Утром первого сентября тысяча девятьсот тридцать девятого года немецкий броненосец «Шлезвиг-Гольштейн» атаковал польские укрепления на Вестерплатте под Гданьском, начав тем самым Вторую мировую войну.
Новость разлетелась по миру сродне заразной чуме, доходя до самых дальних его уголков. Наибольший ажиотаж разгорелся в Центральной Европе: газеты и радио гудели новостью о нападении одной из «Стран Оси» на Польшу. Мир маглов вздрогнул, чего не могли не заметить и маги.
Наверное, трудно было бы не назвать сложившуюся в Европе ситуацию отличным предлогом для активизации «Зелёного Ордена», коим себя сами величали последователи Геллерта Грин-де-Вальда. Кто-то из волшебников, заинтересованных в политике, даже выдвинули мысль о том, что среди верхушки Третьего Рейха были и орденовцы. Они, по словам волшебников, вполне могли контролировать некоторых государственных деятелей, способствуя разжиганию конфликта мирового масштаба. Но мысль оставалась мыслью — существенных подтверждений не было.
Третьекурсники первого сентября прибыли в школу без каких-либо проблем. Американское общество мало заботили европейские конфликты, хоть общество не-магов выразило заинтересованность в участии в антигитлеровской коалиции. Правда, вступать в неё они пока не собиралась — ожидали дальнейших действий со стороны Тройственного союза.
Маги, в силу своей обособленности, колебаний не ощутили вовсе. Кажется, знающих о назревающей войне можно было пересчитать по пальцам двух рук. И в числе этих людей почти все были бы европейскими эмигрантами. Родители не делились информацией с детьми, огородив тем самым их от лишних волнений за свою родину, а дети могли лишь мельком узнавать о случившемся из откуда-то взявшихся свежих газет, очевидно, не американского производства.
— Тильда? Что тебя тревожит? — Элизабет разбирала чемодан, попутно проверяя тот на наличие сколов и царапин: по дороге в Ильверморни они попали в небольшую бурю. Ныне сентябрь выдался холодным и ветреным. Кто-то из студентов даже пошутил о пролетавшей мимо Птице-гром, вызвавшей непогоду, хоть это и было выдумкой — эти существа редко покидали привычное им воздушное пространство над родной Аризоной.
— Мои бабушка с дедушкой хотели на сороковую годовщину их свадьбы съездить в Брунталь. Это курортный город в Чехии, а она находится совсем рядом с…ну…
— О-оу, — Лиззи отвлеклась от раскладывания одежды в комоде. Безусловно, она, как уроженка Королевства, была в курсе относительно ситуации на материке. Да и не в этом дело было — мистер Вацлав приезжал в августе к ним в гости, чтобы побеседовать с бабушкой о чём-то. Лиззи выловила лишь слова о том, что мужчина невероятно рад тому факту, что он полноценно ассимилировался в Америке и в родную Польшу ему возвращаться не придётся. — Ты переживаешь за них? Может, пришлёшь родителям письмо с просьбой пригласить их приехать в Штаты на время? Тут найдётся, где отдохнуть.
— Я думала об этом… Просто не уверена, что они заходят уезжать из Ирландии надолго. Даже их поездка в Чехию была скорее вынужденной — у бабушки проблемы с сосудами. Она хотела поправить здоровье, — Матильда вздохнула, сжимая руки в замок на коленях. — Хотя, в прочем, я могу и зря волноваться… Зачем маглам лезть на далёкий от них остров? Мы живём довольно обособленно…
— Маглам, может, и незачем. Но в Европе есть Грин-де-Вальд, — как бы невзначай напомнила подруге Лиззи, а потом одёрнула себя: кажется, её слова произвели довольно сильное впечатление на Лейдлоу.
— А что если он?.. — Матильда ахнула, что-то накрутив себе исходя из слов Лиззи.
— Матильда, — Элизабет строго посмотрела на соседку. И чего она зазря распереживалась? — Успокойся, ничего страшного не случится. Перестань волноваться и тратить нервы попусту, — «И моё терпение» — витала в воздухе неозвученная фраза девочки. — Два старика на отшибе континента Тёмному Лорду не прельстились. Они, пусть и не молодые, но волшебники — смогут себя защитить.
Матильда закусила губу. Возможно, последняя фраза Элизабет были и лишней, но то была правда.
К слову, на третьем курсе обучения у студентов сменился преподаватель по Астрономии. Кажется, профессор пожелал пройти довольно продолжительные курсы по повышению квалификации и получению степени Мастера в своей дисциплине. Для этого ему требовалось уехать за полярный круг к северным границам Канады, и увидеть преподавателя Астрономии ученики теперь могли не раньше чем по наступлению весны. Прибавкой к этому изменению учебного процесса у третьекурсников появился новый предмет в программе — Обрядовая Магия, которая базировалась на шаманизме коренных индейцев Массачусетса. Предмет предстоял стать одним из любимых у большей части урожденных американцев, особенно у тех, кто родился и вырос в Бостоне или в его окрестностях.
Элизабет продолжала держать планку успеваемости, выработав для себя привычку выполнять задания на несколько дней вперёд, садясь за них в одно и то же время. Ей нравилась система и беспорядочность только усложняла учебный процесс, поэтому в ежедневнике, ставшем ей и планером, стали появляться календарные заметки, выделенные по-простому цветными чернилами, которые ей купила перед учёбой бабушка. Лиззи призналась себе, что канцелярия маглов довольно разнообразна и интересна, но вникать особо не стала — красных и синих заметок чернилами ей вполне хватало.
Как и планировалось весной, Элизабет обменялась адресами и необходимой литературой с Самантой Корнуэлл, с которой девочка теперь вела редкую переписку. Саманта получила возможность проходить практику в Конгрессе, в Комитете по защите магических существ, чем ужасно гордилась сама и чем гордились её родители. Она планировала стать если не рунологом, то хотя бы археологом, специализирующимся на артефакторике и переводе древних защитных чар на находках. Элизабет узнала обо всём этом из писем девушки, в которых она не чуралась изобиловать подробностями.
Какие цели преследовала Элизабет и что она так настойчиво искала в исторических книгах?
Ей нужны были ответы. Ответы на вопросы о том, почему она не трагично погибла в свой день рождения, забрав с собой свою семью, и почему продолжает жить в относительном здравии, не лишившись возможности колдовать. Когда все её сокурсники считали волшебство вещью обыденной, частью ежедневной рутины, Лиззи воспринимала его как исключение из правил, возможно даже — сбой в системе, ошибку, которая повлекла за собой неясные, туманные последствия. Элизабет взрослела и её жизнь наполнялась новым опытом, знаниями, суждениями. Одно оставалось неизменным: вопрос о том, почему всё сложилось так, как сложилось. Она не могла взять и отбросить эту навязчивую идею поиска истины, ведь тогда бы она признала своё поражение перед тем злом, что таилось в закромах её души и разума.
Элизабет боялась себе признаться, что, возможно, она никогда в своей жизни не отпустит прошлое и продолжит день ото дня просыпаться с назойливым голосом мёртвой сестры в голове, на который она вот уже несколько месяцев как не реагирует. Лиззи поняла, что её диалоги с фантомной частичкой её памяти — это не нормально, и изолировала себя от неё.
К Рождеству Гарриет замолчала. Элизабет всё ещё не была уверена, что избавилась от неё полностью и постоянно находилась в напряжённом ожидании.
Книги унисоном с Гарри молчали. Рукописи молчали. Средневековые талмуды с упоминаниями Святой Инквизиции в отношении волшебников — тоже. Дети, случаи которых были схожи с проблемой Уолкест, стабильно умирали, не получив никакого лечения своего недуга. Казалось, измученное сдерживанием магическое ядро было бесповоротно загублено и никаких методов восстановления никто не создавал. В самом достоверном источнике, литературе за авторством Клодайн Шаброль, которую она уже имела возможность изучать дома, в Нортгемптоншире, о лечении тем более не было ни слова. Констатация была — это факт, лечить же детей-обскури в те мрачные времена никто не собирался.
— К чёрту! К чёрту всё, к дьяволу! К Моргане эту макулатуру! — в самый сочельник девочка не выдержала: её исследования за год не сдвинулись с мёртвой точки. Вся скопленная ею литература полетела на пол, шелестя страницами и раскрываясь то переплётами вниз, то страницами наружу. Оставшиеся на каникулах сокурсники собрались внизу, в гостиной, чтобы вместе встретить Рождество и спрятать подарки под ель. На часах уже была половина одиннадцатого, а за окном давным давно стемнело. Снег сыпался крупными хлопьями, ограничивая видимость до радиуса в два-три метра. Соседка Элизабет уехала домой ещё вчера, поэтому её спальное место пустовало и девочка находилась в комнате одна. При Матильде она бы не позволила себе психовать, раскидывая вещи. Не тот уровень доверия был между ними.
В себя пришла Элизабет только тогда, когда обратила внимание на то, что стоит посреди образовавшегося из её вещей хаоса. Последствия её негодования обрушились и на ту половину комнаты, где живёт Лейдлоу. Лиззи глубоко вздохнула, выравнивая дыхание, и взялась за палочку, приводя спальню в порядок. Заколдованные вещи пришлось раскладывать вручную, потому что бытовые чары на магические предметы не распространялись, но в целом следы её истерии Элизабет скрыть смогла. Внеплановая уборка знатно вымотала и без того уставшую от гущи бушевавших в ней эмоций Лиззи, из-за чего в гостиную она спустилась никакая. Элизабет, в отличие от по-домашнему одетых змееносцев, была в привычной строгой юбке и тёмно-коричневой рубашке. В её понимании это была комфортная домашняя одежда, а сокурсники удивлялись тому, что её школьная форма мало отличается от этой самой «домашней одежды».
Из третьекурсников на каникулы остались только два мальчика и сама Элизабет: основное число присутствующих составляли второкурсники и ребята со старших курсов, в том числе оба старосты. В этом году ими были Катарина Штейнлих и Аппиус Норвест. Оба были выходцами из довольно молодых родов, поэтому их репутацию Элизабет наперёд знать не могла. Да и сами старосты зарабатывали её себе постепенно — где-то помогали профессорам, где-то следили за младшекурсниками, делясь опытом, как старшие студенты. Катарина училась на шестом курсе, когда Аппиус — на седьмом. Кажется, подметила Элизабет, третьекурсница с Пакваджи, Юстина Норвест, была его младшей сестрой. Возможно, они могли быть просто однофамильцами, ведь фамилия распространённая, но Лиззи больше ссылалась на имя — то было римское, как и у старосты. Кто знает, может это была семейная традиция. В любом случае, обзавестись знакомством с однокурсницей, пусть и с другого факультета, не помешало бы. Даже исключая практическую сторону этого знакомства: Лиззи просто не хватало общения с кем-то, кто не делит с ней факультетскую башню и место в комнате.
***
Рождественские каникулы в Ильверморни длились чуть дольше, чем у европейцев — американцы праздновали Рождество куда более помпезно и громко, ставя этот праздник чуть ли не на первую строчку по национальной важности. Вместо стандартной календарной недели, зимние каникулы охватывали время чуть ли не до Православного Рождества, празднуемого славянскими народами. Элизабет относилась к длинному отдыху с определенным скептицизмом, не считая, что оно того стоило в принципе. По её мнению, недели было бы более, чем достаточно, учитывая, что далеко не все в школе были католиками. Бабушка в шутку (или не очень?) назвала американцев в одном из последних писем презренными либералами. Что конкретно она имела ввиду под этим — девочка не до конца понимала, хоть и осознавала суть либерализма, как одной из превалирующих идеологий в Штатах.
Если первую неделю она пыталась отдыхать, как и все, кто остался в школе на каникулы, то на вторую и третью у неё уже сдавали нервы. Просто есть, спать и читать идиотские журналы и газеты из магического мира ей довольно быстро наскучило. В изучении школы были свои плюсы, но и нюансы присутствовали. К примеру, конкретных строгих запретов на изучение отдельных этажей и коридоров не было в уставе, как таковых: вместо этого существовала «градация» по возможности попадания в то или иное помещение магического замка. Далеко не все старшекурсники могли отгадать загадки, которыми были напичканы стены школы, что уж говорить о младших курсах.
Элизабет считала себя преуспевающей в школьной программе на два курса вперёд, но даже так не имела возможности осилить некоторые загадочные рунические связки, требующие конкретных владений конкретными разделами магии и заклинаниями. Элизабет почти целиком изучила весь первый этаж школы и начала цокольный, являющийся «хозяйственным» — там располагались помещения кухни, завхоза, кладовая с мебелью и учебными принадлежностями. Но и это был не самый нижний этаж в школе. Были и подземелья, что для времени, в котором была построена школа, представлялось обыденностью. Сделать магический замок без подземелий — нонсенс для средневекового магического сознания.
С начала третьей недели каникул Элизабет максимально плотно погрузилась в бытовую магию. Смотря на неё со стороны, можно было бы попробовать уличить девочку в комплексах по поводу невозможности их осилить. Это был наиболее логичный и статичный вид чар, так как задача облегчить свой быт возникала у волшебников со всего мира ещё в далёких тёмных веках. Несмотря на это, для Уолкест они давались наиболее тяжело и любое, самое базовое бытовое заклинание, становилось хаотичной и отчаянной попыткой подогнать его под возможности магии Элизабет. Она почти два дня учила одно лишь Экскуро, очищающие чары. Ей казалось, что попыткам отмыть намеренно измазанное в вишнёвом джеме пуховое одеяло не было конца. Она не ела и почти не спала — так сильны были её упорство и…упёртость.
Когда наиболее крупные, почти засохшие сгустки джема исчезли с одеяла, она чуть ли не свалилась на пол без сил, счастливо застонав. Ещё на первом курсе с великим трудом ей далось стандартное Пэк для раскладывания вещей и чуть более сложное Репаро для их починки. Появившийся в комнате из воздуха к вечеру второго дня пакваджи лишь презрительно хмыкнул, обновляя миску с кормом и поилку с едой для её кота, на что Уолкест одарила его гневным взглядом и цыкнула на существо, без слов приказывая ему исчезнуть. У неё в целом не сложились отношения с местными домовиками, она считала их особенно гадкими и до невозможности надменными. Тот факт, что в их честь назван целый факультет и им, в отличие от британских домовых эльфов, было предоставлено МАКУСА довольно большое количество прав, несколько раздражало Элизабет. Особого ума им это не прибавляло, а полноценными членами общества они так и не стали, хоть и очень старались.
Несмотря на неприязнь девочки к школьным волшебным созданиям, она зачастую с нескрываемым интересом подсматривала за их работой и тем, как легко и непринужденно они используют бытовую магию в школьных кабинетах, спальнях и на кухне.
***
Вечером седьмого января, перед началом первой учебной недели в грядущем семестре, Элизабет сидела в главном зале, где по вечерам столы и стулья сдвигались по углам, между огромных факультетских статуй, оставляя сердце зала пустым, где на огромном гордиевом узле располагалась волшебная рождественская ель, колыхаемая наколдованным морозным ветром. Откуда-то из-под потолка на неё медленно падал снег, а игрушки, оживающие раз в полчаса, бегали и скакали по её пушистым ветвям, ища себе место для сна и отдыха. Её звезда была сделана из тончайшего мерцающего льда, похожего на хрусталь, и совсем не таяла. Даже с этой, казалось бы, банальной праздничной традицией была связана своя школьная легенда.
Дело в том, что эту ёлку в сочельник Рождества никто не ставил: она появлялась в зале самостоятельно, как подарок для всех, кто решил разделить рождественскую ночь с Ильверморни, оставаясь в стенах школы в этот праздник. Директор и учителя загадочно улыбались и молчали, словно бы одновременно зная о том, откуда берётся дерево, и не имея ни малейшего понятия об этом, путая учеников ещё сильнее. Если младшие курсы ещё пытались отгадать эту загадку, то старшие с годами просто привыкли, считая это чем-то безусловным и обыденным.
А самое необычное было в ней то, что каждый год под елью могли появляться различные небольшие вещички, припрятанные всеми, кто когда-либо жил и учился в Ильверморни, и взять их мог любой желающий, считающий это «сокровище» достаточно ценным и нужным для себя. Кто-то со старших курсов змееносцев обмолвился заговорщеским голосом третьекурсникам, что, мол, пару десятков лет назад даже кто-то нашёл там чью-то древнюю волшебную палочку и целый, но немного проржавевший маховик времени. Правда, далеко не все «подарки» от школы были ценными вещами — что-то представляло собой просто потеряшки и старый выкинутый хлам, который валялся под ёлкой до того момента, пока она не исчезала, пропадая вместе с ней до следующего Рождества.
Элизабет в течение двух недель залезала под колючие снежные ветви ели, каждый раз находя там всё более и более странный и непонятный ей хлам. Кто-то с пятого курса громовиков в этом году нашёл целую стопку древних, но целых и качественных пергаментных листов, в комплекте к которым шла очень дорогая по современным меркам именная печать с гербом школы. Она до того заинтересовалась «ёлочной лотереей» Ильверморни, что посчитала просто необходимым найти там что-то ценное. Почему-то на первых курсах она пропустила этот момент мимо ушей. Одногруппники с насмешкой говорили, что «Уолкест была слишком непроходимой зубрилой, чтобы обратить внимание на что-то такое». Это несколько задевало, но и доля правды в том была.
Элизабет сидела в большом старом кресле рядом со статуей Рогатого змея, от которого исходило тепло, замещающее недостаток камина в зале. Ещё одна маленькая особенность, которая её удивляла — каждая статуя грела только своих студентов, из-за чего вокруг них образовывались целые «кружки» из скамеек, столиков, диванов и кресел. И это было бы логичным, ведь покровительство в Ильверморни своих факультетов было также сильно, как и в Хогвартсе, если бы не тот факт, что Элизабет грели все четыре статуи. К кому бы она ни подсела, девочка ощущала мягкое, укрывающее невидимым махровым пледом тепло, исходящее от каменных магических изваяний. Она списала это на то, что при распределении она получила возможность выбирать свой дом, потому статуи помнили об этом, позволяя ей также выбирать место, где можно было пригреться. Тепло от факультетских статуй было куда более мощным и древним, чем простые, недолговечные греющие чары.
На секунду девочке на глаза попался еле уловимый блеск, исходящий откуда-то из-под зелёных веток дерева. Она сощурилась, фокусируя взгляд на густой тени под елью, где пыталась рассмотреть предмет, бликующий от свечей. Минут пять девочка вертела головой, подбирая ракурс, при котором замечала загадочное поблёскивание, пока её терпение не закончилось. Обратившие на неё внимание сокурсники пожали плечами, заметив резко подскочившую на ноги третьекурсницу. Элизабет мало кому объясняла те или иные свои действия и намерения, из-за чего заимела на факультете определённую славу, устраняющую какие-либо вопросы об её странном поведении. В конце концов, они в школе, наполненной детьми-волшебниками.
Элизабет подошла к ели вплотную, вертя головой уже во все стороны со всех ракурсов, обойдя волшебное дерево по кругу. Она села на корточки, затем опустилась на колени окончательно, пачкая черные плотные колготки в каменной пыли. Девочка натянула рукав кофты до самых пальцев, спасая руки от колючих иголок ветвей, приподнимая последние. Маленький невербальный люмос с конца её палочки осветил подноготную ели, и на глаза Элизабет вновь бросился уже куда более яркий блеск от одной-единственной вещи, завоевавшей её внимание.
— А? И куда это вставлять? — девочка взяла свободной от палочки и веток рукой небольшой предмет, лежащий среди никому не нужных рваных и поломанных безделушек. То был золотой ключ, основание которого представляло собой искусно вырезанный набалдашник с неизвестной ей геральдикой. Очередная загадка в чемодан её загадок, которые предстояло разгадать в стенах школы или за их пределами. Элизабет вздохнула, забирая ключ и туша Люмос, после чего убрала свою находку в скрытый карман домашней плиссированной теплой юбки. О своей находке она никому не сообщила, кроме бабушки, даже нарисовав ключ в тетрадном листе, прилагающимся письмом для Анны-Марии.
На следующий день, с самого раннего зимнего утра, в школу возвращались студенты с каникул. Элизабет в пол уха слушала о прошедших праздниках в кругу семьи её соседки, Матильды Лейдлоу, попутно вертя пальцами руки в кармане заветную находку. Другой рукой она переписывала с куска пергамента новое расписание на семестр, изредка угукая на высказывания Матильды, дабы изобразить заинтересованность.
А в голове была только одна единственная мысль —
от чего же был этот ключ?
