После того дня, как они наведались к мистеру Флиттеру, Томас поселился в комнате старого хозяина дома, где служила Мария. Денег, по старой памяти отданных поваром, хватило бы на долгое время: покупать недостающие в доме продукты, немного обустроить комнату под мистера Кларена и ждать. Они укрепились в доме как в крепости, пусть и невольно, и началось ожидание «подмоги». Повар должен был прийти в течение недели или потом им следовало прийти к нему самим.
Мирная жизнь затянулась «надолго». Более, чем стоило мечтать.
В первую ночь, мистера Кларена уложили на свежие простыни на кровать покойника в его же одежде. Не произнесено ни одной фразой во мраке ночи.
По утру, когда солнечный свет графичными линиями пробивался в полумрак комнаты сквозь чуть приоткрытые шторы, на пороге появилась Мария. Она была светла и весела. Ее тихая радость и спокойная полуулыбка производили впечатление уверенной власти над ситуацией. Это было приятно.
Сонный аристократ, только открыв глаза, сразу увидел девушку, и понял одно: все это — и плохое, и хорошее — не было сном. Мария же смотрела на него с интересом: кудряшки мужчины в утреннем свете казались почти-что белыми или даже прозрачными и светящимся ореолом окутывали его голову. Но девушке было сложно сдержать смех от того, сколь мило и трогательно смотрелось его сонное лицо. Она подошла к окну и раздвинула шторы до конца.
— Месье Кларен, с добрым утром! — улыбнулась она, проходя по комнате к сундуку в углу, — Я пришла пригласить вас к столу и забрать ваш костюм, если позволите?
— Доброго утра, леди, — чуть растеряно сказал англичанин, — Прошу, — ответил он на вопрос про костюм, указав на него — он лежал как раз на том сундуке. Мария кивнула, аккуратно взяла белые ткани и башмачки и вскоре покинула комнату, оставив мужчину в смешанных чувствах.
Сидя в аккуратно украшенной гостиной, в которой у большого окна был расположен хозяйский трапезный стол, Томас с удивлением отметил, что в этой, практически аскетичной простоте убранства, было очень много спокойствия и вкуса.
Он сидел и ел один. Это заставляло чувствовать себя инородно в чужом доме.
Мария подошла к нему и села напротив, когда он уже доел и Рейне забрала посуду и приборы. Она сидела тихо, чуть улыбаясь. Настроение было такое, что, казалось, все это сон.
— Мисс… Мария, — пытаясь начать вежливый диалог произнес Томас, — Могу ли я обращаться к вам просто по имени? — девушка молчала, задумчиво смотря куда-то в сторону, — Я понимаю, если вы против, мы не в таких обстоятельствах, да и отношения у нас не такие… Просто подскажите, как я могу к вам обращаться, — взволнованно затараторил англичанин, чуть коверкая французские слова. Он было решил, что обидел своего поручителя неуместным вопросом.
— Мария, — сказала она и повернула голову в его сторону, ее глаза блестели в утреннем свете, — Просто Мария, — мягко улыбнувшись, произнесла она, — Не переживайте слишком сильно о таких вещах, месье Кларен, — после небольшой паузы продолжила она, — Я дам вам понять, если мне покажется ваше поведение неуместным.
Он методично кивнул пару раз, все еще немного смущенный ситуацией.
— Я вот о чем хотела вас спросить, — Мария устроилась чуть удобнее на стуле, в перемене ее позы он уловил внутреннюю свободу, доверие телу, что позволяло ей двигаться с природной грацией, — Поскольку вы задержитесь здесь на некоторое время, важно решить вопрос, какие вещи вам необходимы, какой распорядок дня поддерживать и установить границы, куда нам заходить не следует. Как временный «гость» и «хозяин» этого места в одном лице вы должны иметь чисто свою территорию.
Она говорила рассудительно, вновь задумчиво смотря куда-то в сторону. В ожидании ответа, девушка вновь посмотрела на Томаса.
— Ох, — немного растерявшийся, он минуту собирался мыслями, — Я бы не хотел становиться для вас неприятной ношей. Распорядок можете оставить максимально комфортный и привычный вам самим: долгое время в пути лишило меня пожеланий по этому поводу, — мягко говорил мужчина, — Я рад быть «гостем» этого дома. Но вы правы, чуть ограничить территорию нужно. Я предпочел бы, что бы вы не входили так спокойно в мою комнату поутру, как сделали это сегодня, а ограничивались стуком в дверь, — девушка чуть покраснела, смутившись, что показалось Томасу забавным и милым, — Все необходимое можете оставлять под дверью. Что касается еды: я бы, наоборот, предпочел бы проводить завтраки и обеды в приятной компании вас, например… Не смею приглашать вас на ужин в таком тоне, но надеюсь вы мне не откажете на более уместную просьбу выпить вместе чаю. Кроме того, мне нужны некоторые мелочи (собственный платок), поэтому прошу вас сходить со мной туда, где я бы мог это приобрести… — он вспомнил, что у него нет на руках ни одной монеты, — или просить вас приобрести для меня.
— Конечно, — кивнула Мария, — Когда… вам было бы удобнее прогуляться?
— В ближайшее время, когда вы будете свободны, — ответил он и девушка кивнула.
Обменявшись еще парой фраз, они договорились обо всем и вышли из дома.
В таком тоне начиналось их общение.
Уже через пару дней, они привыкли пить чай и обедать вместе в гостиной. Он полюбил ее тихие шаги за дверью по утру, а она заметно охотнее говорила с ним о поэзии. Ему гораздо проще стало называть ее по имени, а она часто ограничивалась сдержанным «месье», не добавляя к этому фамилию подопечного. Они становились ближе.
В один из дней он увидел ее в своей комнате: она стояла в ней, аккуратно расправляя отчищенные белые одежды мистера Кларена, что стали причиной их знакомства, и почти ласково укладывая их в комод. Мария стояла против света, под дневными лучами золотая вышивка мерцала, а тонких хлопок смотрелся полупрозрачным, а волосы девушки отливали рыжиной. Томас поспешил ретироваться, не будучи замеченным, ему почему-то казалось, что он увидел очень интимную сцену.
Позже он отметил сколь тщательно и аккуратно были отчищены его одежды. Ему льстила ее забота, хоть и относилась она к нему косвенно.
— Ох, — выдохнула Рейне, ставя на кухонный стол ящик с вином, — Смотри, что нашла в подвале, — обратилась она к Марии, — Можем угостить этим месье, если хочешь. Их хозяину оно уже точно не потребуется…
Мария задумалась.
В обед Рейне сказала о вине мистеру Кларену, и вместо вечернего чая он пригласил Марию на бокал вина — «потому что пить одному совсем не хотелось»:
— А вино хорошее! — с восторгом заявил он. Она не смогла отказать чрезвычайно довольному идеей человеку.
Тем вечером Томас первый раз читал ей Шекспира — тот томик, что дал старик — автор так нравился англичанину, что тот практически играл все сцены, превращаясь в неплохого актера. Читал на английском, потом пересказывал на чуть кривом и пьяном французском.
Первый раз говорили о вере, о Боге, о мире, о власти и людях, об искусстве и науке — философии. Пусть многое они не могли обсудить наравне из-за разницы образования, но девушка была совсем не глупа и любопытна — многие ее мысли казались ему интересными. А она сама прекрасной. Последнее в нем говорило вино.
Мария смотрела на мужчину и раз за разом останавливалась на глазах, думала: «Это наваждение. У меня нет права влюбляться в него. Тем более он скоро меня покинет…» — в этот момент Томас делал глоток густого красного вина и успел заметить грусть в ее глазах.
Еще через несколько дней, они привыкли проводить вечера за разговорами на диване в гостиной — когда за чаем, когда с вином. Ей нравилось читать и то, как он читал для нее; ему нравились ее тонкие руки в свете свечи листающие страницы. Она учила для него стихи и тихо пела на французском.
Она заводила разговоры об искусстве и науках, он — о мире и Боге, обсуждали они и то, и то вместе.
В другие дни они просто сидели и молчали рядом друг с другом, занятые своими делами. Им было хорошо рядом.
Утром седьмого дня пришел посыльный от лорда Х., отказавшегося называть свое настоящее имя, но поручившись за собственную честность и доброжелательность, сообщил, что еще через десять дней за Томасом — «лордом Т. Дж. Клареном» — прибудет экипаж, который доставит его до самой границы, до того момента должны прийти новые документы, средства и подробная информация об экипаже.
Мистеру Флиттеру удалось достучаться до друга в «революционных кругах».
В этот день Томас в одиночку сходил к нему в гости, где, как потом восхищенно рассказывал, отведал замечательные блюда, приготовленные стариком специально для него! Когда он рассказывал о яствах глаза его светились и всего его переполняла радость, которой он щедро делился с окружающими. Марии и Рейне, о которых аристократ рассказывал другу, передали гостинцы.
Спокойная жизнь.
День за днем сменяли друг друга. Для аристократа и простолюдинки стало очевидным времяпрепровождение вместе: то час бесед, то обед или чаепитие, совместный поход за покупками или прогулка по городу. Им просто было комфортно друг с другом.
Когда девушка смотрела на Томаса, она видела в нем странное искажение себя; он, смотря на Марию, видел ее своей недостающей частью. Они были точно две идеально дополняющие друг друга частицы, встретившиеся в мировом океане. Эту тихую тайну не озвучивал никто, как и не смел противиться расставанию.
— Мария, вы прекрасны, — тихо произнес он, не скрывая восхищения, и прикоснулся к ее запястью взволновано.
Девушка отвела взгляд, смутившись.
— Я обещала сказать вам, если найду ваше поведение неподобающим, месье…
— Я понимаю.
Она разделяла его чувства, но боялась его смелости.
— Тогда.? — вместо ответа он взял ее руку в свою.
Они провели вечер в полутемной гостиной в тишине. Он целовал ее руки, они таились, говорили о чувствах человека, о роли чувства в мироздании.
Расстались они глубокой ночью с ощущением безмерного покоя.
Утро было прекрасно: безоблачное небо, едва слышное пение птиц и переговоры работяг за окном, вкусный завтрак. Они тихо улыбались друг другу. Рейне успела заметить изменения в их взглядах, но расспрашивать не стала.
Всю первую половину дня они провели как старая супружеская пара: в компании друг друга, то обсуждая что-то, то подшучивая друг над другом, то в молчании прямо и честно смотря партнеру в глаза, держась за руки, то тихо занимаясь каждый своим делом рядом друг с другом.
После обеда девушка, хитро посмотрев в след Рейне и убедившись, что она скрылась из гостиной, подошла к Томасу, сидевшему за столом, легко наклонилась, прикоснувшись изящной рукой к его лицу, мягко поцеловала в висок и нежно призналась:
— Ангел.
Мужчина вспыхнул и опешил, сердце покинуло грудную клетку, а на душе с момент расцвели цветы. Смутившись, он не поднял на нее взгляд, так и смотрел перед собой. Сглотнул.
По комнате мягкой волной пошел звонкий девичий смех. Она снова села перед ним, весело и нежно смотря в его глаза. Он знал, что позовет ее замуж.
Что-то тайное отзывалось внутри на ее слова, но оно было глубоко сокрыто в их душах.
Они выпили чай за очередными разговорами в гостиной, когда недостаток сна дал о себе знать — Томас зевнул, прикрыв рот рукой. Она смотрела на него, он вновь удивился силе ее глаз.
— Можете идти к себе, месье Кларен, — она хитро улыбнулась, — Томас…
Мужчина вздрогнул.
— Да, Мария.
— Правда, вы можете поспать. У меня, в любом случае, есть дела.
— Только при одном условии.
— Каком?
Он долго вкрадчиво смотрел на нее.
— Подари мне объятия.
Она обняла его, трепетно и честно, когда они расходились. Обнажая душу, свои трогательные чувства, она прильнула тело к телу со своим возлюбленным. Он ощущал ее тонкий стан в объятиях, как нечто невообразимо близкое к душе и притягательное.
Этот жест не сделал их ближе душевно — они и так были близки. Но он сломал еще одну стену между ними. Более их не было: это было достаточно интимно, чтобы сломать последнюю.
Когда они попрощались, уже отвернувшись идти к себе, в отражении зеркала он заметил глубокую печаль и тихую надежду в ее глазах, обращенных ему вслед. Но беспокойство затерялось в пучине других эмоций.
Ночью после его поцелуев и их разговоров Марии снился сон: два человека — другие имена, другое время и страна — и те же глаза. Небесная лазурь и плавленое золото. Они жили, дышали, любили. По тому, как он заключил ее в объятия, девушка поняла — что это что-то вечное — истинная любовь.
Поэтому с особой радостью и грустью она приняла реальное объятие: оно было символом и прощанием, знаком их вечной любви. Она догадалась, что увиденное во сне — утерянные воспоминания о прошлом, что их история повторяется вновь, они проживают разные судьбы. Она знала, что это совсем не конец. Ей было больно, но она любила и была любима, хоть и была обречена «прервать» это так рано.
***
Когда он проснулся, солнце за окном близилось к закату. Встав с кровати, он вышел из комнаты в абсолютно безмолвный дом: едва ли было слышно, как ветер колышет шторы, и на улице, и в доме было тихо.
Томас спустился на первый этаж, в этот момент во входную дверь постучали: это был посыльный с документами, деньгами и информацией про экипаж. Услышав добрые вести, что через пару дней будет все готово, мужчина взволновано подумал, как лучше предложить Марии поехать с ним. И, отправив посыльного с благодарностью, сразу пошел искать ее в доме.
Он не нашел ее: не было следов и в ее спальне, и в гостиной, и в кухне. Странное ощущение взволновало мужчину. Он ходил по дому, с каждой секундой ощущая все сильнее, как нарастает его пульс, и видя ее привидение в теплом и немом свете заходящего солнца, лучами пробивавшегося сквозь ставни.
Он остановился на кухне и зацепился взглядом за белый конверт поверх которого была аккуратно положена веточка цветов незабудки.* Он поднял лист, исписанный тонким чуть резким почерком, со стола.
Нехорошее предчувствие, волнение не дало прочитать бумагу от начала и до конца. Томас передвигал глазами по строчкам, ухватывая отрывки отдельных фраз. Большего и не требовалось.
«…Ко мне пришли на третий день нашей совместной жизни… Я была счастлива с вами… Я согласилась явиться на суд… Я знаю, что произойдет… Не вините себя… Мне кажется, я люблю вас… Обязательно вернитесь домой и будьте счастливы, имея теплый дом, милую жену-хозяйку и мирное небо над головой…»
Сердце его билось неровно, сбивчивое дыхание предавало его разум, он не мог сконцентрироваться на словах. Перед глазами плыло. Ощущение безумия заполнило его сердце: он умирал от любви к ней, он вдруг осознал ее как нечто бесценное, что уже стало частью его самого, а мир забирал ее у него.
«…Мы обязательно встретимся вновь» — дочитал он и почувствовал, что мир перед его глазами рушится, а пол уходит из-под ног. Рухнуть на стул он не смог — волнение не позволило, едва успев схватить свои бумаги, он выбежал из чужого дома и побежал туда, где как он теперь понимал происходит нечто непоправимое…
Она специально ему не сказала. Он не должен был знать. Воспротивившись закону и обвинением, Томас, наверняка, лишился бы жизни. Она этого не хотела, всеми силами противилась бы этому.
Пусть этот «суд», на самом деле — простая казнь, и был несправедливостью чистой воды, сопротивляться не было сил, риск был слишком велик, кроме того, она всегда принимала удары судьбы как они были. Этот не стал исключением.
Небо было в розоватых и оранжевых облаках поверх синего небосвода, солнце опускалось за горизонт, подул ветер. Ее заводили на плаху.
«Гражданка Мария Моро…» — она не слушала, что там говорят, ей было не интересно. Просто не стоило вмешиваться тогда и спасать англичанина, но она же знала, что просто не могла ни вмешаться — это ее судьба, ее любовь и вера — ее душа.
«…ведьмовство…» — она вырвала слова из контекста, случайно — ей было смешно из-за столь архаичного обвинения к ней, она надеялась, что это хоть сопутствующая причина для смерти, а не основная.
«Приговаривается к…» — ну вот и все, конец, чарующей истории — «…казни через повешение»
«Боже, как страшно умирать
!»
Ее взяли под руку и подвели к месту, над которым возвышалась петля.
— Будет ли у вас последнее желание? — чинно спросил глашатай, которого Мария всячески игнорировала до этого. Она посмотрела над собой и в небе, еще очень высоко над облаками, увидела голубое-голубое небо.
«Почти как его глаза» — подумала девушка.
— Оставьте мне глаза открытыми, не надевайте на голову мешок, прошу, — сказала она в ответ, тускнеющим голосом. Будто тело чувствовало, что такое близкая смерть, так же, как это воображало сознание.
— Как хочешь.
Глашатай продолжил нести что-то, что она уже не слушала.
Мария смотрела по сторонам, пока ей надевали на шею петлю. Она смотрела на всех этих людей: грустных и веселых, злых и не очень, богатых и нет — и не могла понять: за что? Бездействие всех вокруг, каждого, было так обидно для нее.
Ей было страшно. И одиноко.
Как же мерцали ее глаза в печали и отчаянном поиске чего-то…
За секунду до того, как рычаг должен был быть спущен на площади появился он: он сиял в закатном свете, как белый огонек на той стороне реки. Она увидела его, главное — она увидела его! На душе полегчало. Действие, которое он на нее оказывал было похоже на действие неба на всю землю.
«Как же я люблю этого человека…» — она знала: взаимно.
Мужчина бегал, обезумевшими глазами искал Марию в толпе. Не скоро он заметил ее на плахе. Но когда увидел, она была прекрасна как райское блаженство. Волны волос развевались по ветру, а она в закатном солнце золотом своих глаз смотрела прямо на него. Но это зрелище было и ужасно как самая страшная кара: петля на ее шее, грязные руки палачей, безразличная тупая толпа вокруг и холодные липкие путы смерти, что, казалось, поднимались по ее ногам, оплетая тело.
Он встретился с ее глазами: в ее глазах таилось столько любви и тихого обожания, что словами не передать. И провозглашенный ей «ангел» метался, не представляя, чем может помочь. Мария улыбнулась, по-доброму и почти велело, прикрыв глаза, вкладывая в эту улыбку всю грусть и боль их прощания и веру в лучшее, что когда-нибудь обязательно будет в этом мире.
В этот момент раздался хруст и скрежет рычага и казнь «свершилась»: она рухнула вниз.
«Кроули!» — отчаянно раздалось у него в голове, когда он хотел крикнуть «Мария», но не смог.
Он не смог предотвратить. Ему хотелось пасть и не встать, долго проклинать Бога, потерявшего настоявшего человека, ту самую душу, что была ему по-настоящему верной.
Ее волосы развевались по ветру. По небу протянулась алая полоса заката. Было похоже на кровь, ее кровь, что более не текла по ее жилам. Он был готов проклинать и ненавидеть всех тех, кто сотворил с ней это, кто окружал его в этот момент, и, в тоже время, благословлять провидение, что он успел ее увидеть. «Ангел», которым он был для
нее, почувствовал будто что-то сломало его волю в последний раз. Что-то внутри сломалось. И он чувствовал, как часть его души, полной любви к ней, покидает его бренное тело. Он не хотел больше жить. Он чувствовал, что жизнь никогда не будет для него полной после ее смерти. Он чувствовал, что жизнь, само творение обманывает его. Что это жестокость недоступная даже Богу. Он скорбел по ней. Она была всем тем, что ему недоставало. Они были целым вместе. Он не мог этого простить никому на свете.
Богиня смеялась.
Он смотрел на ее бездыханное тело, а перед глазами стояла ее последняя улыбка.
Закат окрашивал ее волосы в медный…
Он шел снимать ее с креста.
***
Как позже удалось узнать: произошедшее с Марией было сродни проклятию — вереница нелепых домыслов и случайностей — ее признали виновной из-за слов того, кто ее даже не знал, но видел тогда на площади у гильотины. Ее повесили как «противника революции и ведьму» — человек, который мог остановить это — тот, кого она уговорила сохранить жизнь англичанину, — подписал ей смертный приговор. Она просто задавала вопросы…
***
Через два года в Лондоне, в Сохо, светловолосый господин ходил среди высоких стеллажей в огромной книжной лавке.
Трепетная пыльная вечность окружала его со всех сторон, запечатленная на шероховатых страницах различных томов. Он прожил в ней, казалось, совсем немного, но знал все наизусть: будто это всегда было его место.
Он оставил активное участие в ткатском бизнесе на доверенное лицо, поручил семейное имение близким друзьям родителей и прислуге и жил теперь в столице как новый владелец старого книжного магазина. Время текло своим чередом, мерно отсчитывая спокойные дни.
Временами, под вечер, мистер Кларен открывал очередную книгу и, приступив к вдохновленному чтению, вдруг вспоминал Ее. Тогда, на закате, или при первой их встрече, или в тысяче иных образов, которые успел сохранить в своей памяти. Он помнил все, будто то было вчера. Сердце отзывалось любовью и болью. Он был переполнен печалью. Лицо его становилось грустным, и он открывал бутылку вина, вслушиваясь в мерный шум ночного Лондона. Даже хорошая книга оставалась в такие вечера в стороне.
Он помнил. И знал, что всегда будет помнить…
