашлось… — И тоже не знаешь, отчего это? — с удивлением спросил тот и после едва заметного кивка Сережи тут же оживился. — А звать тебя как? — Сергей, — негромко проговорил Серёжа, заметно сконфузившись. — Надо же! — еще больше удивился собеседник. — Меня тоже Сергеем звать! Трубецкой я, может, слыхал? Сергей отрицательно мотнул головой. — И офицера такого не знаешь? — Муравьёв повторил прошлый жест, но уже увереннее. — Стыдно не знать! Стыдно… как отчество твое? Так вот, Сергей Иваныч, я все думаю, неужто знак это такой? Совпадение, может? Только вот чаще меня это начинает беспокоить, я уж думаю, не наказание ли это Божье, что сейчас я мучаюсь?.. За то, что тогда своих оставил на площади? Именовался диктатором да не вышел! Наказание! Тут он схватился за голову. Сергей тут же встал в ступор и принялся беспокойно оглядывать столовую, пытаясь зацепиться за чей-нибудь взгляд. Странный был этот его собеседник! Хотя это ли должно волновать его в таком-то месте?.. — Какое наказание?.. — едва ли не шёпотом, сам не зная зачем, спросил Серёжа. — Муки совести — худшее наказание, вот какое! — чуть ли не взвыл собеседник, назвавшийся Сергеем. — Ведь мог я так переродиться спустя столетия? Мог? После смерти-то? — Не знаю, — признался Сергей в смятении, пожимая плечами. — Никому неизвестно, что человека после смерти ждёт… Парень отчаянно вздохнул и закрыл лицо руками на пару секунд. Муравьеву тем временем все еще хотелось встать и уйти подальше от сомнительного «диктатора» и больше никогда его не встречать. Впрочем, пока тот не видел, чего бы и не… — Пусть ждёт хоть что! — внезапно ответил Трубецкой, убрав руки с лица. — Рай, ад, новая жизнь, но не пустота! Ведь страшно просто не существовать и не чувствовать, я прав?.. — Прав, — кивнул Сергей, — страшно, но человеку ведь легче жизнь проживать, когда ему это неведомо? А если предскажет кто? — И то верно… — согласился Трубецкой и умолк. Сережа отвел взгляд и тяжело вздохнул. Состояние его и так оставляло желать лучшего: говорить ни с кем не хотелось, все вокруг было тошно, тоскливо и паршиво. Не хотелось ровным счетом ни-че-го. В это мгновение Сергей ощутил полную безысходность и, возможно, будь он в этот момент один, прямо сейчас позволил бы своим эмоциям вырваться наружу и взять над ним верх. Хотя… чего мелочиться? Кругом одни душевнобольные! Вот до чего он себя довел! — А ведь даже если людям это неведомо… — как-то неуверенно вдруг начал его собеседник, вырывая Сергея из потока мыслей, — они верить не перестают? — Во что верить? — Сережа поднял на него растерянный и усталый взгляд. — В новую жизнь, во что-то высшее, вот та же вера в Бога, например, — принялся отчаянно объяснять Трубецкой. — Ну нельзя ведь ни во что не верить! Вот я и верю в то, что мы точно существовали и раньше! И я офицером был, а ты… — тут он сделал секундную паузу, призадумавшись, — а вдруг ты тоже был? А вдруг мы даже пересекались? Вот именно это нам неведомо, а верить и предполагать насчет прошлой жизни можно сколько угодно, ты понимаешь? «Странно, сумасшедший, а такие вещи говорит!», — пронеслось в голове у Сергея. — Вот ты, — не унимался собеседник и даже указал на Сергея пальцем. Жестикуляция, к слову, у того была отменная. — Ты сам-то веришь во что-нибудь? Сережа потупил взгляд и не ответил. Во что ему было верить? Так, чтобы искренне и с душой верить тому, кто находился в безвыходной ситуации? В психиатрической больнице оставалось верить лишь в то, что он еще не сошел с ума и все происходящее вокруг было действительностью. А вдруг его собеседник ему все это время мерещился? Что если Сергей уже рассудок потерял? И не столовая это вовсе, а коридор больничный, и он просто в нем беспокойно круги наматывал, словно умалишенный. — Нельзя так, — решительно проговорил Трубецкой, глядя на уже порядком разбитого Сергея. — Верить надо, Сергей Иваныч, ве-рить. И в первую очередь в себя. Затем встал с места, похлопал Серёжу по плечу и направился к выходу из столовой ровно так же внезапно, как и появился перед Сергеем пару минут назад. Впрочем, и самому Муравьеву уже следовало идти к себе в палату на прием лекарств. Некоторые пациенты остались в столовой, чтобы убрать все со столов, помыть полы и гору посуды. Тем самым можно было получить поблажку от санитарок в виде парочки сигарет, так сказать, совместить полезное с приятным. Никого, впрочем, не волновало то, что подобным должны были заниматься местные уборщики, если таковые вообще имелись. Уже в палате Сергей с тревогой ожидал прихода санитарки. Лекарство ему назначили принимать по три раза в сутки, заранее уверив Серёжу в том, что ему это было необходимо. А этим самым пресловутым лекарством оказался дешевый галоперидол, имеющий свойство крайне негативно влиять на всякого здорового человека. Зачем его назначили Сергею, было непонятно; а когда при первом же применении галоперидола санитары выявили у него угнетение сознания, особых правок не внесли, лишь ненамного уменьшили дозу. Тогда, помнилось Сергею, его посетили жуткие головные боли и отвратительная тошнота. Ощутить подобное снова ему определенно не хотелось, поэтому на приеме он начал эту таблетку прятать. Под язык, за щеку, в общем, в те места, где трудно было рассмотреть наличие этого галоперидола. А затем, выпив весь стакан воды и проследив за тем, чтобы врачи наконец ушли, Сергей выплевывал таблетку и благополучно ложился спать. Внезапно дверь без стука открылась, а после в палату вошел врач со стаканом воды в одной руке и с пачкой галоперидола в другой. Серёжа окинул того удивленным взглядом: с чего это сам дежурный врач к нему наведался? Куда санитарки подевались? — Последний прием лекарства на сегодня, Муравьев, — сурово объявил тот, поставив стакан с пачкой на стол. Суровость эта явно ничего хорошего не сулила… Пока врач открывал пачку таблеток, Сергей беспокойно оценивал обстановку: мужчина крайне серьезный, видно, человек проницательный, встречался ему однажды и долго с ним не разговаривал — записал несколько диагнозов в дело и сразу отправил в палату. Сергей еще тогда дивился: это ж как диагнозы по одному короткому разговору можно было выявить? Да и какие у него могли быть диагнозы?.. — Держите, — врач протянул Серёже стакан с таблеткой. — Выпить желательно всё. Можете не торопиться. Сергей дрожащими руками взял в руки галоперидол с водой и чуть слышно выдохнул, пытаясь собраться с мыслями и сделать максимально непринужденный вид. Воцарившаяся тишина в этот момент начала давить на него с огромной силой. Услышать бы сейчас хоть малейший звук! Грохот, голоса в коридоре, вой пациентов, да хоть что-нибудь, что могло бы отвлечь! Так ведь можно было себя сразу выдать, в полной-то тишине! Врач тем временем смотрел неотрывно и со всем вниманием следил за каждым движением Сергея. Серёжа опустил взгляд, положил в рот галоперидол и, поднеся стакан к губам, аккуратно припрятал таблетку за щеку. Тем временем мужчина и пальцем не шевельнул и, казалось, вовсе ничего не заметил. Ну, теперь можно было спокойно выдохнуть! Сколько раз он уже такое проделывал, а тревога все равно никуда не уходила. Едва он сделал небольшой глоток воды, как холодный голос врача, словно гром, неожиданно разнесся по палате: — Сергей, вытащите таблетку и запейте ее водой, иначе нам придется говорить с вами по-другому. В этот момент Сергея будто окатили ледяной водой из ведра. Он ошеломленно взглянул на мужчину, однако на лице второго ни один мускул не дрогнул. Серёжа нервно сглотнул. Вот и все. — Вы же понимаете, что мне это не нужно, — негромко начал Сергей с глубоким отчаянием, чуть ли не умоляя. Таблетку он не вытащил, добавил дрожащим голосом: — Я здоров… Зачем это… Я абсолютно здоров… — Сергей, вытащите таблетку и запейте ее водой, — повторил врач, четко проговаривая каждое слово. Ни Сергей, ни его положение, ни все происходящее мужчину не волновали. Серёжу охватила самая настоящая паника. — Вы ведь не хотите, чтобы сейчас сюда пришли санитары, — проговорил врач так, будто это был вовсе не вопрос, а самое что ни на есть настойчивое утверждение. Сергей отрицательно мотнул головой, чувствуя всю безвыходность ситуации. От осознания того, что здесь его медленно превращали в неразумную личность, в сумасшедшего и потерявшего всякий смысл жизни человека, ему стало гораздо хуже, к горлу подкатил ком. Серёжа пустым взглядом вытащил чертов галоперидол, положил его на язык и запил таблетку водой. — Вот видите, Муравьев, можете, когда хотите, — снисходительно сказал врач, затем взял стакан, пачку со стола и направился к двери со словами: — Доброй ночи. Сергею внезапно пришла неприятная мысль о том, что еще неделю подобных приемов он точно не протянет. Все, чего ему в этот момент хотелось, — поехать домой, поговорить с братьями, с мамой, лечь в свою кровать и заснуть крепким и спокойным сном. И Серёжа заснул. Только вот совсем не в своей кровати и совсем не спокойным сном.